Эмиль Брагинский - Суп гороховый и блинчики с вареньем

Женя моталась по оптовым рынкам в поисках лущеного гороха. Женя объясняла друзьям, что обычный горох – порядочная гадость, сколько его ни вари, все равно он на зубах жесткий и кожица чувствуется, а лущеный горох – совсем другое дело. При варке лущеный горох становится мягким, даже нежным, а главное, от него живот не пучит. Этим традиционным заявлением Женя обычно озадачивала тех из гостей, кто посещал Женю впервые, а кто не впервые, те делали вид, что прежде никогда не слыхивали подобной сентенции. Женино меню было всегда одинаковым – суп гороховый и блинчики с вареньем, чаще всего с вишневым. Еда всегда была баснословно вкусной. У знакомых мужчин Женя проходила под кодовым названием: «Суп с блинчиками». Было еще кое-что, на третье. Желающему остаться на ночь Женя, как в старинном анекдоте, не могла отказать только в двух случаях: когда ее очень об этом просили или когда видела, что человеку очень надо.

Раздеваясь, Женя всегда повторяла одно и то же:

– Эту идею – суп гороховый и блинчики – я перехватила в Швеции, когда была там в туристической поездке. Они там это едят каждый четверг. Отвернитесь! У меня грудь не такая, чтоб на нее глядеть на свету!

Разумеется, никто, кроме редких идиотов, не отворачивался.

Великолепная грудь была главным Жениным достоинством.

Женю любили все. Действительно, что может быть на свете лучше женщины, у которой однокомнатная квартира и нету мужа, которая накормит и с которой можно запросто переспать. Правда вот выпивку надо приносить с собой. Женя повторяла, что на горох зарабатывает, а на выпивку – увы!

Существовало, однако, одно неудобство. Всех полюбовников Женя впускала вечером не раньше семи, а выпроваживала аж в шесть часов утра, и ни минутой позже.

Жизнью Женя определенно была довольна. Никогда и ни на что не жаловалась. И даже мало разговаривала. Идеальная женщина! Чем она зарабатывала – никто не знал. За попытку оставить денежное вознаграждение Женя спускала с лестницы.

Первым заметил внезапное исчезновение Жени Дмитрий Дробилин, бухгалтер коммерческой фирмы по торговле сантехникой «Лунный свет», самый постоянный из всех постоянных посетителей Жени. Он звонил по телефону: утром звонил, днем, вечером, даже ночью названивал – никакого ответа. Дробилин не поленился, съездил к Жене, вдруг телефон не работает. Дверь не открыли. Дробилин забеспокоился. Связался по телефону со своими сокамерниками, так он именовал других Жениных друзей. До коммерческой структуры Дробилин служил бухгалтером в тюрьме. Теперь взволновались друзья. Жизнь без Жени, казалось, теряла всяческий смысл. Дмитрий Дробилин мерил нервными шагами уютную холостяцкую квартиру и ругал Женю нехорошими словами. Обзванивать морги было занятием бессмысленным. Никто из сокамерников толком не знал фамилии Жени. Кажется, Филатова. Нет, не Филатова, но похоже. На самом деле фамилия Жени была Филаретова. Дробилин даже пошел на расходы. Купил конверт, написал Жене письмо, в котором умолял позвонить сразу, как объявится, и присовокупил к этому цветок – махровую хризантему, еще раз направился к Жене, конверт кинул в домовой почтовый ящик на первом этаже, а хризантему умудрился как-то воткнуть стеблем в замочную скважину Жениной квартиры, не подумав, на нерве, что кто-нибудь непременно на нее позарится.

Для Дробилина купить конверт и хризантему было подвигом. Он был, по его собственным словам, жмот-эгоист: деньги можно и нужно тратить только на себя. Дмитрий шутил: «Я задавлюсь за любую купюру, будь это даже сторублевка, а за один доллар любого прирежу!» Дробилин и не женился, чтобы не содержать жену, а бесплатная Женя – это предел мечтаний!

Женя тем временем вышла из пассажирского поезда, из купейного вагона номер восемь, на платформу города Самары. Хлесткий холодный дождь усердно поливал платформу. Пассажиры, вобрав головы в плечи, торопились как можно скорее покинуть вокзал. Только Женя, тоже втянув голову в плечи и съежившись, замерла у восьмого вагона, чемодан она держала в руке, боялась поставить на мокрый асфальт, и с надеждой глядела туда, откуда появлялись встречающие. Но Женю никто не встречал. Она дождалась, чтоб платформа совсем опустела, поездной состав тоже тронулся прочь со станции. И только тогда Женя понуро поплелась в вокзальное здание. Здесь она измученно опустилась на свободный стул и тотчас услышала:

– А ну отсядьте! С вас же на меня течет!

