- Далее. Вы читаете лекции в университете, и у вас что-то... какой-то конфликт?
Ход примитивный, но я изображаю замешательство, дабы старая гиена насладилась им, полагая, что устрашила меня показухой своего всеведения.
- О, чисто научные расхождения во мнениях с коллегами. Многие, знаете ли, в отдельных случаях категорически не признают гомеопатию, а поклоняются исключительно скальпелю. Хирургии.
- Мы можем переубедить их... У нас тоже есть скальпели.
- Это излишне, благодарю.
- Ну... смотрите сами.
Чан Ванли бережно гасит сигарету и берет золотой карандашик. Пухлые шторки век скрывают глаза, голова подается вбок, замирая на вытянутой шее, будто он прислушивается к неразличимому звуку, а лицо внезапно начинает приобретать выражение сладостного, почти безумного восторга.
Чан Ванли уходит во вселенную самого себя.
Аудиенция закончена.
Я, почтительно пятясь, отступаю к двери - идеально черной, ибо свет не достигает ее, распадаясь вздорно по стенам-шкафам. На ум приходит фраза, почерпнутая, вероятно, из забытой книги: "Черная дыра" - выход в иной космос, иной космос...
- Ваша... эта... история, - сообщается мне на прощание из вселенной Чан Ванли, - печальна, но она подала мне... Ладно, идите.
Карандашик плавной дугой следует к чистому листу бумаги.
Господин Чан Ванли - признанный лирический поэт. Изысканный и странный. Печальная история - это Элви.
4.
Элви, любовь моя. Ты снова здесь, рядом, и будь благословенна человеческая память, возвращающая мне тот день, солнечный и холодный день января, когда дюны желто-зеленых волн под рябым от пятен облаков небом тянулись к берегу, и ветер стучал парусами сампанов, и кружии над гранеными столбами небоскребов фантики дельтапланов, и была ты, Элви. Вот же ты, и море в твоих глазах, и бриз задувает спутанные пряди волос на загорелое лицо, и ты поправляешь их тонкой рукой, и пузырятся рукава блузки, надетой на голое тело; вот же ты - стройная беспечная молодость.
Она путешествовала.
Простая, веселая девчонка из провинциальной Америки.
Заработала деньги и теперь тратила их, познавая мир. Ничего больше. Гонконг был последним пунктом ее вольных странствий. И был я - случайный человек, и была любовь нечаянная, мимолетная, должная окончиться ложью прощания, когда, сознавая бессмыслицу этой лжи, все же возводят усердно и хлопотно карточный ее домик крапленой колодой слов о недолгой разлуке, скорой встрече и уходят, взаимно забыв все, а уж ложь - конечно.
Но было не так. Потому что не было лжи. Впрочем, неверно. Человек правдив, когда он один, общение рождает неправду. Вот откуда отшельники, избегающие всех, даже подобных себе. Надев и сняв маску, утрачиваешь лицо обретенное, и кончается вечное утро. Опять ждать.
В то время глубины еще не открылись во мне. Я был отдельно от мира, я просто фотографировал его в то время.
Пленка памяти. Черно-белые, цветные кадры.
Был ли я весел в то время? Не помню.
Жизнь моя, и доныне мне непонятная, виделась тогда темным, запутанным коридором, чья даль угадывалась не более чем на шаг. Кабинет терапевта, маленькая аптека на торговой улочке, неприятное знакомство с "налоговым инспектором" господина Чан Ванли и - ощущение зыбкой временности всего происходящего со мной; ощущение в ту пору еще острое, это сейчас оно часть натуры, алгоритм мышления и даже привычка, что чем-то сродни любимому вечернему коктейлю.
У человека множество вкусовых ассоциаций.
Вкус мудрости. Нелепо.
