— Да нет, не принципиальный.
— С женой-то у вас как? Все хорошо?
— Да пока не жалуюсь.
— А она?
— Жалуется, конечно.
— Дети есть?
— Нет.
— Друзья?
— Есть, конечно.
— Но видитесь редко.
— Это да.
— В «Космосе» были, на одиннадцатом этаже?
— Не понял.
— В кафе «Космос», там одиннадцатый этаж открыли, бар.
— А, нет.
— А в бассейне новом? А на теннисном корте? Вот видите, — сказал Малинин, — так и жизнь пройдет. В бумажках. Я, честно говоря, по-другому представлял себе следователя…
Помолчали.
— А знаете, — вдруг улыбнулся Малинин, — есть своя обратная зависимость. Вот ходили б вы на одиннадцатый этаж, плавали бы в бассейне, были бы уже генерал. Я вам точно говорю!
— Буду иметь в виду, — сказал Ермаков.
Он уже стоял в дверях — строгий, официальный, в своей отутюженной униформе и начищенных ботинках.
— Так как же насчет пляжа? — сказал Малинин.
— Решили.
— Ну ладно. Желаю успеха!
— Да, мне сегодня это очень нужно, — серьезно ответил Ермаков.
В больнице, в ординаторской, Ермаков говорил с врачом.
— Что же с ним такое?
— Гипертония.
— А!
— Вы напрасно. В данном случае достаточно серьезно.
— Раз серьезно, попрошу справочку, — сказал Ермаков.
Врач посмотрел вопросительно.
— Вы же не разрешаете мне с ним побеседовать? Вот и напишите черным по белому.
Врач, средних лет мужчина, все сидел, глядя на Ермакова. Он колебался.
Ермаков сказал:
— Дайте мне его. Дайте.
— Что, опасный преступник? — понизив голос, спросил врач. — Не скажешь ведь! Хорошо… десять минут.
— Не больше.
— При таком давлении лучше не волноваться.
— Постараемся.
— Ну как, постараетесь? — усмехнулся врач. — Вот я с вами говорю и уже волнуюсь…
Когда Пантелеев в больничной пижаме и тапках на босу ногу вошел в ординаторскую, он не удивился — вроде бы даже обрадовался, увидев следователя…
— Ну, молодцы! И здесь нашли!
— А как же.
— Слушаю вас.
— Петр Филиппович, — начал Ермаков, — я не стал бы вас беспокоить, но есть вопрос, который нам надо срочно выяснить.
— Ну, слушаю, слушаю вас, — нетерпеливо произнес старик.
— Тот самый вопрос. Вы знаете, какой. Вы мне сейчас быстро ответите, и я уйду.
Врач понимающе кивнул и поднялся.
— Слушаю, — повторил Пантелеев, усаживаясь.
— Это я вас слушаю. Итак, сколько? Сколько вы установили тормозных башмаков под платформами?
— Я уже показывал.
— Еще раз, пожалуйста. Сколько установили башмаков?
— Два. Установил два башмака.
— Однако, если помните, при осмотре в вашем присутствии на месте ухода платформ был обнаружен только один башмак. Один, а не два.
Старик произнес заученно, со скучающим видом:
— И это показывал. Второй башмак протащило вниз, к стрелке.
Ермаков вздохнул и вытащил из портфеля папку, раскрыл.
— Ваши показания, Пантелеев, опровергаются показаниями свидетеля Воробьевой.
Воробьева, работающая стрелочницей на втором пикете Кашинского пути, утверждает… Лист дела восьмой, цитирую: «Я как услыхала по радио об этих платформах, сразу башмак в руки и бегом на дорогу устанавливать — тормознуть надеялась, думала, они еще тихо идут, а они, смотрю, вовсю разогнались… Башмачок мои, как пушинку, сбросило, аж в кусты отлетел, весь погнутый…» Вот так, Пантелеев. Что скажете?
Пантелеев молчал. Ни один мускул не дрогнул на лице.
— Мы нашли башмак Воробьевой. А ваш, якобы второй, не нашли и никогда не найдем. Потому что его вообще не было.
Старик молчал.
— Пожалуйста, подойдите к окну, — сказал Ермаков.
Пантелеев подошел, встал рядом.
— Видите женщину на скамейке?
— Да.
— Если хотите, она сейчас поднимется к вам. Вы ее не узнаёте?
— Она ж спиной сидит.
— Это Воробьева. Повторяю: если есть необходимость в очной ставке…
— Не надо! — махнул рукой Пантелеев.
— Так сколько было башмаков?
— Один, всю жизнь один! — вспыхнул вдруг старик. — Никогда второго не ставил. С сорок седьмого года. И сменщик не ставил. И другой сменщик, никто и никогда. Мало ли что там пишут в инструкциях! Если по инструкции, вообще дорогу надо закрыть! Понял? И все. Можете сажать!