Женя послушно отсела, благо свободных мест было предостаточно. Светло-серая куртка Жени насквозь промокла, зонтик Женя забыла дома. С платка, которым она прикрыла голову, капало, с куртки лилось, хорошо лилось, у ног образовалась лужа. Женю уже бил легкий озноб – то ли от дождя, то ли от отчаяния.

– Куртку-то снимите, здесь тепло. Я ее у себя просушу! – Возле Жени возник бармен, покинувший винно-водочный пост.

Женя подняла глаза. Бармен был молод и огненно-рыж. Глаз имел хитрый, пронзительный.

– А вдруг вы ее мне не отдадите? – сказала Женя, снимая куртку.

– Чушь! – отозвался бармен, принимая куртку, и понес ее в свой «офис».

Возвратился буквально через минуту, неся бокал с чем-то явно горячительным и хот-дог – горячую собаку, а попросту – булку с засунутой внутрь горячей сосиской.

– Выпейте! – скомандовал бармен. – Вам надо!

– А почему вы вдруг обо мне заботитесь? – насторожилась Женя. – Хотя я как женщина подавляющему большинству мужчин нравлюсь!

– Вы милая! – сказал бармен.

– Да, я хорошенькая! – Женя взяла бокал, выпила и… внутри у нее все вспыхнуло и загорелось адским пламенем, из глаз прозрачными бусинами посыпались слезы, дыхание остановилось.

Бармен спокойно ждал, чтоб Женя очухалась.

– Ну как? – спросил он, когда Женя начала приходить в себя. – Я вас избавил от воспаления легких?

– Вы меня отравили! – с трудом произнесла Женя и, против собственной воли, улыбнулась.

– Это самогон! – разъяснил бармен. – Его гонит геолог, она кандидат наук.

– Питейных наук! – пошутила Женя. – А вы доктор наук, да?

– Нет, – серьезно ответил бармен, – у меня звания нету, не успел защититься, хотя аспирантуру закончил, я философ.

– Геолог гонит, философ продает! – развеселилась Женя. – Вот эпоха, все почему-то хотят нормально жить, а раньше думали, что живут нормально. Налейте мне еще этой пакости, я заплачу!

– Нельзя! – отказал рыжий философ. – Вас развезет!

– А он подлец, верно? – поделилась горем Женя. С первым встречным открыть душу всегда проще простого. – Вызвал, встретить обещал, и – прокол, сижу тут мокрая с вами и самогоном!

– Вы его адрес знаете или телефон?

– Конечно, знаю. Но не имею права его закладывать – у него жена!

Бармен подумал:

– Я заканчиваю в половине второго. Потом можно будет…

Женя не дала договорить:

– Нет и нет! Я строгих моральных устоев. Я тут на стуле ночь перекукую, а утром уеду обратно в Москву. Если Василий не пришел, значит, ему нельзя прийти.

Бармен вздохнул:

– Счастливый этот Василий! У меня плед имеется. Я принесу. И пересядьте вон на скамейку, там и прилечь можно, только чемодан поставьте под голову, а на него подушку, она у меня тоже есть.

– Спасибо, – искренне поблагодарила Женя, – только вы с работы уйдете, утренний поезд рано, как я вам верну плед и подушку?

– А вы закиньте их за стойку бара! – Рыжий бармен беззаботно махнул рукой. – Может, и не пропадут!

На круглых вокзальных часах было четыре часа девятнадцать минут, когда кто-то робко тронул Женино плечо, и Женя, которой снился парк и в парке пруд, на пруду утки, дернула плечом и снова стала глядеть на уток. Однако ее опять потревожили. Женя, не открывая глаз, спросила:

– Ну кто там еще? Человек спит! У меня во сне утки!

Мужчина был среднего роста, в прозрачных роговых очках, на голове черная кожимитовая кепка, как у московского мэра Лужкова. Лицо у него, не у Лужкова, конечно, а у мужчины, имело выражение встревоженное:

– Женя, хорошая моя, единственная моя, прости!

Женя открыла глаза, засветилась счастливой улыбкой и сказала:

– Ну уж не единственная!

– Да, – признал мужчина, – такая моя судьба – мыкаться с двумя! Я ее провожал на аэродроме. Погода такая – никак не давали вылет. Она улетела во Владивосток!

– Не хочу про нее! – Женя напряглась и села. – Васек-Василек!

– Женя-Пельменя!

Василий пристроился рядом. Крепко обнял Женю, а потом они начали целоваться. Женщина, лежавшая напротив и не умевшая спать на вокзале на деревянной скамье, передернулась от отвращения.

– Не молодые уже. А тоже лижутся! Какая гадость!

– Уйдем! – сказала Женя. – Здесь нас не понимают! Только плед и подушку надо закинуть за стойку.

Василий повез Женю к себе, благо жена отбыла далеко, на Дальний Восток, и не могла вернуться внезапно, что вообще-то свойственно женам. Жил Василий в самом центре Самары, неподалеку от знаменитого драматического театра, на Вилоновской улице.