Но все-таки я познал его, когда, живя заведомо преходящим, открыл, что приходяще все. Банальность в итоге непостижимая. К ней, как к горячему утюгу, прикасаются на мгновение. У некоторых боль ожога забывается быстро, иные же мучаются ею постоянно. Это - мудрые. Кажется, я стал мудр. Но не счастлив, ибо глупец, считающий себя вечным, счастлив в своей суете более.
Итак, тогда я был попросту молод. А первое испытание молодости - любовь. В ней - суть добра, но не ума. Любящие также верят, что они вечны. И потеря этой веры одним - крах для другого.
Однако и слепая любовь прозревает.
Был вечер. Первый вечер, когда никуда не хотелось ехать, идти и вообще ничего не хотелось. Комната. Двое.
Видимо, ей желалось семьи. Или определенности, по крайней мере. Как каждой женщине. Да, конечно. А я в этой внезапной унылости первого, почти семейного вечера лениво и праздно желал продолжения беспечного сна, потому что пробуждение означало предопределение будущего, а как предопределить то, чего нет?
Основа бытия текущего была проста: действовать по обстоятельствам. То бишь: спать, вкушать, заниматься чем нравится - значит, медициной, - и ждать... Клиника, вступление в братство ради той же клиники были всего лишь обстоятельствами, хотя они складывались в систему, в жизнь и несли в себе ее смысл. Но Элви... Что я мог сказать ей о многоликости обреченного не иметь лица?
Я просил ее не спешить... Я был уверен - неведомые мои начальники не станут чинить мне преград, но все-таки хотел ответа... потому что это был бы ответ на многое остро волнующее меня и теперь. В частности, как распорядятся мной дальше, на что рассчитывать, имею ли я право выбора и желаний? Просил не спешить... Я не стал бы просить этого, зная свою судьбу наперед, но кто ведает, каким будет его следующий шаг в темноте коридора? Хотя что эти оправдания перед собой, самые бесполезные из оправданий...
Память рождает прошлое, и вот вечер, когда надо было решать, вот напряженное зеркало ее глаз и в нем - мои глаза, незрячие.
Она видела меня - сомневающегося, а я, плывя в ленивом разброде мыслей, не видел ее - желавшую покончить с сомнениями.
Она ждала ребенка. Но не сказала в тот вечер ничего. И вечер был обычным вечером, и снова была любовь, улыбки, нежность...
На следующий день она исчезла. У нее не оставалось денег, у нее не было никого в этом городе - жестоком, чужом, кукольном городе зрелищ, торговли и наживы. Я искал ее повсюду. Мне был известен следующий шаг, но я так и не сделал его.
Больница. Вежливая беседа с врачом.
Она не поверила мне. Я стал случайным человеком для нее в тот вечер. Она решила избавиться от ребенка. И сделала все сама - мучительно и неумело.
- Глупая, глупая жизнь, - вздрогнули сухие, обметанные горячкой губы.
Она не узнавала меня. Морщился покрытый испариной лоб, словно ей не давала покоя какая-то неуловимая мысль, но взгляд не отражал ничего, хотя в пустоте этого взгляда сейчас видится мне удивление перед чудовищной несправедливостью, какую невозможно, невозможно осознать...
А серое исхудавшее лицо с провалами щек было не ее, нет; и не надо, память, возвращать мне это лицо, мертвый слепок...
Я стоял над ней - погибающей в ознобе жара, унять который не могли красивые разноцветные трубки, в чьих плавных изгибах с мерным механическим усердием струились такие же разноцветные, бесполезные жидкости.
Сатори - истина, чье открытие как сверкнувший росчерк клинка, поразившего тебя в грудь. Вот она, эта истина, уясненная мной тогда и навек: за меня некому переживать, некому радоваться и некому мне сочувствовать. Судьба выбила ту опору в жизни, что единственный раз очутилась под ногой в темном коридоре пути. Или - поскользнулся сам. Все равно.
Элви. Утраченная любовь моя. Вечная боль.
5.
- Все же я была права, когда развелась с тобой. Ты скучен, скучен... - Ленивый щелчок лакированного ноготка, и тонкая соломинка заскользила кругами в стекле допитого бокала.
