на диване, Рафа в кресле с пистолетом в руке, — последовал весьма неожиданный вопрос:
— А вы, кажется, давно «Гамлета» не читали?
— Давно, — не стал спорить Ледников. Тем более, что это была истинная правда.
— Вот видите. А если бы читали, то, может быть, и нашли ошибку в ваших логических построениях…
— Какую?
— Во всем, что вы говорили Лере и этому… — он показал дулом на труп Стригина, — было много верного, но был изъян. Громадный, решающий!
Рафа укоризненно покачал головой. И продолжил:
— Так вот вернемся к нашему Гамлету… «I am but mad northnorthwest; when the wind is southerly I know a hawk from a handsaw…» Перевести?
— Не стоит. «Я помешан только в норд-норд-вест. При южном ветре я еще отличу сокола от цапли».
— Браво! Теперь вы понимаете?
— Хотите сказать, что сегодня у нас южный ветер…
— И опять браво! С вами приятно иметь дело. Надоели дураки. Но дело не только в том, что такой ветер сегодня. Дело в том, что южный ветер здесь вообще бывает куда чаще, чем норд-норд-вест… А вам это так и не пришло в голову…
— И на старуху бывает проруха… Кстати, давно это с вами случилось?
— Что именно?
— Благотворное влияние южного ветра давно почувствовали?
— Довольно. Еще в Лондоне.
— А Лера? Она знала об этом? О ваших метаморфозах?
— Разумеется. Собственно, это ее идея — оставаться для всех ненормальным. Мне, разумеется, вовсе не хотелось корчить из себя психа. Но она убедила меня, что так выгоднее… для нас. Вы же знаете, она умела плести комбинации.
«Знать одно, а вот разгадывать — совсем другое», — подумал Ледников. Но пора было двигаться дальше.
— И все-таки я не понимаю ваших отношений, — сокрушенно признался он. — Ну, ладно, когда вы, скажем так, нездоровы, при норд-норд-осте… Она опекает вас, защищает ваши интересы. А вот при южном-то ветре? Кем она была для вас?
Рафа посмотрел на него высокомерно. И так же высокомерно сказал:
— Она была единственной женщиной, которую я любил.
— Ага, — недоверчиво протянул Ледников. Рафа дернулся, словно ужаленный.
— Вам этого не понять.
— Признаться, понять это нелегко. Ведь она как-то рассказала мне, что вам — еще до того, как задул нордост, — хотелось просто поиметь ее… Вам это было очень нужно — поиметь любовницу своего отца. И вообще поиметь кого-то — это было самое большое удовольствие для вас, подлинная радость и наслаждение. Причем сделать это надо было так, чтобы еще унизить человека, нагадить ему в душу…
Говоря это, Ледников внимательно следил за Рафой. Нужно было понять, насколько он владеет собой. Сначала его лицо окаменело, а потом исказилось судорогой. Но он справился с собой.
— Мало ли какие комплексы мучают юнца! Юношеские фантазии бывают удивительно мерзкими. Вспомните свои. Ну!.. Что вам хотелось тогда?..
— Сейчас речь не обо мне.
— Ага! — торжествующе ухмыльнулся Рафа. — Боитесь признаваться. Ну да ладно, черт с вами! А что касается Леры. Да, поначалу мне хотелось сделать ей больно, потому что она просто не замечала меня. Я был для нее никем. Но потом все переменилось. Она стала для меня единственным близким человеком. Единственным! Последним! Мы строили с ней планы, мечтали путешествовать после получения наследства… Но потом появился этот мерзавец адвокат с предъявой от Сатрапа…
— Кстати, вы знаете, что Сатрап вполне мог быть причастен к убийству Олега Согдеева — отца Леры?
— Догадывался. Как вы сами понимаете, мой отец мне об этом не говорил. Как и о своей роли в этой истории.
— А Лера? Она это подозревала?
— Что именно?
— Что вы — сын убийцы ее отца? Что он сделал это руками Сатрапа?
— Она была слишком умна, чтобы не думать о таком раскладе. Но ведь прямых доказательств не было. Даже ваша прокуратура ничего не доказала.
— И тогда вы вступили в борьбу с Сатрапом и Келлером…
— Разумеется. Что мы должны были отдать им деньги? Вернее, мои деньги.
— Скажите, похищение журналистки — ваших рук дело? Лера буквально клялась мне, что она не имеет к этому отношения.
— А, — отмахнулся Рафа. — Какая разница! Она как-то сказала, что если бы эту журналистку похитили, то все подозрения пали бы на Сатрапа и тогда ему не поздоровилось бы. А я запомнил.
— И кто это сделал? Стригин? Как специалист по похищениям?
— Да нет, он мог только следить и доносить. Мне доносить про Леру, Келлеру — про нас с Лерой… Здесь, в Испании, есть люди, которые работали в службе безопасности банка отца, когда я был еще школьником. Это профессиональные ребята, я обратился к ним. Сначала они не хотели с этим связываться. Не хотели рисковать своей спокойной испанской жизнью. Но когда узнали, что журналистку надо просто похитить и спрятать на несколько дней, не причиняя никакого вреда здоровью, согласились. Работа-то плевая — усыпить и спрятать в подвале, а потом выпустить.
Рафа вдруг насупился. Он прикусил губу, глаза его беспокойно стали шарить по комнате. «Уж не северный ли ветер задул», — подумал Ледников.
Пора было что-то предпринимать. Рафа не зря стрелял Стригину в висок. Вложи Стригину пистолет в руку и нарисуется весьма убедительная картина самоубийства. Как в нее вписать Ледникова? Очень просто — пристрелить из того же пистолета. А потом вызвать полицию и сказать, что был наверху, услышал шум, выстрелы, спустился вниз, а тут два трупа… Полиция не станет особо разбираться, что тут делали эти русские, от которых в последнее время столько хлопот. Наверняка, не поделили какие-то грязные деньги. В результате один убил другого, а потом застрелился сам — русская душа, как известно, загадочна и темна. А больше в доме никого не было. Не подозревать же бедного сумасшедшего, который все это время находился наверху, потому что уже второй день чувствует себя особенно плохо — у него обострение душевной болезни.
План, пожалуй, не безупречный, но для сумасшедшего вполне даже ничего. Да и какая Ледникову разница, поверит в эту историю испанская полиция или нет, если он уже получит пулю, а то и не одну, потому что начинающий заводиться и злиться Рафа вряд ли обойдется одним выстрелом. Будет палить по-женски — пока патроны не кончатся.
— А знаешь, ведь это ты убил ее, — с ненавистью глядя на Ледникова, сказал Рафа. — Да-да, именно ты.
— Вот как, — вежливо удивился Ледников. Оказывается, они уже перешли на ты.
Судя по ходу мысли и тону Рафы, дело двигалось к развязке. Прежде чем начать стрелять, ему еще надо почувствовать себя правым. Странная мысль для закоренелого мерзавца. Ну да душа человеческая — потемки.
— И
