— …Где работаю, кем? — старик не рассказывал — рассуждал неторопливо, следя, чтоб Ермаков успевал записывать. — Составителем поездов работаю. Башмаки под колеса ставлю. Где? Да здесь, на железке нашей, будь она неладна…
— И давно вы на железке?
— А всю жизнь, считай, как паровоз из Белорецка пошел.
— Когда же он пошел, паровоз?
— Когда ты под стол пешком, в сорок седьмом.
Старик малость зарывался, держа шутливый тон. Он смотрел, как Ермаков будет реагировать. А тот не реагировал. Он готов был простить и тон, и улыбочки. Кем, где, когда — все было известно заранее, шла всего лишь словесная разминка. Так они медленно приближались к сути дела.
— В январе вас как будто на пенсию провожали?
— Плохо, видно, провожали. Вернулся.
— Здоровье позволяет?
— Ага, здоровье.
— Что вы можете пояснить по поводу ухода шести платформ с Сафоновского участка?
— Ну вот, ближе к делу! — обрадовался Пантелеев. — А то все вокруг да около… Что я могу пояснить?
— Да. Что именно?
— А ничего.
— Ваша смена была девятого июня?
— Ну а чья? Не моя — ты б меня тягать не стал, верно?
— Говорите «вы», Пантелеев, и спокойно, пожалуйста. Спокойно.
В ответ старик откинулся на спинку кресла, развалился. Продемонстрировал, как он спокоен.
— Кто устанавливал тормозные башмаки под платформы на Сафоновском горочном пути?
— Я устанавливал. Я, Пантелеев Петр Филиппович.
Вот так, с шутками-прибаутками, они и подобрались к сути. Старик смотрел неотрывно, прямо пожирал Ермакова глазами. Он ждал. Ждал, когда следователь задаст главный вопрос. А он на этот главный вопрос ответит.
— Сколько вы установили башмаков? — спросил Ермаков.
Ответ у старика был давно готов, вертелся на языке:
— Два. Два тормозных башмака.
— Это ка двенадцать осей?
— Так точно. Два на двенадцать, по инструкции, первая ось и третья. Закрепил, защелкнул, проверил.
— Проверили?
— А как же! Уклон-то, шутка ли, с этой самой горки в семьдесят пятом году дрезина ушла!
— В семьдесят пятом без похорон обошлось.
— То-то и оно, что ж они покатились, проклятые? Взяли да и покатились. По щучьему велению, что ли?
— Ну, дальше, Пантелеев, дальше.
— А что — дальше?
— Говорите, что хотели сказать.
— Да ничего такого не хотел, — замялся старик. И все же произнес, понизив голос: — А вот сторожиха-то показывала, крутился один в тельняшке… Чего ж это он по путям шастал, интересно? В общем, вы проверьте, кто да откуда и с какой такой целью. Каким его ветром к нам, этого матросика?
— Этот матросик — ваш рабочий Котов. И вы это прекрасно знаете. А если не знаете, то вот я вам докладываю. Это все уже проверено.
— Ну так что?
— Вот я и хотел спросить: почему на горке только один башмак обнаружен?
— Один, правильно. Второй вниз протащило.
— Второй — это который у стрелки, в кустах?
— Вот именно.
— Что-то слишком далеко его протащило, нет?
— Ничего не далеко, прикинь — тяжесть да скорость!
— Так это что, инструкция виновата? — спросил Ермаков. — Мало двух башмаков?
— Получается, так.
— Ну ладно.
— Все? — спросил Пантелеев с облегчением.
— Вот, прочтите и распишитесь.
— Где?
— А галочка внизу: «С моих слов записано верно».
Старик повертел в руках протокол, начал было читать, но тут же бросил и расписался. Процедура, казалось, была окончена, но он продолжал сидеть в кресле. Он был явно озадачен благоприятным поворотом дела — Ермаков быстро от него отстал, слишком быстро.
— Вам что не нравится, Пантелеев?
— Да так… Что, товарищ следователь, вроде решеткой пахнет?
— Ну почему, кто вам сказал? Свободны, Петр Филиппович. Распишитесь, и свободны.
— Так расписался же.
— Еще разок, пожалуйста.
Пантелеев взял протянутый бланк, поставил подпись.
— Не глядя, что ли?
— А я доверяю, — произнес он бодро.
Моросил дождь. Уже в сумерках Ермаков выбрался па окраину города и, пройдя по мощеной улочке мимо ряда невзрачных домов с палисадниками, уперся в железнодорожную насыпь.
На путях, освещенных редкими огнями одиноких строений и стрелок, Ермаков отыскал тот самый разбитый электровоз. Он стоял, а точнее — громоздился в отдаленном тупике. Здесь светил фонарь, еще один фонарик, карманный, был в руках у Ермакова, и в этом слабом свете видна была огромная груда металла с колесам», никелированными поручнями и даже лесенкой, почему-то уцелевшей, и смятой кабиной.