- Положим, развелся с тобой я, Юуки...
- Ну, значит, ты был прав, какая разница? Закажи еще коктейль.
- Как твой муж, Юуки?
- Муж? Уезжает в Америку. Это называется экспорт капитала. В марксизме, по-моему... ну да. На шесть лет. И я с ним... Плевать. Мы здесь всего день. Знаешь, это мой каприз; я просила его завернуть сюда... Он не хотел. Он такой же зануда, как ты. Мне везет на пресных, унылых мужчин. И у всех дело, о! Здесь клиника, там - мебельная фирма...
- Не уверен, Юуки, что тебя больше бы устроило, если бы твои мужья оказались не у дела...
Эта женщина была моей женой. Я смотрю на ее лицо, матовую припухлую кожу век, слипшиеся от туши ресницы, волосы, крашенные под платину... Все-таки нелепо выглядит японка, пытающаяся принять европейский облик. Гримаса моды. А может, я и впрямь зануда?
- Не знаю, почему я хотела встретиться с тобой... Потому что старею, наверное... А ты - воспоминание о молодости, правда, не лучшее... Ты что же, так и не выпьешь? А-а, бережешь здоровье, ученик лам, философ...
- Я не люблю спиртное, Юуки, и я не виноват...
- Да я ни в чем не виню тебя... Знаешь, какая-то... страшная жизнь. Мне было легко в ней, не приходиось думать о деньгах, была вольна делать, что хочу, везло на богатых мужей, но... какая-то страшная жизнь! Нет дела, понимаешь...
- Но ты же врач, Юуки...
- Ты знаешь, почему я развелась с тобой? Или ты со ной, не важно... Потому что ты был глуп, ты верил в простые схемы и не искал сложных, ибо есть такая профессия - врач. Доходная. А кого ты лечил? Исключительно тех, кто с деньгами, причем не зная, поможет ли твое шарлатанство... А я поняла другое, другое... Люди сами виновны в своих страданиях, болезнях, и человек - это опыт. Неудавшийся. И все - опыт. Эта хлипкая природа и неустойчивая ее взаимосвязь... А человек - животное. Низкое, грязное, несовершенное, привязывающее к своей грязи идеалы прекрасного. Только-то идеалы он и мог создать в своем таком же преходящем никчемном искусстве. И я... поняла, что лечить... нет! Потому что потеряла веру в эти создания последние результаты обреченного на провал опыта. В чем смысл их жизни? В ублаготворении плоти. И все, вся цивилизация работает в конечном счете на это. И смог, радиация, яды повсюду - это естественно... И процесс необратим. Опыт с миллиардами компонентов. Самоуничтожающихся. И вселенная свернет такой опыт, вернее, предоставит самим этим существам убить себя слабоумным, нежным микробам. Я - тот же микроб. Тоже ползаю и также воспринимаю жизнь, - как те, кто вокруг меня, как мой муж, как ты... прости, но я откровенна... Вот. Я потеряла смысл, открыв истину. Может, и не истина это вовсе, потому как у каждого свое открытие мира, но у меня такое и другого не будет. И стала просто - жить... Безрассудно. А тебе не нравилось... Неопрятность моя, взбалмошность, бесцельность, ну и измены, да? Ты устремленный ведь? Благонравный, тихий. Но ничего это не стоит, миленький, ничего. Однако мне дорога жизнь. Но чем? Постигнутым в ней смыслом. Знаешь, что значит постичь его? Это как будто весь космос на миг вошел в тебя. Осознание себя частью вселенной, вот в чем смысл. В постижении его же самого. Но не сразу такое происходит, и это "не сразу" жизнь, и хочется вспоминать ее, и потому я здесь, потому хотела видеть тебя, ведь ты тоже помог мне открыть смысл... Я пьяна, прости... Наверное, мне мало осталось жить. В последнее время ощущение... все равно.
