со всех пассажиров. Люди обмахиваются веерами, а у меня — ни газеты, ни платка. Одним словом, мучаюсь, а еду. Витька выскочил из трамвая в том месте, где линия проходит по узенькой улице: по обеим сторонам дувалы, за ними — сплошные сады. Вначале я спрятался за вагон, а потом, когда трамвай пошел, свернул в переулок. Стою за дувалом, наблюдаю. Витька подошел к маленькой калитке, на которой ярко выделялся номер семнадцатый, оглянулся и быстро шмыгнул во двор. Стою. Вдруг подходит ко мне дядька с бородкой и спрашивает: «Тебе чего здесь надо, оголец?» «Товарища жду», — отвечаю. А он как заорет: «Проваливай отсюда, пока цел!» Я было возразил, но он так на меня посмотрел, что я мигом очутился на другой стороне улицы. Но тут вышел из калитки Витька, уже без свертка, и сразу побежал к остановившемуся трамваю. Меня он не заметил. Я еле успел вскочить в последний вагон на ходу. Едем. Теперь в обратном направлении. У театра Навои Виктор направился к фонтану, а я остановился за зеленой изгородью, которая повыше, чтобы меня не было заметно. Виктор подошел к студенту и парню в белом костюме. Они оказались на скамейке. Минуты две они что-то рассматривали или делили, потом поднялись и разошлись. Виктор пошел пешком, и я направился за ним следом. Так мы дошли до его дома.
Костя раскраснелся, рассказывая, размахивал руками. Редко он так оживлялся, и Михаил любовался им.
— А как ты думаешь, Костя, — спросил Михаил, — хорошо ли подсматривать за товарищем? Не лучше ли с ним поговорить откровенно?
Волосы Костя зачесывал на бок и у правой брови его завивалось колечко. Костя откинул пальцами колечко назад, залпом выпил уже остывший чай и тогда ответил:
— Пытался я с ним разговаривать, ничего не получается.
— Значит, он не считает тебя своим другом.
— Не знаю. Но я считаю его другом и должен ему помочь. Прослежу за ним, а потом припру к стенке. Не отвертится.
— Нужно ли ему помогать? Он тебе немало напакостил.
— Ну и что?! — Костя вскинул на Михаила удивленные глаза. — Он такой же комсомолец, как и я…
— Что верно, то верно, — поспешил согласиться Михаил. — Ты кому-нибудь о делах Виктора рассказывал?
Костя пригнулся к столу и покраснел.
— Только одному человеку.
— Кому?
Костя молчал.
— Я должен знать, кому ты рассказывал.
— Вере, — чуть слышно проговорил Костя.
— Кто она такая?
— Мы с ней вместе учимся.
— Ты меня с ней познакомишь?
— Она сюда не пойдет.
— Не обязательно здесь. Можно познакомить в парке, в кино и даже на улице. Да ты что, краснеешь? — засмеялся Михаил, видя как пылают уши у паренька. — Ничего особенного нет в том, что вы дружите.
— Вы так думаете?..
— Уверен, — сказал Михаил и похлопал Костю по плечу.
Попив чайку, Михаил начал собираться в отделение и, между прочим, спросил Костю:
— А еще Виктор не интересовался моим здоровьем?
— Нет, один раз только спрашивал. В тот день Виктор явился один и под хмельком. Я сразу почувствовал запах водки, как только открыл дверь. «Я слышал, твой Михаил Анисимович загибается», — сообщил он.
«Врешь! — закричал я. — Кто тебе сказал?» Виктор попы-хал папиросой и ответил: «Отец интересовался». Больше ни о чем я его не спросил, заторопился в больницу. Выходя следом за мной, Виктор усмехался: «Канительный ты, как я посмотрю. Торопыга-воробей. Если бы знал, вовек не говорил». Ох и разозлился я на него в тот раз если бы он мне тогда еще встретился, избил бы.
По дороге в отделение Михаил думал о Косте. Он не умел воспитывать детей, потому что у него их не было и, естественно, боялся, что Костя подружится с нехорошими ребятами. Следовало бы Виктора оторвать от темной компании, вместе с Костей они могли бы заниматься полезными делами. Но как это сделать? Чем можно увлечь Виктора?
Сегодня в отделение можно было не являться, — в кармане лежал бюллетень, — но хотелось скорее поговорить с товарищами, посмотреть на начальника отделения после серьезной встряски. Михаил сделал крюк, чтобы пройти по тенистой улочке.
Жара стояла июньская и после больницы казалась Михаилу особенно нестерпимой. Никли блеклые, пыльные листья, сверкали, словно алюминиевые, кирпичные стены зданий. Даже не чувствовалось запаха зелени, хотя она была кругом. Цветы вдоль газонов распустились на славу: гладиолусы гордо вскинули вихрастые чубы, прятались за листочки синие анютины глазки.
