Вспомните название этого стихотворения и сообщите нам по телефону…»
Далее шел номер телефона – обычный городской, из семи цифр.
И еще там была приписка:
«Помните, что позвонить можно только один раз! Если вы ошибетесь хоть в одном слове, то не только не получите скидки, но и не сможете воспользоваться услугами нашей фирмы!»
Я перечитала странное объявление, перестав уже чему-либо удивляться. А вдруг все дело в этом самом номере телефона? Позвонив по нему, можно что-то узнать про деньги… Или связаться с Лидией… Хотя для чего она мне нужна…
Знаю, для чего: выяснить раз и навсегда вопрос, развелся с ней мой муж или нет. Если нет, то я спокойно делаю им с мамашей ручкой, да еще и денег каких-нибудь постараюсь слупить за моральный ущерб. Хотя с этим-то вряд ли получится. Денег у них нету, правильно заметила моя знакомая почтальонша – всего и добра-то, что вошь в кармане да блоха на аркане. Ой, ну как же меня угораздило с ними связаться?..
Итак, можно попытаться позвонить по этому телефону.
Да, но тут прямо сказано: если ошибетесь, то можете больше не звонить, ничего вам не обломится. То есть нужно ответить на вопрос точно, до последней запятой. А я понятия не имею, как называется это стихотворение Лермонтова и что там дальше.
Перед глазами тотчас встал огромный том Лермонтова, что стоит у мужа в книжном шкафу. Старинный переплет, темно-синий, с золотым обрезом. Вот что мне нужно! Да, крути не крути, а нужно идти к мужу. Заодно и сумку прихвачу там.
Я собралась быстро – снова надела неприметную курточку и джинсы, сунула в карманы кошелек, телефон и ключи, а также тот буклет – на всякий случай.
И вот, когда я подходила к своему дому, вдруг мне ужасно не захотелось общаться с мужем. Ну что я ему скажу? Опять же свекровь…
Я позвонила в домофон – и можете себе представить, никто мне не ответил. Неужели их никого нет дома? Вот счастье-то… сейчас я быстренько разберусь с Лермонтовым, заберу сумку и смотаюсь отсюда.
Я тихонько открыла дверь и шагнула в прихожую.
Все было тихо, и под галошницей стояли в рядок тапочки: темно-розовые, со слониками – свекрови, и бежевые, в клеточку – Виталика. Похоже, мне повезло…
Но вот интересно, где мои тапочки? Голубенькие такие, почти новые, и подкладка в цветочек… Свекровь убрала их подальше, не ждут они меня уже, вот как…
Не снимая кроссовок, я проскакала по коридору в комнату, которая вроде бы считалась нашей с мужем спальней, а на самом деле была его кабинетом, потому что, хотя я и спала на стоящем тут диване, вещи свои держала в той маленькой комнатушке, которая досталась мне по обмену.
В комнате было прибрано, и воздух свежий, диван сложен так, чтобы мог спать один человек. Вот интересно, списали они меня уже совсем? Вычеркнули из своей жизни, раз даже тапочки подальше убрали? Ладно, сейчас не до этого.
Я раскрыла книжный шкаф. Где-то здесь должен быть тот самый том Лермонтова.
Он нашелся не в шкафу, а на столе. Ага, вот оно, стихотворение называется «Молитва».
В минуту жизни трудную, Теснится ль в сердце грусть, Одну молитву чудную Твержу я наизусть…
Не доверяясь памяти, я переписала все строфы на листок из блокнота, и тут из коридора послышался скрип двери и голоса.
Листок птичкой выпорхнул из моих рук и опустился за письменный стол. Я наклонилась за ним, и тут дверь комнаты с грохотом распахнулась и, судя по шагам, вошли двое.
Письменный стол у мужа был большой, массивный, не то чтобы антикварный, но старый, с двумя большими тумбами и тяжеленной столешницей, да еще на нем стоял мраморный письменный прибор с двумя массивными чернильницами в виде погребальных урн и подставкой для гусиных перьев, где муж держал карандаши. А на углу – лампа под зеленым абажуром.
Вот лампа действительно была старинная, на красивой бронзовой подставке. Передвинуть стол во время уборки не было никаких сил, поэтому он стоял не вплотную к стене, а чуть отступя, так что за ним оставалось свободное пространство.
И вот в эту самую щель я ввинтилась без труда, потому что я – девушка стройная, можно сказать, что худенькая, и росту среднего, хоть и не маленькая совсем.
Не спрашивайте, зачем я это сделала, поскольку, в общем-то, находилась у себя дома, в квартире, где я имею право быть. Но сработал инстинкт, потому что за последнее время от таких внезапных визитов я ничего хорошего не ждала.
Я угнездилась за тумбой письменного стола и осторожно высунула голову наружу. Положение для обзора было неудобное, виден был только крохотный пятачок между столом и диваном, и там я различила две пары ног.
