Он укрыл ноги одеялом. Потрогал свои выпирающие ребра и тазовые кости - ему нравилось, что он такой худой. А потом дверь открылась, и яркий свет из коридора ворвался в его темную комнату. Он поспешно убрал руки и натянул одеяло до самого подбородка.
- Джейсон? Ты уже спишь? Еще только девять. Много спать вредно.
Это закупоривает каналы, - подумал он.
В комнату вошли родичи, и странная паутина власти разорвалась - только обрывки нитей скользнули по его лицу. Мать, которая только-только вернулась со своего семинара по целительным кристаллам в Центре искусств, была явно перевозбуждена: глаза горят, щеки пылают румянцем. А отец, маячивший у неё за спиной, был просто доволен, что он наконец доехал до дома.
- Ты домашнее задание сделал? - спросила мать. - Мне бы очень не хотелось, чтобы ты преспокойно ложился спать, да ещё так рано, если ты не доделал домашнее задание. Ты знаешь, нас с папой совсем не обрадовали твои оценки за прошлую четверть. Тем более что ты такой умный мальчик... и получил тройку по алгебре!
Никто взглянул на учебники, сваленные в кучу на полу у шкафа. Там была одна книжка в обложке тошнотворно бирюзового цвета. И ещё одна ярко-оранжевая. Чтобы не было так противно, он прикрыл их черной футболкой. Ему вдруг пришло в голову, что если сложить их все в аккуратную стопку, то можно построить алтарь.
- Джейсон, нам надо поговорить. - Мать прошла через комнату и присела на корточки у кровати. На ней был пестрый двухцветный свитер из мягкой шерсти, розовый с голубым. Как завороженный Никто наблюдал, как мать - а она была в светлых кремовых брюках - опустила одно колено на ковер, прямо на пятно пепла. Он приподнял голову и проверил одеяло; все нормально, он укрыт вполне прилично. Ему показалось, что его тазовые кости слегка выпирают под одеялом.
- Сегодня мой круг медитировал с розовыми кристаллами, - сказала мать. - Я думала о тебе. Я хочу, чтобы ты полностью состоялся как личность, и не хочу тебе в этом мешать или как-то тебя подавлять. И ещё я хочу, чтобы ты раскрыл весь свой потенциал. - Она умолкла, взглянула на отца, маячившего в дверях, а потом выдала главное откровение: - Можешь проколоть ухо, если ты все ещё этого хочешь. Мы сходим с тобой в салон, либо отец, либо я.
Никто повернул голову, чтобы мать не, заметила две маленькие дырочки у него в левом ухе, которые он проколол себе сам как-то в школе чертежной кнопкой и продезинфицировал водкой. В ювелирном салоне на бульваре прокалывали уши всем желающим, но "детям до восемнадцати" - только с разрешения родителей, и уж тем более - мальчикам во всем черном, которые выглядят младше своих пятнадцати и подделывают подписи на записках якобы от родителей. И неудивительно, что отец так распсиховался. Это было уже предельное унижение: сын хочет носить сережки!
- Подожди-ка. А это ещё что за хрень? - Отец в два шага пересек комнату и выудил из-под стола бутылку "Johnnie Walker". Последние нити оборванной паутины мягко прошелестели по лицу Никто и растворились в воздухе. По комнате разлился призрачный запах ладана. - Молодой человек, я бы хотел, чтобы вы объяснились...
- Подожди, Роджер. - Мать излучала доброжелательность и духовную цельность. - Джейсон совсем неплохой ребенок. Если он пьет, это наш недосмотр. Мы должны посвящать больше времени...
- Ага, уже разбежался. - Никто подумал, что в последнее время отец ему более симпатичен, чем мать. Не то чтобы он так уж сильно любил их обоих, но отец все-таки раздражал его меньше. - И Джейсон уже не ребенок. Ему пятнадцать, и он связался с какими-то панками, которые научили его выпивать и бог знает чему еще. Он красит волосы черной краской, которая пачкает наволочки, а заодно и мои рубашки при стирке. И ещё он курит. "Lucky Strikes". - Отец аж скривился от отвращения. Никто взглянул на пачку "Vantages", которая торчала из папиного нагрудного кармана. - Он не носит одежду, которую мы ему покупаем, а если и носит, то предварительно изорвав её в клочья. А теперь он ещё и ворует у нас спиртное. Надо что-то МЕНЯТЬ, иначе...
- Роджер. Мы это обсудим наедине. Ты не волнуйся, Джейсон, никаких неприятностей у тебя не будет. - Мать вышла из комнаты, утащив за coбой отца. Выходя, отец демонстративно хлопнул дверью. С полки у двери упало несколько книг:
Плат, Брэдбери и Уильям Бэрроуз рассыпались по полу в вакханалии бумаги и пыли.
