-- С чего вы взяли?
-- Потому что он умер.
Знаменский прерывает запись:
-- Ну и дальше в том же роде.
Томин разводит руками.
-- "Что-то с памятью моей стало, то, что было не со мной, помню...". Вообще-то, среди уголовников оно не в диковинку. Какая-нибудь шестерка вешает на себя тяжеленный жернов, чтобы прикрыть туза. Но шестерке приказано и ей обещано.
-- Саша, Холин для Тобольцева -- не туз.
-- А что такое Холин?
-- Пухленький, красивенький, наглый. Не слишком умен, но хитер бесспорно. Прямо кожей чувствует опасность. При всем том -- воспитанный мальчик, студент. Боюсь, нравится девушкам.
Томин хмыкает.
-- Сколько лет дочери Тобольцева?
-- Семь, Саша.
-- Какая версия рухнула! -- комментирует Кибрит.
-- Смейся-смейся! Интересно, что ты предложишь?
-- Совсем просто -- подкуп.
-- Давайте обсудим, -- соглашается Знаменский. -- Тобольцев очень любит ребят, ценит свободу. За его провинности причита-ется два-три года. Ради денег принять чужой позор и большой срок?.. Да он и не корыстолюбив.
-- А махинации с нарядами?
-- Втянулся по слабодушию. Малосильная бригада села к концу месяца на мель, пришли женщины, ревут. Пожалел. Дальше -- больше. Разумеется, потом он имел и незаконную прогрессивку и прочее, но дышал не этим. Причина того, что с ним сейчас творится, спрятана глубоко...
-- Между ним и Холимым должна существовать связь. Четкая и доказуемая! Иначе остается поверить, что их судьбы удивитель-но пересеклись над телом Киреева -- раз, в камере -- два. -- Томин увлекся: загадка всегда интересна. -- Вообще-то, поверить можно и в это, -- говорит он, оседлав стул. -- Тогда представим: на Тобольцева обрушился двойной удар. По его вине один чело-век умер, другой сел. И юный узник постоянно рядом, как живой укор. Следуют душевная борьба, отказы явиться на допрос и, наконец, решение покаяться.
-- А в результате убийство с целью ограбления чрезвычайно удобно делится на двоих: одному -- случайное убийство, другому -- неверно истолкованная попытка помочь потерпевшему, -- протестующе доканчивает Знаменский.
-- Ладно, Паша, ищем связь.
-- Берешься?
-- Что делать... Когда был убит Киреев?
-- Четырнадцатого. Тобольцев арестован шестнадцатого.
-- Очень хорошо. Кстати, на что Холин польстился?
-- Киреев выиграл пятьсот рублей и прямиком из сберкассы забежал отметить. Продавщица помнит -- разменяла ему сотен-ную купюру. А, по словам кассирши сберкассы, возле Киреева крутился парень, похожий на Холина. Но на опознание она засмущалась: такой, говорит, молоденький, не возьму греха на душу...
-- Ясно. Что-то наука примолкла. Начнешь по обыкновению прибедняться; ах, да что же я могу?
-- А что я, по-твоему, могу? Работа проделана три месяца назад. Если следователь Холина не возражает, я бы поглядела протокол осмотра, экспертизы -- но только для очистки совести.
-- Ну, а ты сам?
-- Я, Саша, не буду лентяйничать за твоей широкой спиной. Намечена большая охота за мелкими подробностями.
-- Разбежались.
x x x
Знаменский бродит по двору, где произошло убийство, разгля-дывает окружающее. Подворотня. Здесь, у стены дома, лежало тело. Фотографии и план места происшествия позволяют точно восстановить картину. Только тогда здесь было темно и безлюд-но...
Узким проходом двор соединяется с соседним. И в этом, сосед-нем, Знаменскому бросается в глаза шеренга мусорных баков. Он останавливается и долго созерцает их: похоже, зрелище доставля-ет ему удовольствие...
x x x
Попасть на Петровку, 38 просто так нельзя. Но если бы Знамен-ский не разрешил выдать пропуск Ирине Семеновне Холиной (когда ему позвонили, что та уже минут двадцать плачет в проход-ной), она, кажется, проскребла бы дыру в стене голыми руками.
Холина влетает с радостным, светлым лицом.
-- Здравствуйте, Вы Павел Павлович, да? А я -- мать Вадика. Вот таким, в точности таким я вас и представляла! Разрешите присесть...
-- Присаживайтесь. Но вы абсолютно не по адресу. Дело Холи-на веду не я.
-- Когда речь идет о судьбе ребенка, мать не станет считаться с формальностями. Как мне было не прийти к человеку, от которо-го сейчас все зависит!
-- От меня ровным счетом ничего не зависит. И в противопо-ложность вам я обязан считаться с формальностями.
-- Но, Павел Павлович! Вообразите, что я бросилась бы вам в ноги прямо на улице?! Разве вы могли бы оттолкнуть меня? Забудьте, что мы на официальной почве. Я столько слышала о вашей отзывчивости...
