свою постель. На его потолке блуждают такие же тени, и, возможно, прямо сейчас он, как и я, следит за их причудливой игрой, но только мысли в наших головах кардинально разные. Я прижимаю ладони к груди, чувствуя, как гулко и надрывно бьется под ними мое сердце.
В окна струится лунный свет, сплетая на стенах мерцающую серебряную паутину. Так завораживающе красиво. Звезды вспыхивают и гаснут в бескрайнем небе, отражаясь в черном озере, утопая в глубоких безмятежных водах. Торжественная и пронизанная одиночеством тишина. Стук сердца, редкие шорохи живого дома, шелест нервного дыхания и тяжелые мысли, витающие вокруг призрачным туманом, размытые образы людей, которых больше нет рядом.
Я закрываю глаза, вспоминая счастливый смех матери, улыбку отца и проказы Гектора, пытаюсь вспомнить Джерома. Таким, какой он был, и не могу. Его силуэт растворяется в сумраке, прячется в темных углах подсознания, и я напрасно пытаюсь отыскать его, вытащить на свет.
Беспокойная дрема обволакивает меня, постепенно увлекая за собой в черный беспросветный туннель без снов и видений, и я погружаюсь в него, медленно, тяжело, словно тону в прохладных волнах озера, на который часами смотрю из окна своей спальни. И когда достигаю спиной дна, по глазам ударяет искусственный свет, я слышу грохот открывшейся двери и нетвердые шаги совсем близко. Горячие руки обнимают так крепко, что странно просыпаться и открывать глаза. Его лицо прижимается к моей шее, шумно вдыхая мой запах, сердце неистово бьется напротив моего плеча.
— Ты дрожишь, — произносит он глухо, едва слышно, и я понимаю, что никакой это не сон.
В груди ноет, в окно стучит дождь, в душе поливает ливень. Вспышки молний освещают спальню, разгоняя зловещие тени, далекие раскаты грома постепенно приближаются, и он сжимает меня крепче, словно пытаясь уберечь от грозы… как раньше. Словно забыл, что я давно выросла, и мои страхи изменились, как и я сама.
Стихия всегда сильнее, чем самые крепкие и надежные руки. Есть то, чего я боюсь гораздо больше, чем самую сильную грозу в своей жизни. Он — моя гроза и самый большой страх.
Вся обида улетучивается, исчезает, осыпается над осколками раздавленной гордости, и я нежно обнимаю единственного мужчину моей жизни, перебирая пальцами по-прежнему вьющиеся на макушке волосы, растрёпанные, мягкие, как в детстве. Когда мы рядом, мое сердце не болит, отдыхает, напитываясь мгновением близости.
— Скажи что-нибудь, — просит он, его большая ладонь скользит по моей талии, медленно гладит спину через тонкую ночную рубашку. В прикосновениях нет сексуального подтекста. Мы оба сейчас нуждаемся в простых человеческих объятиях. У каждого свои причины быть здесь. Свои мне известны, а что привело Джерома в мою кровать, остается только гадать.
— Например? — шепотом задаю вопрос, чувствуя щекой его колючую щетину. От него пахнет зубной пастой и гелем для душа. Никакого сигаретного дыма, никаких чужих женских духов. Мне снова хочется верить, что он не сделал ничего такого, за что я никогда не смогу его простить.
— Что все еще любишь меня, и тебе никто больше не нужен, — произносит он хрипло, и мое сердце сжимается, пропуская удар.
— Разве нужны слова, чтобы знать это? — надтреснутым голосом тихо спрашиваю я. Он молчит, блуждая ладонью по моей спине. — Почему ты сомневаешься? Разве я давала повод? Хоть один, кроме тех, что ты сам себе придумал?
— Ребекка дала Орсини твой номер и устроила встречу в кофейне, — говорит Джером, потираясь носом о мою щеку.
— Она тебе сказала? Ты видел ее? Она просто ревнивая сука, Джером.
— Я знаю. Прости. Но тебе не стоило ей говорить, что у нас проблемы с сексом.
— Что? — я отстраняюсь, чтобы посмотреть на него. — Я такого не говорила. Она сделала свои выводы. Я… черт. Что за люди?
— Забудь, ты никогда ее больше не увидишь, — заверяет меня Джером, прижимаясь губами к моему виску, обнимая руками за плечи.
Гроза подходит ближе, завывает ветром, свирепо стучит в окно, но мне уютно и спокойно в любимых объятиях. Теперь я лежу у него на груди, слушаю беспокойный стук сердца, а он перебирает мои короткие волосы, время от времени тяжело вздыхая, но не говорит ни слова. Я таю от нежности, а где-то в ногах вместе со сбитым одеялом запуталась моя женская гордость.
— Они отрастут, — произношу немного виноватым голосом.
— Я знаю. Уже почти привык. Не так плохо, как показалось вначале. Настоящую красоту сложно испортить. Я никогда не считал тебя некрасивой, Эби. Как ты могла подумать такое? — его искреннее недоумение в голосе греет душу. Значит, он не лжет, и хотя бы один пункт можно вычеркнуть из списка претензий. Уже легче. — Тебе не нужно никому подражать. Ты маленькая мисс совершенство. Я обожаю твои шорты, но, малыш, если кто-то еще увидит тебя в них…
— Я их все выбросила, — обрываю его на полуслове. — Но куплю парочку, если поедем в Сидней навестить Джоша.
— Да, я думал об этом. Как насчет Рождества? Он будет в восторге.
— Я тоже. Отличная идея, — я не могу удержаться от счастливой улыбки и приподнимаясь складываю руки на его груди, упираясь в них подбородком. Он мягко улыбается, в его глазах нечитаемое выражение.
— Не меняйся, Эби, — неожиданно говорит он, прикоснувшись к моей щеке, и внутри все замирает.
— Я думала, ты хочешь совершенно обратного.
— Внешний лоск не имеет никакого отношения к внутреннему содержанию. Общество и мир, в котором нам приходится жить, обладают свойством разлагать и очернять все самое прекрасное и чистое. Изменения происходят незаметно, поэтапно, проникая своими грязными щупальцами внутрь, заражая душу, как неизлечимый вирус. Я хочу уберечь тебя от того, что случилось со мной. Поэтому я злюсь, поэтому так настаивал на твоем отъезде. Ты непосредственная, наивная, чистая. Этот мир пережует тебя и выплюнет, не оставив ничего.
— Но у меня есть ты…
— Я такой же, как они, Эби, — произносит он, глядя мне в глаза тяжёлым тёмным взглядом.
У меня нет оснований не верить услышанным словам. Это правда. Он такой же. Но там, под маской хладнокровного хищника, скрывается тот другой Джером — парень, веривший в супергероев и своего отца и рвавшийся спасать мир так же, как Стивен Спенсер. Иногда, очень
