Через три года Тису было в первый раз позволено покинуть клинику, и его взяли на несколько дней домой. Он был спокоен и кроток, но казался глухим. Дома он сразу же отправился в полуподвальный этаж и принялся расставлять шеренгами свои старые игрушки. Он мог заниматься этим часами. Зрелище было странное и неприятное. Благодаря медикаментам у Тиса за все время, проведенное дома, не было ни одного обострения болезни. Он даже стал более открытым, помогал садовнику, начал рисовать. Правда, за столом он пользовался своим детским прибором и ел с тарелки своего плюшевого медвежонка, но он ел, пил и вел себя вполне нормально, насколько это можно назвать нормальным. Врачи были очень довольны и даже посоветовали родителям забрать его из клиники. С тех пор, вот уже пятнадцать лет, с ним не было никаких проблем. Он свободно передвигался по деревне, большую часть времени проводил в саду, который сам, без всякой посторонней помощи, превратил в регулярный парк с симметрично расположенными дорожками, клумбами, самшитовыми изгородями и средиземноморскими растениями. Кроме того, он рисовал. Часто до изнеможения. Его картины большого формата производили сильное впечатление — своенравные, гнетуще мрачные, зловещие послания из темных глубин его аутистского внутреннего мира. Он ничего не имел против выставок его картин, даже дважды сопровождал родителей на вернисажи. Он не огорчатся, когда ему приходилось расставаться со своими картинами, как вначале опасался Клаудиус Терлинден. Одним словом, Тис рисовал, содержал в порядке парк, и все было хорошо; даже его немногочисленные контакты с людьми проходили без каких бы то ни было эксцессов. Время от времени он даже произносил несколько слов. Казалось, он уже был на пути к тому, чтобы хотя бы приотворить дверь в свой внутренний мир. И вдруг такое! Ошеломляющий регресс!
Клаудиус Терлинден молча, с растущей тревогой в груди наблюдал за сыном. Его вид причинял ему почти физическую боль.
— Тис! — произнес он мягко, потом чуть строже: — Тис!
— Он уже какое-то время не принимает свои таблетки! — прошептала у него за спиной жена. — Имельда нашла их в туалете.
Терлинден прошел в комнату и опустился на колени за чертой круга игрушек.
— Тис! — повторил он тихо. — Что с тобой?
— Что с тобой… что с тобой… что с тобой… что с тобой… — монотонно повторял Тис, продолжая наносить себе удары в лицо с ритмичностью часового механизма.
Терлинден заметил, что в кулаке у него что-то зажато. Когда он попытался перехватить его руку, тот вдруг вскочил на ноги и бросился на отца. Он молотил его кулаками, пинал ногами. Терлинден, совершенно не ожидавший такой реакции, интуитивно стал защищаться, но Тис был уже не маленький мальчик, а взрослый мужчина с железными мышцами — результат многолетней садовой работы. С безумным взглядом, с залитым кровью лицом, брызжа слюной, он боролся с отцом. Тот отчаянно отбивался от него; где-то рядом, словно в тумане, раздавались истерические крики жены. Наконец ему удалось силой разжать кулак Тиса и вырвать его содержимое. Он на четвереньках пополз к двери. Тис не стал его преследовать. Издав чудовищный вопль, он скорчился и остался лежать на полу.
— Амели… Амели… Амели… — бормотал он. — Что с тобой… что с тобой… что с тобой… Папа… папа… папа…
Терлинден, тяжело дыша, поднялся на ноги. Он дрожал всем телом. Жена в ужасе смотрела на него, закрыв рот руками. Глаза ее были полны слез. Терлинден расправил скомканный лист бумаги, которая оказалась фотографией, и чуть не вскрикнул: с фото в лицо ему смеялась Штефани Шнеебергер.
* * *
Арне и Барбара Фрёлих в первой половине дня поехали с детьми к друзьям в Рейнгау и вернулись домой поздно вечером. Амели в тот вечер работала в «Черном коне». Около двенадцати ночи, так и не дождавшись ее, отец позвонил в трактир и узнал от ее обозленной начальницы, что она ушла в начале одиннадцатого, хотя работы было «выше крыши». После этого Фрёлихи обзвонили всех школьных товарищей и знакомых Амели, телефоны которых у них были. Безрезультатно. Никто не видел Амели и ничего о ней не слышал.
Боденштайн и Пия опросили Йенни Ягельски, хозяйку «Черного коня», и та подтвердила слова Фрёлихов. Амели весь вечер была какая-то странная, сказала она, и все время звонила кому-то из кухни. Потом в десять часов ей самой позвонили, и она просто убежала. А в воскресенье с утра не явилась на работу. Кто ей позвонил, почему она бросила работу и куда-то умчалась, Ягельски не знала, как и остальной персонал. В тот вечер в трактире яблоку негде было упасть, так что им было не до того.
