Я бездумно, с какой-то пустой душой сидел за столом в любимом с детства, но забытом доме и почему-то с тревогой и грустью думал о том, что перехожу еще какой-то рубеж; какое-то предчувствие говорило мне, что этому дому недолго теперь оставаться мирным и спокойным, что не быть ему моим тихим и надежным пристанищем, где можно в перерывах между схватками зализывать раны и чистить оружие для новых боев; напротив, мне думалось, что здесь я приму и свой последний бой… Ерунда, конечно, глупость. Скорее все это оттого, что я переживал осложнения на работе, Яна что-то тоже стала взбрыкивать чаще прежнего, начались трудности с Костиком. А здесь выпала минута подумать - вот и навалилось все.
Так или иначе - на душе было скверно…
И тут на крыльце раздался решительный голос:
– Открываю дверь ногой, потому что руки у меня заняты, - и вслед за тем последовал не менее решительный удар в дверь.
Действительно, руки Полковника были заняты - в одной он держал горлышка бутылок, в другой тазик с зеленью.
– Полковник Иванов, - представился он, щелкнув каблуками сапог. - Ваш единственный сосед. Явился выразить искреннее сочувствие вашему горю и засвидетельствовать свое почтение новому владельцу усадьбы…
К этому времени Полковник перепрофилировал свое хозяйство, оставляя зелень только на закуску и изготавливая только один вид продукции, но в широчайшем ассортименте - изумительное самодельное вино из клубники, вишни, смородины, крыжовника, ежевики и клюквы, которую собирал на болотах.
Полковник пришел очень кстати. Мы славно посидели в тот вечер. Точнее - до утра. Полковник знал, как успокоить душу, не навязывая свои утешения, и вел себя по-мужски - открывал одну за другой бутылки с самодельными этикетками, на которых в левом верхнем углу стояла загадочная пометка - «БСП».
– Это вино для людей, знающих толк в хорошей выпивке. И для самых близких друзей. Которых у меня уже нет. Кроме тебя. Хоть ты и мент.
Я тепло и совершенно естественно воспринял это признание, так как за окном потускнели звезды и заметно светлело небо. И Полковник открывал уже восьмую бутылку. Вино было изумительное, оно легко туманило голову и ласкало душу. От него становились крепче руки, светлее и отважнее сердце.
– «БСП», - пояснил Полковник, вновь наполняя стаканы, - значит «без синдрома похмелья». Можно пить без конца. О! Светает. Скоро взойдет солнце. И настанет новый день. - Он поднялся, не качнувшись. Стройный, подтянутый. Поднял палец. - Меняем диспозицию. Переходим в блиндаж. - Полковник взял тазик с остатками зелени, положил в него банку консервов, что я захватил в дорогу, и твердым шагом строевика направился к двери.
Никогда в последнее время мне не было так хорошо и спокойно. Утро занималось бодрое, свежее, чистое, будто очень хотело запомниться. Я чувствовал себя так, словно в моем весьма слабом тылу вдруг оказались надежные части - битые, стреляные, им черт не брат…
В доме Полковника - добротном, приземистом, с маленькими окнами, словно он готовился к обороне, - был огромный бетонированный подвал, действительно похожий на блиндаж, с тем только отличием, что весь был застроен полками, на которых ровными рядами стояли бутылки с вином. Как полки и роты перед, смотром. Этикетки сияли разноцветными мундирами, пробки торчали из горлышек как кивера, шлемы, каски…
– «БСП», - гордо сказал Полковник, с удовлетворением поймав мой восхищенный взгляд. - Боевое стрелковое подразделение. Всегда готовое к действиям. Возьми по две отсюда, а я возьму эти - и вперед: за Родину!
Мы выбрались на терраску - всходило солнце, - уселись за стол и пили за Родину, за Сталина, за Советскую власть и мировую победу коммунизма…
Полковник пересел из-за стола в кресло, поставил стакан с вином на подлокотник и набил трубку. Я тоже закурил.
В открытую в сад дверь вдруг вбежал громадный серый кот с белоснежной грудью и белыми же кончиками лап, словно он только что выскочил из миски со сметаной. В зубах он держал мышь. Кот остановился на пороге, внимательно посмотрел на меня огромными зелеными глазами, мяукнул сквозь зубы, подбежал к Полковнику и сел перед ним, составив передние лапки в одну точку, - замер.
– Молодец, Поручик, - рявкнул Полковник. - Вели кому-нибудь отослать ее на кухню.
Кот, коротко, согласно мяукнув, вскочил на подоконник и выбросил мышь за окно, после чего снова строго посмотрел на меня, вспрыгнул мне на колени, свернулся в клубок и замурлыкал.
– Признал! - радостно заявил Полковник, поднимая стакан. - Я счастлив!
Я тоже был счастлив. Но на какое-то мгновение мне вдруг стало жалко нас троих - Полковника, меня, Поручика. Снова на миг вернулось какое-то предчувствие.
