Веретнев терпеть не мог Рублевское шоссе с его свирепыми гаишниками из спецбатальона, подчиняющегося отнюдь не милицейскому начальству, трехметровыми заборами, оснащенными камерами наружного наблюдения, и бешено проносящимися лимузинами с мигалками и особыми номерами, от которых, словно брызги, разлетаются к обочинам машины рядовых граждан. Раньше тут носились черные правительственные кортежи и с ними все было понятно: кто, почему, по какому праву. И можно было быть уверенным, что тебя не собьют для забавы, да не выстрелят из окна ни с того, ни с сего. Теперь такой уверенности нет.
Держась в правом ряду на разрешенных обычным смертным пятидесяти км в час, Веретнев добрался до КПП и предъявил удостоверение подполковника ФСБ, которое при выходе на пенсию объявил утерянным, из-за чего его послужной список завершился выговором за небрежное отношение к сохранности документов.
В этом заповеднике даже такие «ксивы» не являлись козырными тузами и охранник не торопился его пропускать: долго звонил на дачу, заглядывал в какой-то журнал, морщил лоб.
— Хозяйка у себя, но не берет трубку. Наверное в саду ковыряется… Не знаю. Положено согласия спросить…
Но жена бывшего ответственного работника ЦК КПСС уже не входила в козырную колоду и, в конце концов, отставной подполковник был пропущен на территорию поселка.
На фоне многоэтажных кирпичных домов за кирпичными же заборами, дача Евсеева — двухэтажная деревянная вилла в норвежском стиле, — выглядела лишь следом былого великолепия. Углы потемнели от влаги, черепица на крыше растрескалась и приобрела печальный темно-зеленый оттенок упадка. Невысокий дощатый забор, оставшийся ещё от тех времен, когда товарищам по партии считалось зазорным скрывать что-то друг от друга, покосился и разъехался.
Веретнев сильно толкнул ветхую калитку, она туго провернулась на проржавевших петлях. Он протиснулся внутрь и из номенклатурного дачного хозяйства Управления делами Президента страны попал на убогие «шесть соток» среднестатистического российского дачника.
Под окнами кособочилась жалкая, кое-как слепленная тепличка, участок был захламлен битыми железобетонными плитами, ржавыми трубами и проволокой, в домике обслуги не осталось ни одного целого стекла. Правда, вокруг этого островка убожества расстилался роскошный нетронутый участок размером почти с гектар. Снег почти весь сошел, лишь кое-где белели ноздреватые холмики, высокие мачтовые сосны подпирали низкое небо, пронзительно пели синички.
Из-за дома вышла полная женщина в ватнике, наброшенном на спортивный костюм и резиновых сапогах.
— Вам кого?
Инне Андреевне было пятьдесят два года, она тоже, как и этот дом, имела когда-то великолепный фасад, который сейчас стал рыхл и жалок.
— Вы по объявлению? — переспросила она. — Только имейте в виду: мне нужны рекомендации. Я не стану продавать дачу первому встречному!
Уверенный голос и надменный тон явно остались от прежней жизни и резко контрастировали с её сегодняшним обликом.
— Я ничего не покупаю, — сказал Веретнев и достал удостоверение. — Мы когда-то работали с Леонидом Васильевичем…
Он видел, как тревожно блеснули глаза Евсеевой, и маленький рот, затерявшийся где-то между глубокими носогубными складками, задрожал. Но удостоверение она изучила внимательно, после чего кивнула и заметно успокоилась. Всю жизнь она с доверием относилась к таким документам, а об ослаблении контроля за кадрами и неумеренном развитии полиграфической техники ей ничего не было известно.
— Разве вы работали в международном секторе?
В голосе все же прозвучало сомнение. Видно на взгляд номенклатурной жены, Веретнев не производил впечатления человека из аппарата ЦК, пусть даже «бывшего».
— Нет, — ответил он. — Леонид Васильевич курировал нашу группу в КГБ.
— Тогда вы должны знать Анатолия, он был у нас «прикрепленным».
— Конечно. Кудлов.
Он попал в точку. В начинающих выцветать глазах растворились последние остатки настороженности.
— Я провел за границей много лет, — счел нужным объяснить Веретнев. Приехал, пытаюсь отыскать знакомых. Кругом новые люди, много молодых, те кто постарше теперь никому не нужен. А Леонид Васильевич всегда мне помогал.
Он снова попал в точку. Женщина тяжело вздохнула.
— Да, теперь мы не нужны. Никто не помогает, не заботится. Машину отобрали, продукты не привозят… Мне уже два раза предлагали переехать на другую дачу. К простым… Мне — жене заведующего сектором!
