— Потому что они стали богаче их?
— Молодец, Лерка! Соображаешь! Из-за денег. Ну и так далее. Они поддерживали в свое время Гитлера. Эмигрировали в Швейцарию, создали банки. Умные люди! Вот не люблю я евреев, но восхищаюсь ими… Гении! Вот что делает генетика. Это же естественный отбор. Выживают умнейшие. Куда раньше бедный еврей мог податься? Все время сто первый километр, гетто. У него должно быть минимум скарба и много-много ума. И вот, заметь, все лучшие ювелиры — евреи. Мешочек с бриллиантами мог и в каблуке уместиться. Лучшие музыканты — евреи. Скрипичный футляр руку не тянет. А ум? Ум не купишь. Или он есть, или его нет. Вот тебе и евреи!.. Так этот «Де Бирс» все наши алмазы и скупал. Может, хватит на сегодня, а, Лер?
— Нет, Павел Александрович. Вы мне бесплатно даете ценнейшую информацию. Ее же ни за какие деньги не купишь. Школа жизни. То, что вы за шестьдесят лет накопили, я за несколько часов съем и переварю. Так что рассказывайте, рассказывайте!
— Да! Так вот! Вернемся к бриллиантам. Половину огранщиков перевели из Смоленска в Москву. Потом начался дикий разгром смоленского завода. Из-за чего? Ха! Из-за чего! Там было так. Если огранщик раз в неделю не принесет жене какое-нибудь украшение с брюликом, она ему не давала. Смеешься? А так и было.
— А как же их выносили?
— Ой, деточка! Вынести элементарно. Глотали, в заднее место прятали, в одежду зашивали. Охрана должна волосы посмотреть, в задницу заглянуть, рот рабочий должен прополоскать, тапочки стряхнуть — вот и вся проверка. Как приятель мне рассказывал, трудно было нарастить камень.
— Как это — нарастить?
— Ну, допустим, рабочий получает камень одного объема. Работает с ним. И по документам списывает на огранку больше, чем надо. Поэтому сдает другого объема. В общем, целая технология… Смоленский завод накрыли по случаю. Жили там все прекрасно. При заводе был золотой цех. Огранщик приходил к золотарю… Не к тому, не к тому… Развеселилась… К тому, кто делал оправу. Расчет был такой: если огранщику серьги нужны, он приносит три камня.
— Один тебе, два мне?
— Да. Но случается же так… Был там в командировке московский опер из ОБХСС, который камни знал. Он стоял в магазине комиссионном и вдруг увидел на руке у некой дамочки алюминиевый каст, ну, оправа, в который вбит трехкаратный брюлик.
— А как это трехкаратный?
— Примерно с ноготь твоего среднего пальца… И оправлен в алюминиевое десятикопеечное кольцо, которое в палатке продается. Проследил он за этой теткой, выяснил адрес, оказалось, что это жена огранщика, и началось…
— Что началось?
— Оперативная работа по раскрутке смоленского завода. А воровали там эти камни тоннами! Причем жена директора «Кристалла» ходила в производственной зоне с кольцом, в которое был вбит черный бриллиант. Понимаешь, черных бриллиантов — их на перечет во всем мире! В Лувре, у королевы английской и у жены директора — колечко с черным бриллиантом.
— А как его отличить?
— А-а-а, сам не видел. Врать не буду. Но, опять же, как мне мой приятель рассказывал, на него смотришь — он вроде черный, как агат. А на свет прозрачный и блестит, играет очень сильно. Весь эффект, что углерод распылен в теле камня.
— Как авантюрин?
— Не совсем. Эти молекулы углерода такие мелкие, что их и не видно. Похож на затемненное стекло автомобиля. Прозрачное, но темное. Ты знаешь, Лер, я вроде охрип…
— Я сейчас вам чайку. А вы рассказывайте, рассказывайте. — Лера поставила на плиту чайник, достала чашки.
— Да вроде все уже рассказал.
— Нет, не все.
— Да что же тебе еще надо?
— Как можно сейчас деньги заработать?
— Э, деточка, риск, конечно, — благородное дело, но не тебе в него лезть. Забыла, что ли, — за это сажают.
— О чем хоть разговор? Вы меня пугаете, а что за работа — не говорите. — Лера разлила чай по чашкам и снова присела к столу. — Пока не скажете, не отстану.
— Да куда тебе с малым дитем…
— Павел Александрович, это мое дело, куда. Вы расскажите, а решать уж я буду, соглашаться или нет.
— Лерка, отстань. Не хочу брать грех на душу. Ты же, как вол, упертая. Тебе только пальчик дай, ты тут же руку откусишь. А кто ребенка будет воспитывать? Я, что ли?
— Вы, Павел Александрович! Вы и тетя Вера! Я в вас уверена. Надо только как-то документы оформить, чтобы его в детский дом не забрали. Замуж за вас выйти, что ли?
— Да чего ты городишь… Чего несешь… Какой замуж… Ты же даже не знаешь, о чем речь.
— Вот и расскажите.