На следующий день я с нетерпением вскрыл добротно забитый с давних времен сарай, к которому тетушка меня категорически не подпускала, и обнаружил там дедов военный автомобиль «ТАЗ-67», в просторечии именуемый «козлом». Он был добротно законсервирован, в хорошем состоянии, и с помощью Виталика (это великий автомеханик, зарабатывающий на ремонте иномарок поболе самих владельцев, которому я когда-то оказал пустяковую, на его взгляд, услугу - спас жизнь) я привел его в полный боевой порядок, заменил резину, залатал пулевые пробоины, поставил указатель поворотов, «дворники». Виталик предложил оборудовать машину и кузовом, но я почему-то (скорее всего по молодости) предпочел оставить ее открытой и ограничился тем, что поставил «секретки» на капот и багажный ящик, а больше их ставить было некуда - дверцы на этой модели не предусматривались конструкцией в расчете на то, чтобы в нее можно было быстро влетать и так же легко из нее вылетать. Это меня вполне устраивало.
Машина, благодаря своим разносторонним качествам и достоинствам, получила несколько имей: Вилли - от «Виллиса», Крошка, Малыш - из-за размеров и неизменной нежности, которую она вызывала под дождем, «козлик» - из-за того, что на приличной скорости даже на гладком шоссе она прыгала, как козленок, вырвавшийся по весеннему солнышку на зеленый луг. Иногда эти имена комбинировались, иногда возникали новые и исчезали. Словом, машина жила. Но в семье не прижилась. Пользовался ею я практически один: Яна брезговала (ветер, пыль, а то и грязь), Костик просто стеснялся ее вида. Но я был доволен - несуразный Вилли сразу стал моим надежным другом, который выручал меня в беде и еще не раз выручит.
В его заваренном багажном ящике я сделал еще одну находку - разобранный, густо смазанный немецкий «МП-40», так называемый «шмайссер», и кассету с магазинами к нему. Кожаная кассета практически сгнила, а магазины, набитые промасленными патронами, были как новенькие.
Я вымочил все части в керосине, заново смазал их и с помощью Полковника собрал автомат. Мы испытали его на болотах и остались довольны. Потом я запрятал автомат на чердак до нужных времен - при моей жизни лишний ствол лишним не бывает. Или, как говаривала тетушка, доброму вору все впору…
Вот, собственно, и все мое богатство, все мое «имение», включая дружбу с Полковником.
Со своими коллегами я уже не мог быть откровенным: многие из них стали ярыми поклонниками нового режима, оплевывали наше прошлое, старались выслужиться перед новым руководством, занимались откровенным стукачеством. Поэтому я делился с Полковником всеми своими проблемами и сомнениями - он умел слушать, умел молчать, умел дать совет. Он был тверд в своих убеждениях. Ходил на все оппозиционные митинги и демонстрации, имел массу неприятностей из-за этого. Мне частенько приходилось его выручать.
Как-то девятого мая он опять позвонил мне из милиции:
– Сосед, тут снова меня твои взяли. На Поклонной горе.
Я поехал в отделение. Задержанных было довольно много, в основном пьяные, но не фронтовики. Выделялся один Полковник. Он не сидел вместе со всеми на скамье, а стоял в углу, в форме и при наградах, приставив к ноге, как винтовку, древко красного знамени.
– Боевой дед, - шепнул мне дежурный, непонятно улыбаясь. - Какого-то демократа древком прибил. Доставьте его до самого дома. И под запор. Очень советую.
После оформления протокола Полковник отдал честь и шагнул к выходу. Дежурный придержал его за плечо:
– А флаг оставьте. Это вещественное доказательство.
Полковник долго не раздумывал, сорвал алое полотнище с древка:
– Вам этого доказательства хватит, - положил древко на барьер. - И этого тоже, - кивнул на опасливо отстранившегося бугая с завязанной головой. - А знамя вам не дам. На нем - священная кровь моего народа…
Я предложил Полковнику переночевать у нас, он отказался («Поручик затоскует»), и поздним вечером мы поехали в Васильки.
– Ничего не понимаю, - ворчал в дороге Полковник. Он был чуть под хмельком («сто граммов фронтовых с однополчанами»). - Был культ личности - стал культ двуличности. Коммунисты стали красно-коричневыми бандитами. Герои Труда и Союза - предателями. Фронтовики - завоевателями. Немецкий фашист - другом, памятники ему на нашей земле, что он кровью нашей залил, ставить собираются. Кто был предан, тот предал. Ничего не понимаю! Ненавижу трусость и предательство. Я против них. Они, вцепившись в алое знамя, перли все выше и выше, пробиваясь наверх, где помягче кресло для их ненасытных задниц. А потом вытирали об это знамя ноги, плевали на него. На партию, на Родину, которые подняли их из дерьма и вознесли себе на погибель. Никак не могу разобраться. - Долго молчал, уставясь твердым взглядом в пятна света, бегущие по асфальту, и вдруг: - А чего тут разбираться? Некогда разбираться: враг уже не на пороге, а в дому. Тут скорее дубину в руки и не спрашивай: кто да зачем? - круши покрепче супостата. А то поздно будет…