Из коридора донесся отцовский голос:
- Что ты имела в виду: никаких неприятностей у него не будет?! Очень даже будет, я тебе обещаю...
Никто на мгновение закрыл глаза, наблюдая за вихрем искрящихся красных точек под закрытыми веками. Потом он поднялся - кстати, он был абсолютно голым, - потянулся всем телом, тряхнул волосами и помахал руками, чтобы отбрыкнуться от материного прикосновения. Отец забрал с собой хорошее виски, но у Никто было свое - припрятанное в шкафу. Бутылка непонятной забористой гадости под названием "Белая лошадь". Никто заставил своего приятеля Джека купить это виски исключительно из-за названия: Дилан Томас выпил свои последние восемнадцать стаканов виски в нью-йоркском баре, который назывался "Белая лошадь".
Никто лежал в темноте и потихонечку отпивал из бутылки, глядя на звезды на потолке. Через какое-то время созвездия перед глазами поплыли и закружились. Надо отсюда бежать, - подумал он перед самым рассветом, и призраки всех американских детей из семей среднего класса, в свое время сбежавших из дома, спасаясь от самодовольного благополучия, застоя, и скуки, и тихой смерти "в кругу семьи", встали у него перед глазами, шепча слова одобрения.
* * *
На следующий день на уроке английской литературы они обсуждали "Повелителя мух". Миссис Маргарет Пиблз в очередной раз умудрилась выдавить из хорошей истории всю её полудетскую прелесть, всю её первозданную магию. Никто знал, что половина класса даже не открывала книгу. Впрочем, винить их нельзя: если судить по тому, что рассказывает миссис Пиблз, это лучше вообще не читать. Но ему повезло в том смысле, что он прочел "Повелителя мух" ещё три года назад, когда валялся с температурой; и когда он закончил книгу, у него дрожали руки. Эти дикие, совершенно безбашенные мальчишки с просоленной кожей никак не шли у него из головы. Он даже плакал по ним таким юным, которые постарели так быстро.
Он взглянул на чистую страницу открытой тетради. Ровные розовые и голубые линеечки. Он начал считать их, но сбился. На часах было 09:10. Двадцать минут до конца урока. Голова у него раскалывалась от вчерашнего виски, ужасно хотелось спать. Он принялся рисовать у себя в тетради. Линии и завитки. Набросок лица. Глаз - зеленый, потому что ручка была зеленой. Зуб.
- Джейсон...
За окном, по дороге с той стороны зеленой лужайки, за розовым гранитным указателем, который похож на надгробный камень с вырезанным на нем тигром, скалящим пасть (подарок выпускников 1972 года), просвистел черный фургончик. Дорога за школой была хорошей - прямой и ровной, - и фургончик проехал так быстро, что Никто успел ухватить лишь обрывок песни, которую пели в машине и которую теплый сентябрьский ветерок донес до открытых окон кабинета. Эта была песня Боуи. Кто-то в фургончике пел песню Дэвида Боуи. Голоса были чистыми, громкими и пьяными. Фургончик скрылся из виду, и Никто вдруг подумал, что больше всего на свете ему сейчас хочется оказаться там, в этом фургоне, вместе с этими счастливыми ребятами, которые пьют себе и поют и которым открыта любая дорога.
- Джейсон.
Он вздохнул. Миссис Пиблз стояла прямо над ним. Остальным было по барабану: как и Никто, они все пребывали в своих собственных мирах, мчались по своим собственным дорогам.
- Что? - спросил он.
- Мы обсуждаем "Повелителя мух" Уильяма Голдинга. Ты читал это произведение?
- Читал.
- Тогда, может быть, ты расскажешь нам о соперничестве Джека и Ральфа? Почему оно превратилось в такую вражду?
- Потому что их тянуло друг к другу, - сказал Никто. - Потому что они любили друг друга. Они любили друг друга так сильно, что хотели быть друг другом. Только когда ты кого-то любишь так сильно, ты можешь его ненавидеть с такой же силой...
По классу прошел смешок. Кое-кто из мальчишек закатил глаза: Каков придурок!
Миссис Пиблз поджала губы.
- Если бы ты слушал, что я говорю, вместо того чтобы рисуночки рисовать и в окно таращиться...
Он вдруг почувствовал, что с него хватит. Ему стало на все наплевать. Все равно все дерьмо - пустое и бесполезное.
- Да пошла ты... - процедил он сквозь зубы и вышел из класса. Все притихли. Народ затаил дыхание, мысленно ему аплодируя.
Спустя полчаса Никто сидел в приемной директорского кабинета, дожидаясь, пока на него не опустится рука мелочного академического правосудия. Он вспомнил о тех молчаливых призраках, которые посетили его вчера ночью. Что это было: пророческое видение или пьяные глюки от виски? Впрочем, не важно. Они сказали ему самое главное: Надо отсюда бежать. Надо отсюда бежать.