Ермаков ориентировался довольно хорошо — похоже, он уже здесь побывал раньше. Ловко забравшись по лесенке, с усилием потянул на себя дверь и наконец отодрал.
Он постоял минуту-другую в кабине. Здесь еще осталось несколько приборов, чудом не пострадавших, все остальное было смято.
Когда Ермаков, повозившись внутри электровоза, наконец решил спрыгнуть наружу, в лицо ему ударил луч света и мужской голос спросил:
— Это кто там? A-а, вы! Что ж в темноте-то?
Внизу стоял начальник депо Голованов.
— Герман Иванович! Ну что же вы? Так и ногу сломать недолго! Что — лучше раз увидеть, чем сто раз услышать?
— Есть такой афоризм, — сказал Ермаков.
— Ну-ну! А я иду, вижу — свет. Что такое? Кто там, думаю, лазит? Знаете, охотники где что плохо лежит…
Они посмеялись. Потом начальник депо сказал:
— Ладно, занимайтесь, не буду мешать. Тут осторожно, металл кругом, не зацепитесь случайно.
— А! Легки на помине! — приветствовал Ермакова сосед. — Только подумал о вас.
— Подумал, ввалится, чего доброго, в три часа ночи, разбудит? — отвечал, принимая тон, Ермаков.
— Да нет, я о вас не такого мнения. Вы, по-моему, человек строгий. — Малинин бросил взгляд на заляпанные грязью брюки Ермакова. — Во всяком случае, не легкомысленный. Ну что? Как провели вечер? Успешно?
— Да, спасибо. А вы?
— Я тоже.
— Угу. Я чувствую, — сказал Ермаков.
— Что чувствуете?
— Провели вечер в приятном обществе.
— Как это вы догадались?
— Ну элементарно, — сказал Ермаков. — Запах духов.
— Разве?
— Конечно.
— Ну так что, Шерлок Холмс? Копаете?
— Копаю.
— Поделились бы! У вас же небось интересные факты, детали.
— Мои детали вряд ли вам подойдут.
— Виновного-то нашли?
— А как же.
— Какой-нибудь стрелочник как всегда виноват?
— Вот-вот.
— И что? Арестовали?
— Кого?
— Стрелочника.
— Нет, зачем.
— Гнались за ним, что ли?
— Почему?
— Извозились здорово.
Тут только Ермаков обратил внимание на свои испачканные брюки. И спешно направился в ванную.
Переодевшись, вышел, постелил постель. Малинин сидел в прежней позе, нога на ногу, смотрел выжидательно.
— Что поделаешь, всех не арестуешь, — сказал вдруг Ермаков, помолчав, продолжил — Хотя иногда… Уж больно много всяких жуков развелось. А попробуй, возьми его! Еще посидите? — спросил он, помолчав. — Или ложимся?
Легли. Ермаков сказал:
— Начать с того, что, как правило, многие в душе сочувствуют правонарушителю и не жалуют следователя, если говорить честно. Так уж повелось с давних пор…
— Ну, вероятно, потому, что ваш брат фабриковал иногда действительно мифические дела, — отозвался Малинин.
Ермаков бросил па пего беглый взгляд.
— Наш брат пли ваш брат — это еще вопрос! — произнес он с усмешкой. Я имел в виду, что сегодня любое следствие сталкивается с трудностями, которые непросто преодолеть. Попробуй-ка допросить вас, если вы, к примеру, не желаете отвечать! Что с вами делать?..
— Что значит, не желаю?
— Не желаете, и все. И это ваше право, между прочим.
— Вот не знал, что есть такое право. Будем иметь в виду… — сказал Малинин. — Кто свет гасит?
— Вы, кто.
— Это почему же?
— Ваша очередь, — сказал Ермаков. — Спокойной ночи.
— Нет, мы конечно, понимаем… У вас работа, у него работа — вдвоем-то каково? Понимаем, входим в положение, но сами видите, какие у нас возможности… — Женщина-администратор выразительно обвела взглядом тесный вестибюль гостиницы. — И телевидение с утра пораньше — девять человек, как снег на голову…
— Игорь Николаевич! — услышал Малинин, и тотчас у стойки возникла женщина в брючном костюме — из той, свалившейся, как снег на голову, компании, что теперь подремывала в креслах среди ящиков с аппаратурой.
— Вы? Или не вы? — Женщина подошла ближе.
— Это я, — признался Малинин.
— Здесь? И давно?
— Вторую неделю.
— Связано с событиями, наверное? Или просто так? Спрятались в глубинку?
— И то, и другое.
— Слушай, Игорь, — продолжала женщина уже другим тоном, — посоветуй, пожалуйста. Вот моя команда, — она кивнула в сторону дремлющей в креслах компании, — снимаем митинг и закладку памятника. Есть идея пригласить пассажиров, тех, спасенных. Кто ехал в поезде…