Сворачивая на следующую улицу, Михаил вдруг увидел Поклонова, входившего в пивную, и остановился. Поговорить или не надо? Тревожило подозрение. «Может, поговорить с ним без обиняков? Разговор должен быть короткий и решительный, с глазу на глаз». Решено — сделано, и Михаил вошел в пивную.
В небольшом помещении было сумрачно, как в парной бане, и хотя посетителей собралось не так много, шум долетал до улицы. Михаил удивлялся: где люди находят столько времени, чтобы растрачивать часы по пустякам? Некоторые парни, видно, не знают еще цену времени, не знают, как дорог каждый час жизни.
Михаил огляделся и увидел Поклонова в дальнем углу.
За столиком, у которого тот остановился, уже сидела старуха в красной цветастой косынке. На подбородке у старухи торчала бородавка величиной с вишневую ягоду и с пучком дымчатых волосиков. Выражения лица старухи Михаил не мог рассмотреть, как ни старался.
Чтобы не показываться на глаза Поклонову, Михаил прошел в противоположный конец зала от того столика, к которому подошел бывший сослуживец. Вид у Поклонова был невзрачный: лицо обросло редкой рыжеватой щетиной, веки припухли, щеки покрылись землистой тенью, руки вздрагивали. «Как он опустился! На что способен такой человек? Только на подлость», — размышлял Михаил, заказывая кружку пива.
Поклонов вынул из кармана и передал старухе сверток, который она немедленно спрятала за пазуху.
Они подозвали официантку. Поклонов без закуски проглотил почти полный стакан водки и залпом выпил кружку пива. Что-то сказав старухе, он поспешно вышел из пивной. Михаил направился за ним. Поблуждав немного по улицам, — судя по всему, без цели, — Поклонов направился домой вялой, расслабленной походкой утомленного человека. Брюки на нем были милицейские, с кантами, но рубашка простенькая, рукава засучены по локоть.
Месяцев пять назад Михаил заходил к Поклонову, тогда ему небольшая двухкомнатная квартира показалась опрятной, только жена старшего лейтенанта — изможденная, исхудавшая, как после тяжелой болезни — производила удручающее впечатление. На этот же раз невообразимый беспорядок в комнатах, какой-то противный запах — не то кислой капусты, не то детских пеленок, — поразили Михаила. Можно было подумать, что хозяева стали ко всему равнодушными, не ухаживали ни за собой, ни за детьми. В качалке плакал ребенок, но хозяйка, копавшаяся около керогаза, поставленного на плиту, не обращала на него никакого внимания.
Еще подходя к двери, Михаил невольно услышал:
— Последние деньги отнес?
— А тебе что? — резко возразил Поклонов.
Гостя они встретили такими удивленными глазами, что Михаилу стало грустно и смешно. Конечно, они считали его виновником всех своих бед, и его появление было для них чрезвычайной неожиданностью. Хозяева не пригласили Михаила сесть. Но он предвидел такой прием, поздоровался и, без приглашения пройдя через кухню в комнату, сел у стола. Поклонов последовал за ним и встал у окна, поглядывая исподлобья.
Михаил никак не мог понять, почему Поклонов в записке, которую прислал в больницу, ни одним словом не высказал обиды, а здесь смотрел, как сыч, не скрывая неприязни. «Может, он писал записку в нетрезвом виде?»- подумал Михаил и спросил:
— Как живешь?
— Как видишь, — проговорил Поклонов и отвернулся. Приход лейтенанта озадачил его, и он не знал на что решиться: выгнать или угостить чаем? Он хмурил брови, поглядывая на гостя сбоку, украдкой покусывая губы и разминая в пальцах сигарету.
— Злой на меня до остервенения? — прямо спросил Михаил.
— А ты думал на тебя молиться буду?
— Мстить решил?
Поклонов резко повернулся.
— Как это? — Он смотрел с ненавистью. Помолчав, сказал:- Коли бы я знал как мстить, то не задумался, подложил бы свинью. Напакостил ты мне вдосталь.
— А ты мне?
— С тобой ничего не случилось, сухонький из воды вылез, а у меня семья вон в каком положении оказалась. Видал?
Положение семьи, действительно, было критическим, — Михаил это видел, — жена и дети страдали ни за что. Но его сейчас интересовал другой вопрос: «Если Поклонов не скрывает своей неприязни, значит, к тому, что произошло в больнице, он не имеет никакого отношения. Лучше прямая ненависть, чем змеиная ласка. За пазухой камень всегда страшней, чем в руке», — думал он. И уже более мягко посоветовал:
