Чтобы досконально разобраться во всех этих "треугольниках скоростей", "линиях относительного движения", "магнитных склонениях", "девиациях" и "крюис-пеленгах", выучить, понять, а затем на "отлично" начертить контрольную штурманскую прокладку, требовались усидчивость и время. Про тех, кто прилежно занимался и целенаправленно грыз гранит сложных морских наук, в училище говорили примерно так: мол, будет у него после завершения учебы красный диплом, но зато синяя морда. Желающих воздержаться от получения диплома с отличием, так называемого красного, и довольствоваться стандартным документом синего цвета, при этом имея нормальную, чуть хитроватую и жизнерадостную красную физиономию, было несравненно больше.
После затворнического прозябания на металлической коробке, именуемой боевым кораблем, удержаться от многочисленных соблазнов большого города оказалось намного сложнее. Но никто, впрочем, и не удерживался. Через полгода на курсе стали появляться женатики и первые жертвы этого амурного дела. В училище традиционно считалось, что будущий морской офицер в первую очередь — человек чести. Отношения с противоположным полом исключением не являлись. Дорвавшись до определенной степени свободы, курсанты знакомились с очаровательными девушками, вступали с ними в близкие отношения и после внезапного признания пассии: "Милый, я, кажется, залетела!" — вставали перед выбором: либо жениться, либо быть отчисленным из училища и отправленным на флот. Каждый в такой ситуации был вправе решать самостоятельно: продолжение учебы и при этом пеленки и молодая (обычно нелюбимая) жена, либо суровая корабельная служба на каком-нибудь из флотов страны, не исключено, что с тем же "багажом". Желающие в подобной ситуации рискнуть выбором распределялись примерно поровну.
Кроме тех, кто сгорел синим пламенем на поприще скоротечной роковой любви, были и другие. Почти ежемесячно из училища отчислялись нарушители дисциплины, или, как их с пониманием называл сам курсантский люд, залетевшие по дури. Вырвавшись в увольнительно-упоительное раздолье, вчерашние корабельные матросы и старшины порой устраивали в городе настоящее шоу. Славную летопись этой категории залетчиков украсили легендарные "подвиги" трех курсантов, решивших отдохнуть на природе. Оказавшись в увольнении, гардемарины купили шесть бутылок водки, арендовали лодку и вышли на веслах на речные просторы. Дружно скушав без закуски запас горячительного, они разделись догола и принялись купаться. В результате старенькое плавсредство не выдержало мощных толчков мускулистых ног и раскачиваний, перевернулось и пошло ко дну. Выбравшись на берег, "судоводители" с удивлением обнаружили, что одежда, документы, деньги и т.д. приказали долго жить. Курсантская смекалка довела их до ближайшей не то свалки, не то помойки, где каждый нашел, чем слегка прикрыть срамоту. Дождавшись сумерек, через весь город, пугая людей, животных и птиц, периодически хоронясь от милиции, троица трусцой добралась до заветного училищного забора и, перемахнув через него, втихаря пробралась к себе в комнату общежития. Испытав унижение и стресс, а также не успев отрезветь, купальщики решили до утра на всякий случай затаиться и закрылись в комнате.
Пока они осуществляли сей продолжительный по времени маневр, на лодочной станции подняли тревогу: лодка с курсантами не вернулась на прокатный пункт, что могло означать только одно — она утонула, а люди, очевидно, трагически погибли. Сразу же сообщили куда следует. Училище всю ночь стояло на ушах, а в месте предполагаемого несчастного случая неустанно работали водолазы и спасатели. Когда на следующее утро все выяснилось, то шум и крики начальников еще целую неделю терзали слух всего личного состава, а виновных с треском отчислили.
Такой безжалостный естественный отбор будущих морских офицеров надводных кораблей и подводных лодок имел и глубокий смысл. Случаи воровства, трусости, непорядочности по отношению к товарищу и иные неблаговидные поступки сразу же становились достоянием всех и рано или поздно приводили к отчислению из училища. За первый год курс, где учился Андрей, лишился 16 человек. За пьянку пострадала лишь половина. Остальные не могли стать морскими офицерами по морально-нравственным и волевым качествам. Кто-то откровенно сдрейфил при легководолазных спусках, другой втихаря утащил из бушлата сотоварища червонец, третий в многочисленных стычках с сухопутными коллегами дал деру и бросил своих. К таким относились демонстративно пренебрежительно, игнорировали и не подавали при встрече руки, вынуждая рано или поздно писать рапорт об отчислении. Постепенно понятия своеобразной кастовости, основанной на дружбе и флотском братстве, превратились в неотъемлемый атрибут будущей профессии.
Андрей еще в загородном лагере, где происходила процедура вступительных экзаменов, подружился с двумя парнями - Павлом и Сергеем, так же как и он приехавшими поступать в военно-морское училище с флотов. Павел прежде служил торпедистом на атомоходе Б-411, базировавшемся на Камчатке, а Серега принадлежал к племени морских пехотинцев и служил в разведроте в Казачьей бухте, что под Севастополем. Волею судьбы все трое успешно сдали экзамены и попали в одну учебную группу. Пашка - балагур, острослов и дамский угодник — был земляком Андрея. Встретившись, они потом долго и искренне удивлялись: почему до сих пор не знали о существовании друг друга, хотя из былых воспоминаний то и дело удавалось выудить имена и фамилии общих знакомых и подруг.
— Где-то мы с тобой, Андрюха, долго параллельными курсами ходили, — как-то признался Пашка. - Смотри, жили в одном городе, школы закончили в одном году, да и учились в одном районе. Обоих загребли на флот. Опять же, в училище одновременно заявились. Может, мы с тобой какие-нибудь родственники, так сказать, седьмая вода на киселе? Как думаешь? Хочешь иметь такого крутого родственника?
Обычно после подобных длительных и регулярных рассуждений Андрей говорил, мол, в гробу он видал таких родственничков и посылал Пашку куда подальше. Тот оглушительно ржал и через неделю-другую снова начинал донимать корефана своими рассуждениями. При всех прочих достоинствах Пашка был еще и самым ушлым, пройдошистым и изворотливым парнем из неразлучной троицы.
Серега, которого все сразу же окрестили по-свойски Серым, был полной Пашкиной противоположностью. Серьезный и вдумчивый, он слыл рассудительным и авторитетным малым, за что его уважал не только весь курс, но и те, кто был постарше. Впрочем, почитали не только за это. Серый был сыном учителя физкультуры одной из питерских школ и лет так с пяти усиленно качал мышцы. В результате его фигура напоминала правильный треугольник, где два равных угла являлись богатырскими плечами, а третий - узкой талией, над которой угадывались квадраты мощного пресса. Серый не любил драться и потому всячески старался избегать всевозможных стычек. Это получалось не всегда. В училище, как и во всем военно-морском флоте, господствовала годковщина. Старшие курсы не упускали любой возможности поиздеваться и продемонстрировать превосходство над своими младшими коллегами.
Как-то после обеда зацепили Пашку. Тот, выходя из столовой, по своей привычке размахивал руками и рассказывал кому-то очередную веселую байку. Увлекшись, столкнулся со старшекурсником, ненароком угодив тому головой в грудь. Пашка, конечно, стал извиняться, но было уже поздно. Его обступили человека три, очевидно, дружки пострадавшего.
— Ты что, карась, забурел? Не видишь, куда идешь? — угроза немедленной расправы не заставила себя долго ждать.
— Ребята, я случайно. Не заметил, — лепетал Пашка, предусмотрительно отступая к стене.
—Так ты, салага, оказывается, не заметил! Ну, значит, будешь впредь замечать, — резкий удар в челюсть отбросил Пашку к стене.
Завидя это, Серый и Андрей стремглав бросились на помощь другу. Но Андрею, собственно говоря, ничего делать и не пришлось. В считаные секунды Серый самостоятельно расправился с обидчиками: один, чтоб не путался под ногами, с ходу был отправлен в нокаут, двух других морской пехотинец завязал узлом, причем так умело, как будто хотел продемонстрировать наглядный урок по захвату условного "языка" перед высадкой десанта на необорудованное побережье противника. После этого авторитет Серого в курсантских кругах стал еще выше, а прирожденный нахал Пашка еще месяца два рассказывал на всех углах, как они с Серым разобрались в начале с тремя, затем с пятью, а в конце концов — с дюжиной старшекурсников. Что-что, а красиво брехать Пашка умел. Как, впрочем, и дружить.
За год до выпуска, когда на горизонте уже замаячили офицерские погоны и кортики, Пашку как-то пригласили к старшему оперуполномоченному особого отдела. Особист честно отрабатывал свой хлеб и потому хотел владеть полной информацией об обстановке. Пообещав Пашке не забыть его при распределении, он предложил ему еженедельно информировать обо всем, что происходит в курсантской среде. Пашку прошиб пот, но он нашел в себе силы отказаться. Расстались они вполне мирно, если не считать, что особист на прощание многозначительно изрек:
