– Так что? Согласен? – нервно осведомилась Лия.
Глупый вопрос. Леди сделала предложение, леди не потерпит отказа. Самое смешное, что Рафинад перебрался вместе с ним. Третьим. Лия попыталась было спихнуть кота, места все-таки было маловато, но тот не шелохнулся и лишь недовольно заурчал.
– Ты никогда-никогда не спишь? – спросила она.
– Почти никогда.
– Кошмары?
– Не только.
– А мне вчера тоже кошмар приснился: словно это я на крыше стою…
– Это было вчера. А теперь я здесь.
– И кошмары больше не придут?
– Не придут.
– Это потому, что ты гипнотизер?
– Да.
Вот любопытное существо: уже почти спит, но продолжает задавать вопросы, на автомате. Можно не отвечать, она не заметит, но ему нравилось разговаривать с ней. Наверное, он просто давно ни с кем не разговаривал. Гера не в счет.
Локи прикрыл глаза: если повезет, сегодня он сможет заснуть.
Маска Ярости. Год 1941, ноябрь.
Очень хотелось кушать. Вчера мама читала сказки, ему и сестренке, словно он еще маленький, но Владлен не возмущался, слушал, и Алинка слушала. Сказки – это ведь такое чудо, откуда только маме удалось выкопать книгу – все ведь сожгли, и газеты, и книги, и мебель. Первым в топку отправился огромный деревянный шкаф, который так нравился маме, она часто сидела и любовалась его резьбой: грозди винограда, птицы, диковинные животные… Отец ворчал что-то насчет осколков капиталистической роскоши, а мама тихонько возражала, что никакие это не осколки, мебель очень даже целая и красивая. Тогда отец начинал смеяться.
Кажется, это было так давно, наверное, целых сто лет назад, а вероятно, и все двести. Как в сказке: «давным-давно…», когда не было войны, и отец возвращался домой, мать улыбалась и по выходным пекла пироги. Настоящие пироги из невесомой белой муки, с начинкой из кисловатых яблок или пряной капусты. Они с Алинкой хватали их, обжигали пальцы и язык, но все равно ели, потому что даже тогда, в сытые времена, пироги пахли так, что удержаться было невозможно. Тогда и шкаф был целым, и другая мебель. Ведь вслед за шкафом в печку отправились и тонконогие стулья, и круглый стол, которым Владлен втайне гордился – еще бы, ведь ни у кого из товарищей дома не было такого замечательного круглого стола.
Дурак, теперь у него и товарищей-то почти не осталось. В соседний дом, где жил Олег, Владленов одноклассник, попала бомба. Теперь от дома остался лишь первый этаж и кусок задней стены, который упрямо не хотел падать, а Олег умер. Глупое это слово – «умер», оно означает, что человека больше нет. Вчера был, а сегодня уже нет. Умер. Почти все его одноклассники умерли, а Владлен жив, и Алина жива. Мама говорит, что это огромное счастье, и, когда война закончится, папа будет рад, что они выжили.
Только это тоже глупость: война не закончится никогда. Она идет уже целую вечность и будет продолжаться всю его, Владлена, оставшуюся жизнь. Он почти забыл, как было это – до войны, только и помнит запах пирогов и улыбающуюся мать. А у Алинки и этого нет, маленькая слишком, быстро все забывает. Она вчера по секрету сказала, что ей кажется, будто она скоро умрет. По секрету, это чтобы маму не огорчать. Сказала, что умирать совсем не страшно, наоборот, есть не хочется, и холодно, но не замерзаешь, только спать тянет все время. Владлен испугался и весь день тормошил сестру, разговаривал с ней, рассказывал что-то о том, как они будут жить потом. ПОСЛЕ. Алинка слушала и так жалостливо смотрела на него своими огромными глазищами, что Владлену становилось не по себе. Казалось, она действительно знает что-то… Что-то такое, чего обычный человек никогда не поймет.
А вечером мама читала сказки. Долго, хотя сама устала так, что с трудом могла пошевелиться. Но она читала. Сказки были совсем детские, и книжка… Старая, потрепанная, без обложки, неизвестно, откуда она взялась, эта книжка, как ее не сожгли, ведь в городе жгли все, что могло гореть. И ели все, что можно было есть. Впрочем, то, что нельзя было, тоже ели. А еды не было. И топлива не было. Ничего не было в этом осажденном городе, ничего, кроме злых, голодных людей со злыми усталыми глазами.
Тут даже времени, и того не было. День похож на день, ночь похожа на ночь. Рев сирены, голод и холод, не из-за погоды, а потому, что организму не хватает еды, чтобы согреться, и сколько тряпок ни накручивай под старый тулуп или поверх него, все равно будет холодно, а ведь зима еще и не начиналась – на полузыбких, словно навеки увязших в тумане улицах города хозяйничал ноябрь.
Пять осторожных шагов – и отдых. Целая минута отдыха, чтобы выровнять дыхание и заставить ослабевшее от голода тело двигаться дальше. У Владлена ответственное поручение, он получает хлеб, на всех троих. Кусочек побольше – это для мамы, она работает, поменьше – для них с Алькой. Владлен уже решил, что сегодня свою порцию отдаст сестре, он сильный, выдержит. А завтра, может быть, случится что-нибудь хорошее, какое-нибудь обыкновенное сказочное чудо, например, хлеба выдадут больше или вообще осаду снимут и хлеба станет так много, что можно будет наесться досыта.
Сегодня чуда не произошло – хлеба выдали столько же, сколько вчера. Владлен завернул сокровище в бумажный лист из той самой книги, которую вчера читала мама, и побрел домой. Теперь нужно идти быстро, так быстро, насколько это возможно. Хлеб могут отобрать – такое уже случалось, не с ним, правда, с Олегом, когда тот был еще жив. Его избили, а хлеб отобрали, и вся семья осталась голодной.
До дома Владлен добрался без приключений и понял, что проиграл. Ему не нужно будет отдавать сестренке свою порцию хлеба. Алина умерла. Случилось то, чего он боялся, она заснула и больше не проснулась. Он виноват, ведь он ушел, и рядом не осталось никого, кто бы стал с ней разговаривать.
Дальнейшее он помнил плохо. Одна мысль преследовала его неотступно: Алина умерла, и ее нужно похоронить. По городу ездили специальные машины, которые собирали мертвых. Нужно найти такую и попросить, чтобы они забрали… Не заберут… Отвезти самому… Куда? Он спросит, но сначала нужно отнести Алину вниз. Тело оказалось неожиданно тяжелым, неподъемным, нести ее на руках не получалось. Владлен пробовал тянуть ее за ноги, но голова с неприятным звуком ударялась о ступеньки. Тогда он взял Алину за подмышки, так было тяжелее и легче одновременно. Снова поднялся наверх. Там были салазки, так будет удобнее – улицы влажные и скользкие, ноябрь посеребрил камни тонкой корочкой первого льда, и город поможет, должен помочь, ведь они с Алиной тоже помогали городу в меру своих сил…
Алинка долго не хотела умещаться на салазках, а раньше, до войны, она любила кататься с горки, и Владлен тоже любил и не желал уступать санки сестре, она плакала и жаловалась родителям… Папа, наверное, огорчится, когда узнает, что Владлен не сумел защитить сестру. И мама расстроится… Владлен брел, не разбирая дороги, он примерно знал, куда свозят тела, туда и направлялся. Он не засек тот момент, когда сознание отключилось.
Он очнулся в странном месте и сначала решил, что попал в сказку. Было тепло, даже почти жарко, совсем как летом, когда босой ногой ступаешь на пропитанный солнцем асфальт. И пахло ЕДОЙ. Горячей сытной едой. Владлен долго не решался открыть глаза – а вдруг сказка исчезнет? Обязательно исчезнет, такого не может быть, ведь город осажден, в нем не осталось ни капли летнего тепла, ни такого запаха. Поэтому он просто лежал и наслаждался целую вечность. Пока его не окликнули.
– Эй ты, заморыш, давай, просыпайся!
Чувствительный пинок подкрепил эти слова, но Владлен не обиделся – сказка продолжалась наяву. Ни запах, ни тепло не исчезли, наоборот, добавился еще и свет.
– С добрым утречком! – Поприветствовал его все тот же насмешливый голос.
Владлен огляделся: кажется, это подвал. Точно, подвал одного из дореволюционных домов, у которых сверху – надменные окна-арки, строгие колонны, карнизы с лепниной, а снизу – такие вот бесконечные подвалы, больше похожие на лабиринты. Сырые холодные лабиринты. Но в этом конкретном подвале было, во-первых, сухо, во-вторых, тепло, а в-третьих, он вообще больше походил на квартиру, нежели на подвал. На полу – толстый мягкий ковер, наверняка тоже дореволюционный, как и сам подвал, на ковре расставлена мебель. Частично она свалена в кучу, частично разломана, вон, валяется не то ножка, не то крученая спинка плетеного стула, но кое-какая мебель стояла. С претензией на гостиную и без претензии на хороший вкус. Что такое «хороший вкус», Владлен представлял себе довольно слабо, это понятие было из той, далекой жизни, когда не было войны и можно было позволить себе роскошь обладать этим самым «хорошим вкусом». Или не обладать. Хозяин подвала относился к последней категории. Зато вместо хорошего вкуса он обладал завидной коллекцией всякой всячины. Тут был и огромный шкаф, почти брат-близнец того, сожженного мамой, и комод на вычурных лапках-шишечках, и зеркало величиной в человеческий рост с пухлыми деревянными купидонами на раме, и много чего еще.