Он решительно пошел к двери.
Что-то появилось в лице Ермакова, какое-то новое выражение… Ему вдруг захотелось окликнуть Пантелеева. Чтоб остановился. Он легко раскололся, дело было сделано. И сразу с этой минуты, как ни странно, все изменилось. Какое-то чувство вдруг шевельнулось в Ермакове, доброе чувство к хромому, обреченно поникшему старику в больничной пижаме.
— Пантелеев!
Старик остановился, посмотрел молча.
— Значит, договоримся так: я сейчас уйду, а вы перво-наперво спокойно ляжете, так? Отдохнете, ночку переспите. А завтра на свежую голову сядете и все напишете. Все как было. Идет? Не завтра, так послезавтра, смотря по самочувствию. Я вас не тороплю…
Он спустился по крутой тропинке к реке, постоял, озираясь. На травянистом, с песчаными проталинами кусочке суши, именуемом городским пляжем, было многолюдно. Скинув сандалеты, Ермаков пошел к воде.
Малинин дремал, вытянувшись на песке.
— А, это вы! Пришли все-таки?
— Ну как же, обещал.
И Ермаков стал раздеваться.
Незамысловатая татуировка — полустертая змея на предплечье — сразу бросилась в глаза Малинину. И еще глубокий розовый шрам на спине.
Ермаков поймал его взгляд.
— Вас интересует моя спина?
— Ранение?
— Вот именно.
— Нож?
— Огнестрельное.
— Ого.
— Я в угрозыске начинал.
— И кто ж вас так?
— Ну кто? Один субъект сильно нервный.
— Поймали?
— Да нет, не вышло, застрелил.
Раздевшись, Ермаков лег ничком на песок.
Молчание было долгим. Оба мгновенно, как в пропасть, провалились в тяжкий сон. И очнулись — услышали голоса. Ермаков поднял голову, с недовольным лицом разглядывая шумную, не местного вида компанию, только что сошедшую по тропинке па пляж.
— Это что за публика? — спросил он.
— Публика с телевидения.
Ермаков оживился:
— Вот как? Уже и телевидение подключилось?
— Купаться, мальчики! — Это, как ни странно, относилось к ним. Через мгновение рядом возникла Марина, уже в купальнике, следом подошли еще трое — две девушки и лохматый парень.
Марина, видно, еще хотела сказать что-то бодренькое, но тут заметила Ермакова. На лице ее застыло непонятное выражение — испуг и любопытство вперемешку.
— Купаться? Идите, я на вас посмотрю, — сказал Малинин.
— Что, вода холодная?
— Брр!
— Игорь Николаевич, — сказала Марина, — представьте, пожалуйста, этого загадочного товарища.
— Пожалуйста, — с готовностью отозвался Малинин. — Это Герман Иванович…
— Герман, — назвался Ермаков, неловко привстав на локте.
— Марина… Ну, купаться! Игорь Николаевич…
— Идем, идем, — вдруг бодро поднимаясь и подталкивая Малинина в бок, проговорил Ермаков. — Ну?
— Спасибо, я окунулся только что, — сказал Малинин, продолжая лежать. — Еще не созрел по-новой.
— Когда это только что? Когда это вы окунулись? — начал Ермаков и схватил Малинина за руку.
— В воду его, в воду! — подбадривали девушки.
Завязалась борьба. Малинин вырвался, отбежал. Вся компания бросилась следом, Ермаков догнал первым, свалил и сам оказался внизу. Вдвоем они возились на песке: кто кого? И не заметили, как сцепились всерьез. Был такой момент, секунда: Ермаков, перевернув противника, стиснул ему предплечье, болевым приемом прижал лицом к песку — и тут же словно очнулся, отпустил…
— Самбо? — спросил Малинин, поднимаясь и поглаживая плечо.
— Извините, — пробурчал Ермаков.
— Ерунда. Забыл, с кем имею дело! — весело свернул разговор Малинин и первым бросился в воду.
Всю эту сцену с интересом наблюдал Павел Сергеевич Голованов, начальник депо. Он стоял по колено в воде и крепко держал за руку маленькую внучку.
Вечером спустились в ресторан.
— Мои двадцать рублей, остальные — ваши, — объявил Ермаков, как только сели за столик. Он был в видавшем виды костюме, при пестром галстуке. — Что будем пить?
Появился официант. Заказали.
— Это по какому же случаю? — поинтересовался Малинин. — Не иначе — улики в кармане?
— Да ну, улики! У меня сегодня день рождения.
— Сколько?
— Все мои.
— А все-таки?
— Ну сколько дадите?
— Сорок.
— Ну, это вы хватили. Тридцать девять.
Малинин поднял рюмку.
— За. вас! Я вам пожелаю…
— Ну пожелайте… Мы как будем, — спросил Ермаков, — на «ты» — или на «вы»?
— На «ты».