— Черт с тобой! Скажу! Помнишь, я тебе говорил о мужике с «Кристалла»? У него за тридцать лет работы бриллиантов этих хоть жопой ешь. А скинуть он их никуда не может. А тут до меня информация дошла, что в Польше есть один ювелир, еврей, кстати, который каратники скупает. Вот бы соединить цепочку. Хотел сам. Потом передумал. Зачем мне деньги? Тебе-то понятно, зачем. Тебе Игорька растить надо. А мне?
— А как в Польшу выехать можно?
— По приглашению. Говорят, прямо на Белорусском вокзале приглашения продают. Или у посольства с кем-нибудь познакомиться, чтобы он приглашение сделал. Ну, потом в ОВИР. Потом билеты на поезд, и вперед с песнями.
— А как же таможня?
— А вот это вопрос сложный. Это надо подумать. Ты что, уже решилась? Окончательно?
Лера задумчиво покачала головой. Павел Александрович встал из-за стола.
— Давай так. В течение недели решишь. Да — да. Нет — нет. А я этот вопрос обмозгую. Не возьмемся — так хоть пофантазируем, все веселее, — и вышел из кухни.
Лера начала убирать со стола, мыть посуду, а в голове, как железнодорожные колеса, стучала мысль: браться? Не браться? В стране наступило какое-то смутное время. Не знаешь, кто прав, кто виноват. Ведь всю жизнь она была нищей. Может быть, у нее больше уже не появится такого шанса. Вот повернулась фортуна лицом, а ты с ней и не поздоровалась. Ведь может обидеться. Ну, ладно. Утро вечера мудренее.
Лера сняла со стула спящего Игорька и пошла в свою комнату. Сын проснулся. Она поиграла немного с ребенком, покормила его, уложила спать и легла сама.
Ей снились тревожные сны. Она от кого-то бежала. Ноги дергались, как у спящей собаки. И если бы кто увидел это, не смог бы сдержать улыбку. Но ее в этот час не видел никто. Никому она с Игоряшей была не нужна, кроме, пожалуй, совсем чужих людей, ставших родными, — соседей.
Утром на кухне Лера встретилась с испытующим взглядом Павла Александровича. Поздоровалась, но ничего не сказала, ни о чем не спросила. Целый день они играли в молчанку, даже тетя Вера, заметив это, удивилась:
— Никак, поссорились?
— Да нет, — ответила Лера, помешивая овсяную кашу на плите.
— Он, наверное, тебя совсем заговорил, вот мысли тебя и мучают.
— Почти угадали. У вас, тетя Вер, глаз-алмаз. Мысли, мысли меня мучают. Стою на распутье, как в сказке. Направо пойдешь, налево пойдешь… Куда идти? Тетя Вер, а вам хотелось бы иметь много денег? Да и вообще, жить по-другому?
— Как это, по-другому? Я, кроме своей жизни, другой просто и не знаю. Моя жизнь что детская рубашка. Короткая и сзади обосрана. Может, и хотела бы, да что о журавле в небе мечтать. Синица, да моя, — ответила рабочая лошадка тетя Вера, намывая кафельную стену за газовой плитой. — Ты вместо мечтаний своих пошла бы да ребеночка выгуляла.
— Вы, как всегда, правы, — кивнула Лера и стала одевать сына.
* * *
Заботы о ребенке заполняли все ее время. Игорек рос внимательным, вдумчивым. Ладным и пресимпатичным. Лера не могла на него налюбоваться. Укладывая спать, шептала ласковые слова, гладила подушечками пальцев персиковую щечку:
— Кровинушка ты моя. Надежда моя и опора. Свет ты мой в окошке. Да что бы я без тебя делала…
Может, Паншину спасибо надо сказать, а не клясть его разными гадкими словами. Вот сидела бы я себе на работе, пропускала бы жизнь между пальцами. И ни счастья тебе, ни радости. А тут каждую секунду ведь улыбаешься. Спасибо тебе, гад ползучий, Паншин! И ведь за два года ни разу не зашел, не поинтересовался. Как они там, мол, живут? Не надо ли им чего? Пустое сердце бьется ровно, в руке не дрогнул пистолет. Это про него… Что же делать? Браться за эту авантюру или нет? А что я теряю, собственно говоря? Поймают? Посадят? С маленьким ребенком много не дадут. Надо, кстати, у Павла Александровича спросить, что в худшем случае будет. А и правда, не выйти ли за Лукашина замуж: комната не пропадет, Игоря они с тетей Верой вырастят. Ну, сколько мне могут дать? Три года? Пять? Все равно я к Игорю вернусь, воспитать успею. А если не браться? Так и буду прозябать. Через полгода Игоря в сад и снова на работу, на оклад в сто рублей, ну, плюс пособие от государства как матери-одиночке. Все равно гроши. А книги? Книги вон какие дорогие стали! Какие роскошные детские издания, а я хожу, локти кусаю. Ничего купить не могу. Лиса и виноград называется. Сама в обносках хожу, а Игорек как последний ребенок в многодетной семье. Дальше-то что будет? Только хуже. Надо решаться. Под лежачий камень вода не течет. Никто мне на блюдечке с голубой каемочкой ничего не принесет…
