Все мальчики были на месте и сонными глазами смотрели видеофильм. Нил крепко спал. Обрадовавшийся моему приезду Кристофер побежал, как было условлено, сообщить Гарднерам о моем благополучном возвращении. Я с удовольствием лег на свою койку, испытывая чудесное ощущение, что это мой дом, мой автобус, мои дети. Не жалей о том дурацком дне свадьбы, все это — производное от него. И теперь самое главное — это сохранить такое счастье.
Мы все погрузились в сон, мирный, спокойный, счастливый, и не знали и не подозревали, что ночью совсем неподалеку от нас случился пожар.
Мы с мальчиками стояли и разглядывали дымящиеся остатки препятствия для стипль-чеза. Оно протянулось поперек скакового круга длинной, тридцатифутовой горкой черного пепла, золы и торчащих из земли обгоревших пеньков, источавшей запах садового костра.
Роджер был уже там, и по нему не было заметно, чтобы случившееся привело его в уныние. С ним были трое рабочих, которые, очевидно, загасили пламя до нашего прихода и теперь ждали, пока угли прогорят, чтобы с помощью лопат и трактора убрать следы пожара.
— Гарольд Квест? — задал я вопрос Роджеру.
Он покорно пожал плечами.
— Похоже на него, но он не оставил никаких следов. Мог бы хотя бы оставить плакат «Запретить жестокость».
— И что теперь делать? Будете ставить условный знак вместо забора? — спросил я.
— Ну что вы! Как только уберем эту грязь, построим новое препятствие. Нет проблемы. Это только неприятность, а не бедствие.
— Никто не видел, кто поджигал?
— Боюсь, что нет. Ночной сторож увидел огонь с трибун, это было на рассвете. Он позвонил мне, разбудил, и я, ясное дело, тут же примчался сюда, но никого не застал. Было бы очень здорово поймать кого-нибудь с канистрой бензина, но увы. Видите, тут поработали как следует. Ни о какой неосторожно брошенной сигарете нечего и говорить. Забор загорелся одновременно по всей длине. Ночью ветра не было. Тут не обошлось без бензина.
— Или специальной растопки.
Роджера заинтересовало такое предположение:
— Да, я об этом не подумал.
— Папа не разрешает нам разжигать костер с помощью бензина, — объяснил мой сын. — Говорит, так можно запросто сгореть самому.
— Растопка, — задумчиво повторил Роджер.
Все мальчики закивали.
— Много-много веточек, — сказал Нил.
— Березовых, — поправил его Эдуард.
Вздрогнув, Тоби проговорил:
— Мне здесь не нравится.
Мы с Роджером моментально вспомнили, что как раз в этом месте Тоби видел человека, которому копытом выбило глаза. Роджер тут же сказал:
— Быстро в машину, мальчики, — и, когда они кинулись наперегонки к джипу, обернулся ко мне: — Ведь вы пришли сюда пешком.
— Так это совсем недалеко, и с каждым разом мне все легче.
Я опирался на трость, чувствовал связанность в движениях, но силы определенно возвращались ко мне.
Роджер проговорил:
— Отлично. Давайте в джип и вы. Генри настоящий гений.
Мы проехали по уже знакомой мне дороге и остановились около его конторы. От увиденного зрелища у нас буквально перехватило дыхание.
Стояла все такая же ясная погода, хотя несколько похолодало. Небо отливало прозрачной голубизной, на нем таяли и окончательно исчезали узенькие мазки облаков. Утреннее солнце вовсю играло на ярких полотнищах флагов, лениво трепетавших, свешиваясь с краев большого шатра и образуя огромную живописную арку. Сразу вспоминалась добрая веселая Англия с ее бесшабашным, смеющимся нравом. Я только выдохнул:
— Вот это да.
А Роджер сказал:
— Вон ваши флаги. Генри сказал, что притащил все до одного. Когда его люди развернули их всего час назад и это огромное белое полотнище шатра вдруг расцвело, как… знаете, нужно было быть самым последним ипохондриком, чтобы не растрогаться.
— Полковник, да вы настоящий поэт!
— И кто бы говорил!
— Я твердолобый бизнесмен, — сказал я, хотя и был прав только наполовину. — Флаги располагают людей тратить деньги, и тратить их побольше. Не спрашивайте меня о психологии, просто это так и никак иначе.
Он довольно кивнул:
— Чудесная мысль для ответа циникам, если таковые случатся. Могу позаимствовать?
— Сделайте одолжение.
Огромных грузовиков Генри не было нигде видно. Роджер сказал, что маленький личный грузовичок-мастерскую Генри поставили подальше, чтобы не было видно, за большим шатром. Генри где-то там.