Одни я узнала сразу по ботинкам. Очень хорошие ботинки дорогой коричневой кожи. Итальянские. Знакомые такие ботиночки. Видела я их уже как-то раз. Они были надеты на том самом типе, который заходил к нам, разыскивая Лидию. Еще наврал свекрови, что он ее двоюродный брат. Она, кстати, не поверила, и правильно сделала, потому что я тут же выяснила, что не брат он никакой Лидии, а подельник. Посадила она его, а сама вывернулась.
Вторые ноги принадлежали моему мужу, у него от природы очень широкие ступни, да еще плоскостопие, поэтому приходится шить ботинки на заказ. Да еще там какие-то специальные стельки. В общем, эти ботинки я узнаю из тысячи других, и ноги тоже… Так вот, ноги мужа не шли, они волочились почти на весу, как будто их хозяина тащили волоком и бросили потом на диван. Судя по дальнейшему, так оно и было.
Итальянские ботинки топтались рядом.
– Ты, гнида, сейчас мне все расскажешь… – прошипел голос Лугового. – Ты скажешь мне, сучонок, куда она делась! Адресок подробный напишешь, а не то…
Я поняла, что Луговой схватил моего благоверного за горло, потому что послышалась возня и ноги в ортопедических ботинках заерзали по полу. Если вы думаете, что в душе у меня шевельнулось сочувствие, то глубоко ошибаетесь, потому что мне самой ужасно хотелось узнать, где же находится Лидия. А в том, что свекровь с мужем что-то про это знают, я почти не сомневалась.
– Но я ничего не знаю! – прохрипел полузадушенный голос моего муженька.
– Знаешь! – послышался звук удара и стон. – Знаешь, сволочь! Мне паспортистка сказала, что твоя мамаша с Лидкиным паспортом приходила ее выписывать. Значит, она с ней виделась! Я Лидку знаю, она никому не доверяла! А уж если паспорт свой в руки дала, стало быть, были у нее с твоей мамашей какие-то дела!
– Не было ничего, уехала она, исчезла из нашей жизни! – Муж хрипел все сильнее, и я забеспокоилась: а ну как этот Луговой переусердствует и придушит мужа? И что тогда делать? Еще на меня все свалят и уж точно привлекут как свидетеля. И вообще хоть муж и достал меня жутко, однако смерти я ему все же не желаю…
Я осторожно передвинулась за тумбой, переменила положение и выглянула, не боясь быть замеченной, потому что эти двое были так заняты выяснением отношений, что не до меня им было.
Точно, Луговой держал одной рукой мужа за горло, а второй бил его по щекам, да еще пинал коленкой в живот. Голова у Виталика болталась, как тюльпан на ветру, он стонал и хрипел.
– Где она? – Луговой вошел в раж и кричал уже громко, ничуть не понижая голос. – Ты скажешь, глист паршивый, иначе убью! Но прежде кишки выну без наркоза и на забор намотаю!
В пылу беседы он слишком сильно сдавил Виталику горло, и тот засучил ногами.
– Боишься? – оживился Луговой. – Правильно боишься! Давай говори, а то поздно будет!
Виталик замахал руками, он бы и хотел говорить, но уже не мог, только хрипел, лицо его стало синим, глаза выпучились.
Я под столом не знала, что и делать, попыталась вылезти, но тут в комнате появилось новое лицо. Точнее, старое, хорошо мне знакомое. Свекровь возникла на пороге и увидела, как душат ее сына. Думаете, она закричала, стала ломать руки или упала в обморок? Не угадали – не медля ни секунды, она пересекла комнату, стараясь ступать по возможности тихо, взяла со стола лампу на бронзовой подставке и с размаху опустила ее на голову Лугового. Он свалился на пол, как мешок, не охнув, не вскрикнув, не застонав.
Свекровь постояла минутку над ним, убедилась, что он недвижим, и только тогда подошла к сыну, который, надо сказать, вполне самостоятельно сел на диване и только покашлял немного, держась за горло.
– Мама… – прохрипел он, – мама…
Тут взгляд его упал на Лугового, который валялся на полу, не подавая ни малейших признаков жизни, и под головой его расплывалось кровавое пятно.
– Что с ним? – Муж вытянул вперед дрожащие руки. – Он жив?
– Пойди и посмотри! – сказала свекровь не своим, а каким-то простуженным голосом.
– Я не могу… – проблеял этот урод, – я… я боюсь…
Свекровь вздохнула, подошла к Луговому и решительно перевернула его на спину. Мне из-за стола не видно было, но Виталик взвизгнул:
– Он мертв! Ты его убила!
– Если бы я этого не сделала, он убил бы тебя, – спокойно возразила свекровь.
– О-ох! – протяжно простонал Виталик. – О-ох!
