«Теперь вы мой должник. И вы, а не я, должны броситься с моста. Если вы этого не сделаете, вы не мужчина. Я не оставлю вас в покое и не дам вам шанса отвертеться».
Маяковский ухмыльнулся. «Чертов пророк! Будет тебе плата по всем долгам!»
Вдруг шагах в двадцати от себя поэт разглядел сквозь вьюжный туман темную фигуру, прижавшуюся к перилам. «Кого еще нелегкая принесла? – в сердцах подумал он. – Время пять утра. И не спится же кому-то».
Придерживая рукой поднятый ворот и наклонив голову, чтобы уберечь лицо от встречного ветра, Маяковский направился к одиноко стоящему человеку. Все ближе и ближе, и вот уже видно, что это мужчина, одетый то ли во френч, то ли в короткое пальтецо, с непокрытой головой, на которой от стужи топорщились в разные стороны обледенелые вихры.
– Эй! – окликнул его Маяковский.
Мужчина не услышал.
– Эй! – крикнул поэт громче. – Что вы здесь делаете в такое время и в такую погоду?
Мужчина повернулся, увидел Маяковского и вдруг, словно его кто-то торопливо толкнул в спину, приник к перилам и перебросил через них ногу. Еще мгновение, и незнакомец полетел бы вниз, прямо в ледяную реку, но Маяковский в немыслимом, судорожном прыжке успел схватить его за полу френча и что есть силы дернул на себя.
Они оба упали на мост.
– Что! – кричал незнакомец. – Кто вы? Зачем?
– Я был бы вам очень благодарен, если бы вы слезли с меня, – сказал Маяковский. – Вы давите мне локтем на лицо.
Мужчина медленно поднялся. Маяковский вслед за ним. Они стояли и смотрели друг другу в глаза и тяжело дышали.
– Вы решили покончить жизнь самоубийством? – хрипло, едва переводя дух, спросил Маяковский.
– Да! – рявкнул молодой человек. – А вы мне помешали, черт бы вас побрал!
– Могу я узнать причину такого решения?
– Причину? С чего вы взяли, что она вас касается!
– Я только что не дал вам умереть. И, если причина покажется мне неубедительной, намерен препятствовать вам и дальше.
Молодой человек выставил вперед руку и сказал:
– Причина – вот это кольцо! Мать, умирая, подарила мне его. А теперь я должен его отдать. И знаете, что самое страшное? Та, которой я должен его отдать, не любит меня. Все это время она была со мной только из-за этого кольца!
– Вы уверены? – угрюмо спросил Маяковский.
– Абсолютно, – с горечью произнес молодой человек. – Она сама мне в этом призналась. Призналась, когда я сказал гадость о ее муже.
– Возможно, она сказала это в сердцах.
Юноша покачал головой.
– О нет! Я еще умею отличать правду от неправды. Она меня не любит, и теперь мне незачем жить. Но сначала… – Молодой человек сорвал с пальца кольцо и замахнулся. – Пропадай, царская цацка!
Маяковский перехватил его руку.
– Не валяйте дурака. К реликвиям прошлого нужно относиться бережно, это я только недавно понял. Нет их – нет и нас. В будущее на велосипедном колесе с голой задницей не въедешь. Тем более что и колесо изобрели не мы, а наши пращуры.
– Помнится, в Политехническом вы говорили другое, – с усмешкой произнес юноша.
– Так вы меня знаете?
– Конечно. Вы поэт Маяковский. Вы… жили с Лилей. Дайте мне выбросить кольцо, я хочу забыть о нем. От балласта нужно избавляться, вы сами это говорили! Прошлое надо сбросить с корабля современности, вот я его и сброшу!
– Смотря какое прошлое. Римские водопроводы две тысячи лет стоят и нас с вами спокойно переживут. Будьте уверены. Ну же! Опустите руку, Арманд.
– Так вы, стало быть…
– Да, я вас знаю. Видел с Лилей.
– Вот черт… – Арманд опустил руку и сунул кольцо в карман пальто. Усмехнулся: – Интересная встреча, вы не находите? Могу я узнать, что вы делали на мосту в пять часов утра?
– То же, что и вы. Хотел спрыгнуть вниз.
– А у вас-то какая причина?
– Никакой, – ответил Маяковский. – Просто надоело жить. Такое случается с тридцатилетними мужчинами.
Арманд растерянно посмотрел по сторонам.
– И что мы теперь будем делать? – спросил он, хмуря брови и поеживаясь от ветра.
– Знаете что… Тут неподалеку есть одно кафе. Оно открывается в пять утра. Может, зайдем и выпьем горячего кофе? Не знаю, как вы, а я ужасно продрог.
– Даже не знаю. Как-то все это странно.
– А прыгать с моста в реку не странно? – усмехнулся Маяковский. – Давайте, Арманд, не менжуйтесь. Тут всего двадцать минут ходу. Горячий кофе, а за окном холод и буран – вы только представьте!