Там, где еще недавно стояли грузовики Генри, были разбиты две большие палатки, почти впритык друг к другу. В одну из них помощники жокеев затаскивали седла и сбрую, вынимая их из припаркованных рядом фургонов. Здесь готовилась раздевалка для жокеев-мужчин. Через открытую дверь видно было, как устанавливают служебные весы-автомат, одолженные у соседнего ипподрома Мидлендз.
У самого дальнего от скакового круга большого шатра с внешней его стороны выстроилась шеренга пикапов, на которых привезли продукты для небольших буфетов под тентами, и там, как муравьи, сновали рабочие, тащившие столы, скамейки, складные стулья, расставляя их под пологами и тентами, и уже можно было без труда представить себе, что скоро здесь зашумят рестораны, ресторанчики, кафе и бары.
— Все получается, — с удивлением произнес Роджер. — Поразительно.
— Здорово.
— Ну и конечно, конюшни в полном порядке. Лошадей привозили, как обычно. Для шоферов и помощников конюхов открыта столовая с горячими блюдами. Здесь пресса. Охрана говорит, что все в самом прекрасном настроении, атмосфера праздничная. Знаете, это как во время войны, понадобился фашистский налет, чтобы у англичан проснулось добродушие.
Мы вылезли из джипа и вошли под своды большого шатра. Каждая «комната» перекрывалась сверху высоким потолком из похожих на мавританские пологи полотнищ персикового шелка в складку, опускающихся по бокам на белые, смахивающие на прочные, массивные стены, которые на самом деле были по большей части обыкновенной парусиной, натянутой на толстых шестах. Пол был устлан коричневыми матами, приклеенными к деревянным секциям, плотно подогнанным одна к другой. Под куполом бесшумно вращались большие крылья вентиляторов, постоянно освежая воздух в большом шатре. У входа в каждую комнату висело уведомление, для кого она предназначается. Все выглядело солидно, просторно и спокойно. Воистину возрождение, настоящее чудо.
— Что мы забыли? — задал я вопрос.
— Вы нам так помогли.
— Могу я попросить об одной вещи?
— Ну конечно.
— Помните, неделю или что-то вроде этого назад вы узнали, как точно распределяются акции между Стрэттонами, о чем они раньше вам не говорили?
Он бросил на меня быстрый взгляд, на миг почувствовав себя не в своей тарелке.
— Да, — начал он медленно. — Вы заметили.
— Это Форсайт сказал вам?
— Какое это имеет значение?
— Форсайт?
— В общем, да. Почему вы подумали, что это он?
— Ему не нравится, как относятся к нему в семье, что ему не доверяют. В то же время он сознает, что вполне заслужил такое отношение. Они думают, что держат его на крючке, но могут перегнуть палку.
— И тогда он не выдержит, и тайны Стрэттонов хлынут рекой.
— Очень вероятно.
Роджер кивнул:
— Он рассказал мне в момент озлобленности против них, а потом пошел на попятную — мол, это только его догадки. Умом он не блещет.
— Очень жаль.
— Я его не люблю, не доверяю ему и совершенно не представляю, что он такое натворил. Когда Стрэттоны что-то скрывают, то делают это надежно.
Мы вышли из большого шатра и увидели у входа фургон и легковую машину. На фургоне было написано белыми буквами «Садовый центр Стрэттона». Из легкового автомобиля вылез Айвэн.
Он встал подбоченясь, закинув голову назад и с изумлением разглядывал переливающиеся на солнце флаги. Я ожидал, что он будет недоволен, забыв о его непосредственности.
Он посмотрел на Роджера, и в глазах у него заиграла улыбка.
— Полковник, — сказал он, — до чего же красиво! — Он перевел взгляд сначала на мою трость, потом на мое лицо. — Вы бы не возражали, — замялся он, — если бы я немного передумал?
— То есть как?
— Ну, в общем, — проговорил он, — я полагаю, Кит, знаете ли, не прав в отношении вас. — Он смущенно отвернулся к шоферу и велел ему выйти из машины и открыть заднюю дверцу фургона. — Прошлой ночью мы с Долли — это моя жена — поговорили, — продолжил он, — и подумали, что тут какое-то недоразумение. Если вы намеревались шантажировать нашу семью, то зачем вам было помогать нам добыть этот шатер? И потом, знаете ли, вы выглядите совсем неплохим человеком, а Ханна всю жизнь не может успокоиться по поводу своей матери — вашей матери. Поэтому мы решили, что я, знаете ли, мог бы извиниться, — при случае.