Она долго жаловалась на неустроенность, несправедливость жизни и неблагодарность окружающих людей, но затрагивать тему, интересующую Веретнева, явно не собиралась.
— Я думал, он поможет мне и в этот раз, — почтительно вставил подполковник.
Номенклатурная жена снова насторожилась.
— Разве за границей вы разве ничего не слышали про мужа? В посольствах мгновенно становятся известны все новости…
Веретнев вздохнул.
— Дело в том, что я восемь лет сидел в борсханской тюрьме. Увы, там нет никаких новостей.
— Какой ужас! — Инна Андреевна всплеснула руками. — Раньше такого не допускали: обязательно освобождали, или меняли на кого-то…
Подполковник скорбно кивнул.
— А Леонид Васильевич вам уже не сможет помочь, — продолжала Инна Андреевна. — Он погиб.
— Как? Когда? — вполне натурально изумился Слон.
— В девяносто первом, двадцатого августа, когда вся эта каша заварилось… Когда все разрушилось!
— Ай-яй-яй… Неужели он покончил с собой?
Инна Андреевна всхлипнула.
— Наверное так бы и случилось, он бы не смог жить без партии… Но вышло по-другому. Анатолий позвонил в начале сентября и сказал, что…
Щеки женщины заколыхались, голос прервался.
— …Что Леня разбился. На самолете. Спецрейс в Осло, где-то над морем…
Подполковник покачал головой.
— А Кудлов уцелел?
— В тот раз он не сопровождал Леню. И больше никогда не звонил. Раньше с днем рождения всегда поздравлял, дарил цветы, а теперь…
— Примите мои самые искренние соболезнования, — Веретнев поклонился. Леонид Васильевич был замечательным человеком. Я всегда буду его помнить… Желаю вам счастья.
Он направился обратно к калитке, но на полпути остановился, будто вспомнив о чем-то, обернулся. Женщина стояла на крыльце, отряхивая веником грязные резиновые сапоги.
— А где похоронен Леонид Васильевич? — спросил подполковник. — Я хочу отнести ему цветы…
Она медленно распрямила спину, посмотрела на него с мрачным недоумением.
— Вы думаете, кто-то искал его? Поднимал из моря, хоронил? Никому ничего не надо… Он так и лежит в море, а мне даже пенсию за него не платят!
На обратном пути Веретнев заехал к Спецу. Дверь долго никто не открывал, но Слон хорошо знал привычки приятеля и нажимал кнопку звонка до тех пор, пока не щелкнул замок.
— Что за манера?! — взбешенно рявкнул отставной майор. Он был возбужден, всклокочен и тяжело дышал, волосы слиплись от пота, на коже вокруг безумных глаз — красный овальный след от маски.
— Тебе трудно позвонить? Сколько раз просил! Ты вырываешь меня из одной жизни в другую, это очень вредно! Сбиваются биоритмы и вообще… Я иногда не могу понять где я: в реальности или «там»…
— Что даст звонок? Все равно тебе выныривать обратно, — оправдываясь, сказал Веретнев. Он определил, что пульс у товарища молотит под сто двадцать.
— Ничего подобного: у меня новая программа и звонок приходит «туда». Я могу быть в Амстердаме, в Гвинее, где угодно — звонит сотовый телефон, я разговариваю и спокойно возвращаюсь… Без напряга и ломки!
— Ну извини! А где ты сегодня был?
Володя потер лицо, растирая след от маски.
— В Борсхане, в восемьдесят третьем.
— Опять?!
— Да. Но там действительно ничего нельзя было сделать! Ничего! Даже если бы я запрыгнул в окно, даже если бы сразу начал стрелять, все равно не успевал. Все равно!
— Ну сколько можно? — увещевающе произнес Веретнев. — Об этом уже сто раз говорено, да ты и сам сто раз проверял! Твоей вины нет! Что может командир группы? Он же не господь Бог! Значит, им так на роду написано…
— Ладно! Я пойду умоюсь…
Спец всегда уходил от подобных разговоров.
Алексей Иванович прошел в комнату. Она напоминала какой-то тренажерный зал: посередине, в высокой сварной раме висели на пружинных растяжках широкий прочный пояс, кольца для рук и для ног, обычная маска для подводного плавания, только вместо стекла — рылообразная панель с радиотехническими разъемами, от которых шли толстые и тонкие шнуры к стоящему на маленьком столике у окна мощному компьютеру. Он создавал смоделированную Спецом виртуальную реальность, в которую тот погружался каждый день, чтобы в конкретных боевых ситуациях попытаться исправить старые ошибки или не совершить новые, решить непосильную разведзадачу или исполнить особо сложный теракт, — в общем, сделать то, что ему приходилось делать всю жизнь и чему он много лет учил других.