– Звучит здорово, – улыбнулся Арманд. – Ладно, идемте. Только обещайте не читать стихов, я их с детства не выношу.
– Мои? – насмешливо осведомился Маяковский.
– Всякие.
– Я буду держать себя в рамках приличия, – пообещал Маяковский.
– Зря мы, наверно, после кофе стали пить портвейн, – сказал Арманд, пьяно улыбаясь.
– Ничего не зря, – ответил Маяковский ему такой же улыбкой. – Кофе согревает тело, а портвейн – душу. Как написал однажды Саша Черный, портвейн – это…
– Не надо, – попросил Арманд, морщась. – Не надо Сашу, ни черного, ни белого.
– Ах да, я ведь обещал не читать стихов, – вспомнил Маяковский. – Хорошо. Тогда давайте еще по стакану.
– Да… вайте, – икнув, согласился Арманд.
Маяковский окликнул буфетчика, показал ему пальцами «два» и снова повернулся к Арманду.
– Нравитесь вы мне, Андрей. Вы хороший парень, но в голове у вас копошится слишком много тараканов.
– Это вы про мои мысли?
– Угу.
– Но ведь от них невозможно избавиться. Особенно, когда ты долго жил за границей, а потом приехал в Москву. Здешний образ жизни не может не удивлять. Тут все странно и все… ну, как будто не как у людей.
– Вы просто еще не привыкли к новому укладу, – сказал Маяковский. – Новое государство строим – шутка ли! Ну ничего, дайте срок, и все образуется. Будут русские пролетарии жить не хуже, чем какие-нибудь мещане за границей. Даже лучше. Потому что те мещане только о собственном брюхе и комфорте думают, а у русского пролетария в душе есть высокая идея. И с этой высокой идеей он пойдет по жизни.
– Не споткнулся бы, – заметил Арманд.
Маяковский грозно сдвинул брови.
– Простите, я не так выразился, – поспешно добавил Арманд. – Просто… – он замешкался, не зная, как сказать.
– Просто вы привыкли к относительному комфорту европейской жизни. Я вас понимаю. Мне вот тоже за границей жилось неплохо, но на родину каждый день тянуло. Потерпите еще лет десять, Андрей, мы вдоль Москвы-реки таких Эйфелевых башен понастроим, что французы удавятся от зависти! Эге, кого я вижу!
К столику, улыбаясь, подошел Родченко. В руке он нес черный, массивный фотоаппарат. Маяковский встал ему навстречу, и они крепко пожали друг другу руки.
– Вот, Андрей, знакомьтесь, – сказал Маяковский, поворачиваясь к Арманду, – это мой друг Родченко. Родченко – художник. На фотоаппарат не смотрите, это сиюминутное увлечение.
Пожав молодому человеку руку, Родченко уселся за столик.
– Ты чего так рано поднялся? – спросил Маяковский.
– Хочу поэкспериментировать с утренним светом, – слегка смущаясь, ответил Родченко.
– Заказать тебе кофе?
– Спасибо, Володь, мне уже несут.
Подошедший официант поставил перед художником чашку с кофе, а перед поэтом и его молодым другом по стакану портвейна.
– Не крепковато для такого часа? – с улыбкой осведомился Родченко.
– В самый раз, – ответил поэт, сгребая стакан могучей пятерней. – Ну, давайте, Андрюша, выпьем за вас. За ваше, так сказать, будущее!
Они чокнулись и выпили.
– Господа… То есть товарищи, я отлучусь на минуту в уборную.
– Смотрите не усните там, – насмешливо сказал Маяковский.
Парень поднялся из-за стола и пошатывающейся походкой направился к уборной. Родченко посмотрел ему вслед и спросил:
– Пьян?
– Не очень, – ответил Маяковский. – Просто устал. У него была тяжелая ночь.
– У тебя, я вижу, тоже, – сказал Родченко. – Ты очень бледен.
– Знаю.
– Хочешь я тебя развеселю?
– Попробуй.
– Слышал новость про того мага? Как бишь его… герр Риттер?
– А что такое? – насторожился Маяковский.
– Вчера его гастролям в Москве пришел конец. Представь себе, во время выступления в кабаре «Красная лира» он предложил публике попытаться разгадать секрет фокуса. Мне Каменский рассказывал, он там был. Так вот, из зала поднялась цыганка…
– Цыганка? – воскликнул Маяковский и весь подался вперед.
– Ну да, цыганка. А почему это тебя удивляет, разве цыгане не люди? А эта была даже не из уличных, а вполне приличная и даже благородная, навроде княгини Морозовой-Витгенштейн. Она взошла на сцену и с легкостью повторила все фокусы немца. А потом еще заставила хрустальный шар говорить, и этот шар наговорил про Риттера кучу гадостей. Представь себе! Немец готов был под землю провалиться от стыда. Публика, ясное дело, подняла его на смех. А цыганка…
– Как она выглядела?
– Цыганка-то? Каменский сказал, что ее лицо скрывала темная вуаль. А что, ты заинтересовался?