— Притормози-ка у магазина, — сказала Пия Боденштайну, когда они поехали обратно по Хауптштрассе. — Лишний раз заглянуть сюда не помешает. Послушаем, что говорят…
Они «заглянули» как раз вовремя: лучшего момента для сбора информации было не придумать. В этот понедельник лавка Марго Рихтер по всем признакам стала главным информационным центром Альтенхайна и собрала значительную часть женского населения деревни. На этот раз дамы оказались гораздо словоохотливей, чем во время их прошлого визита.
— Тогда все началось точно так же, — заявила парикмахерша Инге Домбровски, и все присутствующие согласно закивали. — Я ничего не утверждаю, но Вилли Пашке мне говорил, что видел Амели во дворе Сарториусов.
— Я тоже видела, как она пару дней назад заходила к ним в дом, — вмешалась другая женщина и пояснила, что живет почти напротив и ей хорошо виден весь двор Сарториусов.
— А еще она — не разлей вода с нашим местным дурачком, — подала голос какая-то толстуха от стенда с фруктами.
— Точно! — усердно поддакнули другие.
— С кем же это? — спросила Пия.
— С Тисом Терлинденом, — опять включилась парикмахерша. — У того не все дома. Бродит по ночам, как привидение, по деревне и по лесу… Я бы не удивилась, если бы мне сказали, что пропавшая девчонка — его рук дело.
Все опять закивали. Судя по всему, в Альтенхайне народ не скупился на подозрения. Ни Боденштайн, ни Пия практически не участвовали в разговоре, предоставив женщинам выговориться, и те, словно забыв о присутствии полицейских, все больше распалялись праведным гневом, с наслаждением смакуя сенсационную новость.
— Терлинденам давно уже надо было отправить своего чокнутого сыночка в дурдом! — выкрикнула одна. — Но кто же осмелится сказать такое Терлиндену?
— Правильно! Кому охота остаться без работы? — откликнулась другая.
— Последний, кто не боялся гладить Терлиндена поперек шерсти, был Альберт Шнеебергер. Потом пропала его дочка, а затем он и сам уехал.
— А чудно все же, как Терлинден помогал Сарториусам! Может, его мальчишки и в самом деле были замешаны в этом деле?
— Да… И Ларс так быстро тогда смотал удочки из деревни…
— А сейчас, я слышала, Терлинден даже предлагал этому убийце работу! Уму непостижимо! Вместо того чтобы выкурить его отсюда!
На несколько секунд в помещении воцарилась тишина. Участники дискуссии, похоже, задумались над смыслом сказанных слов. Потом все вдруг вновь загалдели с удвоенной силой. Пия решила прикинуться овечкой.
— Прошу прощения! — крикнула она, стараясь привлечь к себе внимание. — А кто он, этот Терлинден, о котором вы говорите?
Дамы мгновенно пришли в себя и, вспомнив, что они не одни, дружно заторопились, ссылаясь на разные неотложные дела. Большинство из них ушли без покупок, с пустыми корзинками. Осталась только Марго Рихтер, сидевшая за своей кассой. Во время разговора она помалкивала. Как и подобает хозяйке, она жадно впитывала все детали, но в дискуссию не вступала, соблюдая нейтралитет.
— Извините, мы не хотели распугать всех ваших покупателей, — смущенно сказала Пия.
Но та не очень-то и расстроилась внезапным бегством клиентов.
— Ничего, — ответила она. — Они придут потом, позже. — Клаудиус Терлинден — это шеф фирмы «Терлинден», там, в промышленной зоне. Эта семья и фирма существуют здесь уже больше ста лет. И без нее здесь ничего бы не было.
— Что вы имеете в виду?
— Терлиндены — народ щедрый. Они поддерживают клубы, церковь, школу, районную библиотеку. Это у них такая семейная традиция. И полдеревни работает на Терлиндена. Один его сын, которого Криста назвала местным дурачком, Тис, — это тихий, добрый парень, он и мухи не обидит. Я не могу себе представить, чтобы он что-то сделал с этой девушкой.
— Кстати, о девушке. Вы знаете Амели Фрёлих?
— Конечно знаю. — Она скривила губы в недоброй усмешке. — Она у нас личность известная. Видели бы вы, как она одевается! К тому же она работает у моей дочери в «Черном коне».
Пия кивнула и что-то пометила в своем блокноте. Шеф опять бросил ее на произвол судьбы: стоял рядом с отсутствующим видом и не произносил ни звука.
— А как по-вашему, что могло произойти с девушкой?