-- От кого же?
-- Ах, достаточно взглянуть, чтобы убедиться: вы порядочный человек, выросли в приличной семье, и потому к вам обращаются словно к родному, вот как я. Нет-нет, не мешайте мне сказать правду. Вы честный, вы добрый, вы не отвернетесь от материнско-го горя!
Знаменский согласился принять Холину, поддавшись импуль-су, в котором больше всего было, пожалуй, любопытства. Теперь сам не рад. Женщина заполняет комнату потоком взволнованных фраз, и выставить ее уже не так-то просто.
-- Не знаю, чего вы ждали от меня с моими необычайными достоинствами, но я не имею права разрешить Холину даже внеочередную передачу.
-- Как вы его... по фамилии... больно слышать. Если б только вы ближе знали Вадика! Конечно, это моя кровь, и я немного прис-трастна, но Вадик такой... такой... -- Она не находит достаточно красноречивых слов и вдруг выпаливает. -- Вы с ним похожи! Нет, серьезно, похожи!
-- В ваших устах это, вероятно, комплимент...
-- Еще бы!
-- ...но мы нисколько не приблизились к цели вашего визита.
-- Мне бы хотелось, чтобы вы поняли жизнь Вадика до того, как с ним случилось это несчастье.
-- Убийство человека вы называете "несчастье с Вадиком"?
-- Боже мой, Павел Павлович!.. Да ведь уже точно известно, что Вадик не убивал!
-- А кто же?
-- Разумеется, Тобольцев.
До сих пор Знаменскому все казалось ясным: беззаветная, слепая родительская любовь, готовая горы свернуть ради "своей крови". Сколько их, таких отцов и матерей, которые месяцами, а то и годами высиживают в разных приемных и исступленно доби-ваются освобождения, оправдания, помилования...
Но упоминание о Тобольцеве разом выводит Холину из разря-да просительниц и делает наступательной стороной.
-- Откуда же это вам известно?
-- Из его собственноручного письма!
Она достает и протягивает Знаменскому письмо. Тот, все боль-ше хмурясь, читает. И если дотоле он вел разговор с сухой усмеш-кой, то теперь не на шутку озабочен, и болтовня Холиной приоб-ретает для него серьезный информационный интерес: послание это от Тобольцева.
-- Как вы его получили?
-- Вынула из почтового ящика.
-- Когда?
-- Позавчера утром.
-- Позвольте взглянуть на конверт.
-- Конверт?.. Конверт... -- она открывает сумочку, суетясь, что-то в ней перебирает, затем решительно щелкает замком. -- Я поищу дома... но вряд ли он сохранился...
-- Он был надписан тем же почерком? -- Знаменский спраши-вает на всякий случай, уже поняв, что тут правды от Холиной не услышишь.
-- Да... или нет... Я спрошу мужа, письмо вынимал он... А вы недоверчивы. Но нет-нет, таким и должен быть настоящий следо-ватель -бдительным, проницательным! Вами невольно любу-ешься, Павел Павлович.
Самое смешное, что свои дифирамбы Знаменскому она произ-носит искренне. Лишь бы он не задавал каверзных вопросов.
-- Скажите, у вас есть мать?
-- Есть.
-- Громадный привет ей! Передайте, что она воспитала замеча-тельного сына! Уж я-то знаю, чего это стоит. Мы, например, не дали Вадику всего, что могли. В детстве, например, мы его, по-моему, недопитали.
-- Недо... что?
-- Недопитали. В смысле калорийности, витаминов. Ведь для растущего организма -- это все! Но Вадик рос не один. Митя, старший, то кончал десятилетку, то учился в институте, потом писал диплом, защищал, решалась будущая карьера. Нет-нет да и отрежешь кусочек пожирнее. А Вадика это ранило. Мы с мужем по старинке, не учитывая требований современной молодежи... словом, ограничивали Вадика. А на поверку вышло, что это его толкало... -- она запинается.
-- На что?
-- Ну... вынуждало занимать на стороне. А Вадик впечатли-тельный, нервный, ну просто как струна, как струна. Потому, я думаю, он и попал в эту глупую историю.
-- Думаете, от нервов?.. На конверте был целиком проставлен ваш адрес? Или только фамилия?
-- На конверте?.. Я спрошу мужа. Отчего вас интересует кон-верт? Ведь главное -- содержание, бесспорная вещественная улика!
-- Кто вы по профессии?
-- Я зубной врач, муж -- зубной техник. Ему шестьдесят семь, но он удивительный, просто удивительный труженик.
-- Еще не на пенсии?
-- Ах что вы, разве можно! Мы не мыслим себя без работы. Мой муж говорит: работа держит человека, как оглобли старую ло-шадь, убери оглобли -- лошадь упадет и не поднимется. Он замечательный мастер. Замечательный. С его протезами люди живут и умирают.
-- Ирина Семеновна, объясните же наконец, каких результатов вы ждете от нашей беседы?
