Тем временем Григорий Абрамович расставлял свои «полки» на «поле боя».
– Каждый из вас возьмет под наблюдение одного из командиров групп, попавших под подозрение. Получается на каждого по одной группе, включая, конечно, и меня. Оля возьмет ростовцев. У нее есть среди них знакомые, и ее появление там будет вполне оправдано. Игорь присмотрит за волгоградцами, Александр Васильевич – за новосибирцами. За собой я оставлю москвичей. Старайтесь держаться поближе к своим группам, следите за их контактами. Один из них должен рваться к лагерю, его-то и нужно засечь. В лагерь его не пускать ни в коем случае. Если он не будет подчиняться или решит от вас попросту убежать, разрешаю применить оружие на поражение. Кстати, оружие будете носить теперь ежедневно, а не только на спецоперации. Теперь вам всем по «табелю» положено.
Григорий Абрамович вздохнул и поднял обе ладони в знак того, что сказал все, что считал нужным, инструктаж закончен.
– Каждый продумывает действия самостоятельно, – сказал он. – Решения принимает сам, времени на получение от меня разрешения сделать очередной шаг у вас не будет… Шагайте самостоятельно, если вообще хотите научиться ходить. Теперь все отдыхайте, пока садиться будем, на земле сразу суета начнется. Мне тоже еще много о чем подумать нужно.
Он отвернулся к иллюминатору. Рассмотреть там ничего невозможно, поскольку летели мы очень высоко, а на небе сегодня были легкие облачка. Легкими они кажутся, если смотреть на них с земли. А когда летишь чуть выше – это нагромождение белых гор и ущелий. Пейзаж, конечно, занимательный, но только для новичков, потом привыкаешь и просто перестаешь обращать внимание. Даже раздражает порой эта нереальность, иллюзорность громоздящихся за стеклом и изменяющихся на глазах белых облачных гор, которых на самом деле не существует.
Может быть, причиной тому ранний звонок Григория Абрамовича, который разбудил меня ни свет ни заря, может быть, нервное напряжение из-за новостей, которые он мне сообщил, но я, минут пять посмотрев на проплывающие под нами горы облачной ваты, попросту задремала и проснулась, когда самолет уже начал снижаться и вынырнул из-за нижней кромки облаков.
– Едрена-матрена! – сквозь сон донесся до меня возглас Кавээна, и я поняла, что увидел он что-то достойное этого возгласа.
Я с трудом открыла глаза и взглянула в иллюминатор. Мы летели низко, и поначалу просто трудно было понять, что там под нами…
Горизонт застилала сплошная стена тумана, за которой ничего нельзя было рассмотреть. Мы летели тоже в тумане, но гораздо более редком. С трудом, но можно было различить кое-что там внизу, на земле… Я видела огромные черные пятна, но не узнавала даже характер ландшафта. Что это? Поле? Луг? Лес?..
Ну, конечно же – лес! Если быть точной – гарь, образовавшаяся на месте леса… На мгновение показывалась, например, отдельно стоящая дымящаяся сосна и тут же пропадала из поля зрения… Изредка встречались островки зелени, по краям окаймленные поблескивающим сквозь дым пламенем… какая-то извилистая лента, чуть более светлая по окраске, тянулась сквозь черное пространство на земле, делая плавные повороты то в одну, то в другую сторону. Я не сразу догадалась, что это лесная река, по берегам которой сгорели только верхушки деревьев, а нижняя часть кроны, расположенная близко к воде, осталась зеленой, только сильно подсохла, словно глубокой осенью.
Несколько черных прямоугольников, беспорядочно разбросанных на берегу этой обгоревшей лесной реки, не могли быть не чем иным, как небольшой деревушкой, выгоревшей дотла, сквозь дым можно было различить поблескивающий огонь на догорающих бревнах.
Под нами был мертвый лес. Лет пятнадцать-двадцать понадобится, чтобы на выгоревших лесных массивах вновь появилась молодая зеленая поросль. Люди, возможно, вернутся сюда и раньше, но они уже не узнают свои родные места – огонь сжег все, что только могло гореть, и жизнь уйдет отсюда на долгие годы… Птицы и звери неохотно возвращаются в сгоревший лес, пока он не начнет с годами зализывать свои раны, нанесенные ему огнем.
А люди… У многих из них просто нет иного выхода, как возвращаться на пепелище, восстанавливать жилье и наблюдать, как год от года подрастает заново все то, что сгорело за день.
Чем ближе мы подлетали к стене дыма над фронтом пожара, тем сильнее становился в салоне самолета запах гари. Я уже начала различать в дыму стену огня, который стлался извилистой линией по верхней кромке леса, а затем увидела, что фронт представляет собой полосу огня шириной метров в пятьдесят, а за ним отдельными факелами пылают высокие сосны и какие-то лиственные деревья. Сосны можно было отличить от остальных деревьев, поскольку крона у них специфическая, расположена вся вверху, лиственные же породы горят все одинаково, и, сколько ни старайся, не отличишь березу, например, от дуба или осины, дым и огонь скрывают детали. Просто понимаешь по форме факела, что горит высокое лиственное дерево.
Поднявшись повыше, самолет пересек линию пожара, и мы сразу оказались в чистом воздухе. Очевидно, навстречу распространению пожара дул легкий ветерок и сносил весь дым туда, на выгоревшую сторону. Временами направление ветра менялось, и я успела увидеть, как огромный клубок дыма оторвался от дымовой стены, из которой вынырнул наш самолет, и устремился к земле, накрыл копошащиеся в непосредственной близости от фронта пожара фигурки людей среди поваленных деревьев.
Самолет пролетел над ними, и стала ясна цель их усилий. Поперек направления движения пожара пролегла широкая просека, которую вспахивала мощная землеройная техника. Даже с самолета вспаханная полоса казалась широкой, на земле она выглядела, наверное, еще более внушительной. Но с высоты было отлично видно, что усилия лесных пожарных не увенчаются успехом. Они явно не успевали преградить путь огню…
Значительно правее, если смотреть по направлению нашего движения, огонь вырвался далеко вперед и находился фактически уже за спиной пожарных. Через вспаханную полосу ему, конечно, не перебраться, но пламя обойдет просеку с правой стороны и заставит пожарных в очередной раз отступить перед огнем.
Самолет повернул немного левее, и фронт пламени ушел из моего иллюминатора. Я сидела справа по борту, и теперь в поле моей видимости возник слегка задымленный, но все же отчетливо различимый городок на горизонте. Я хорошо разглядела церковь и какую-то высокую кирпичную трубу, из которой шел густой белый дым, постепенно сливающийся с дымом лесного пожара.
– Сухая Елань, – раздался рядом голос Игорька, – я на карте посмотрел.
Игорь кивнул на стол посреди салона, на котором, как и всегда, была разостлана большая карта этой местности.
– Огонь в эту сторону идет, хотя и правее немного заходит…
Игорь любит пояснять то, что и так уже ясно, хотя в целом он отличный аналитик и по способностям, и по личному пристрастию к дедукции. Вот и сейчас он сообщал мне то, что видно было невооруженным глазом. Но я не стала к этому цепляться: зачем создавать ненужную напряженность между нами перед началом работы? Он отличный партнер на любом задании. Так же, впрочем, как дядя Саша Маслюков, наш Кавээн.
– А где же это самое Полоцкое, куда мы летим? – спросила я Игорька, раз уж он успел изучить карту, пусть поработает немного экскурсоводом, тем более что эта роль ему всегда нравится.
– Полоцкое левее, – ответил Игорь и показал жестом на иллюминаторы по левому борту, в которые уже уткнулись Кавээн и Григорий Абрамович.
– Похоже, времени у нас в запасе совсем мало осталось, – добавил он обеспокоенно и тут же погрузился в одному ему понятные вычисления, бормоча при этом: – Если скорость ветра четыре метра в секунду, а в безветренную погоду огонь в смешанном лесу средней густоты распространяется со средней скоростью…
Я взглянула в его иллюминатор и поняла, чем вызвана его обеспокоенность. С борта самолета трудно точно оценить расстояние, но фронт пожара был уже, можно сказать, в непосредственной близи от полусотни деревенских домиков, окруженных какими-то небольшими строениями, садами и линиями дорог. Мне показалось даже, что я вижу движение огня. Я знала, что это только кажется. При встречном ветре огонь распространяется не со шквальной быстротой, как при попутном урагане, а всего на несколько десятков метров в час, но шевельнувшаяся в сердце тревога уже прочно им овладела и не уходила… Полоцкое было обречено, и единственное, что мы могли сделать, – это помочь его жителям выбраться из зоны пожара.
– Лагерь! – объявил Григорий Абрамович во всеуслышание, и мы поняли, что он обращается ко всем нам сразу. – Ох, черти тебя раздери! Он же вот-вот сгорит, что же эти придурки не начинают эвакуацию?!. Погорят же все – и зеки, и вертухаи!
Мы прилипли к иллюминаторам. Лагерь, четко выделяющийся правильным квадратом очищенного от леса пространства, оказался еще чуть левее Полоцкого, но гораздо ближе к полосе огня, чем деревня, рядом с которой мы должны были приземлиться. Как ни странно, мне показалось, что огонь в этой стороне слабее.
