Повернувшись к ним спиной, он без видимого усилия потащил Квеста к дверям конторы. Мы с интересом наблюдали, как шумное квестовское стадо, потеряв свой боевой задор, оставило своего вожака и в молчании направилось к выходу.
Опять в конторе стало негде яблоку упасть — Оливер, Роджер, я, пятеро мальчишек, старавшихся сделаться незаметными, Гарольд Квест, а главное, Генри, занимавший место за троих.
— Генри, обыщи, пожалуйста, его карманы, — попросил Роджер.
— Пожалуйста.
По-видимому, он чуточку ослабил хватку, чтобы выполнить эту просьбу, потому что Квест внезапно вывернулся от него и бросился к дверям. Генри небрежно прихватил его за воротник и, прежде чем отпустить, завернул ему руку за спину и легонько толкнул. Сделай это кто-нибудь другой, ничего бы не произошло, но от непринужденной мощи Генри Квест пролетел через всю комнату и врезался в стену. От жалости к себе у него потекли слезы.
— Снимай пиджак! — скомандовал Генри, и Квест повиновался.
Роджер взял пиджак, пошарил по карманам и выложил добычу на стол рядом с конторской книгой, на которой красовался недоеденный гамбургер. Кроме тощего бумажника с обратным билетом до Лондона, там были зажигалка, спички и три темно-коричневых прозрачных обертки с красными и желтыми надписями.
Роджер расправил одну из них на столе и громко прочитал:
— Растопка. Не пачкается. Нетоксична. Сгорает не сразу. Безотказна. Двадцать штук. — Он быстро прикинул: — Пять пустых оберток, это значит, сто штук растолок. Что делать с сотней растолок на ипподроме?
Гарольд Квест смотрел зверем.
От одного вида поднявшегося во весь свой гигантский рост Генри можно было прийти в смятение.
— Если вы не тот, за кого себя выдаете, — грохотал Генри, — то что же вы здесь задумали?
— Ничего, — слабо пропищал Квест, ладонью утирая лицо.
Громкий голос Генри подавил его волю.
— Люди, поджигающие на ипподроме препятствия, запросто могут взорвать трибуны. Все, передаем его полиции.
— Да не взрывал я трибун, — проговорил еще больше испугавшийся Квест.
— Неужели? Вы же были здесь в пятницу утром. Сами же в этом признались.
— Ничего подобного… Я не был здесь тогда.
— Ну нет, вы определенно были здесь, — сказал я. — Вы заявили полиции, что видели, как машина Дарта Стрэттона въезжала в главные ворота между восьмью и половиной девятого утра.
Гарольд Квест явно не знал, что сказать.
— И какой смысл, — добавил Роджер, — было пикетировать ворота ипподрома в такое время, да еще в тот день, когда известно, что не будет никакой публики.
— Хотя телевидение все-таки приехало, — заметил я, — после взрыва.
— Мы вас видели, — с жаром заговорил Кристофер. — По телеку сказали, что это вы сделали. Вы почти убили моего брата и так покалечили моего папу.
— Не делал я этого!
— Кто же тогда сделал? — заревел Генри. — Ты и сделал! Ты путался тут под ногами, мешал, ты же не демонстрант, ты уничтожил имущество ипподрома и пойдешь теперь в тюрьму. Полковник, пошлите за полицией, они копаются там, за оградой. Пусть им скажут, что мы нашли террориста.
— Нет! — заскулил Квест.
— Тогда выкладывай, — приказал Генри. — Мы слушаем.
— Ладно. Ладно. Препятствие я поджег, это правда. — Квест не признавался, а умолял. — А трибуны не трогал, никогда. Не трогал я, Бог свидетель.
— При чем тут Бог? Попробуй убедить нас.
— Зачем вам понадобилось поджигать препятствие? — задал вопрос Роджер.
— Зачем? — Квест с отчаянием обвел комнату взглядом, словно ответ мог быть написан на стенах.
— Зачем? — гаркнул Генри. — Зачем? Зачем? Зачем? Только не пытайся пудрить нам мозги своими правами животных. Мы тебя уже знаем, с тобой все ясно. — Он махнул рукой на гамбургер. — Так зачем ты это сделал? Не скажешь правды, пеняй на себя.
Квест увидел проблеск надежды:
— А если я расскажу, вы меня отпустите?
— Посмотрим, — сказал Генри. — Сначала выкладывай.
Квест посмотрел на великана, на всех нас, уставившихся на него враждебными взорами, потом перевел взгляд на обертки и гамбургер на столе и вмиг потерял самообладание.
На лбу у него выступили капельки пота.
— Мне за это заплатили, — признался он. Это заявление было встречено гробовым молчанием.
Квест обвел нас взглядом загнанного зверя, и пот заструился по его лицу.
— Я актер, — оправдывающимся тоном проговорил он.
Опять молчание.
Отчаяние Квеста возрастало по мере повышения звука его голоса. Он взвывал все на более высоких тонах.
— Да, вы не знаете, что значит ждать и ждать работы, сидеть у телефона и вечно смотреть на него, а он молчит. И жить на крошках… Хватаешься за любое предложение, совершенно любое…
Молчание.
Он жалостливо тянул:
— Я хороший актер…
Я подумал, что этого никто из нас отрицать не станет.
— …но все зависит от везения. Нужно иметь знакомства…
Он стащил с головы съехавшую набок шапочку и сразу стал похож на обыкновенного Гарольда Квеста, сидящего на мели актера, а не на Гарольда Квеста, психопата-фанатика.
Он произнес:
— Мне позвонил кто-то, сказав, что видел, как я играю демонстранта, протестующего против охоты на диких зверей в телевизионном фильме… так, маленькая роль, эпизодическая, без слов, без диалогов, нужно было выкрикивать лозунги и браниться, но мое имя было в титрах, лидер демонстрантов — Гарольд Квест.
Удивительное дело, он страшно гордился тем, что его имя назвали в титрах.
— И тот, кто позвонил по телефону, сказал, может быть, я соглашусь устроить настоящую демонстрацию, за деньги? И мне не нужно будет платить гонорар театральному агенту, потому что он нашел мой телефон в справочной книге, куда заглянул просто на всякий случай…
Он остановился, изучающе глядя на наши лица, умоляя понять его, но никто не хотел понимать.
— Ну, — чуть слышно проговорил он, — меня выселяли из квартиры за неуплату квартплаты, мне некуда было деваться, я уже жил на улице раньше, это ужасно… уж лучше…
Что-то в его рассказе, какая-то нотка жалости к самому себе напомнило мне, что это актер, и неплохой, и что всем этим рыданиям не следует очень сильно доверять. Но, подумал я, пусть продолжает. Может быть, проговорится, не может быть, чтобы не проговорился.
Он и сам понял, что жалостливость не встречает сочувственного отклика, и решил предложить нам более деловое объяснение.
— Я спросил, что нужно делать, и мне сказали, что нужно приехать сюда и устроить кавардак…
— Сказали! — удивился Роджер.
— Нет, сказал. Он сказал, чтобы я собрал несколько настоящих демонстрантов и уговорил приехать сюда пошуметь и покричать. Я так и сделал, походил, поискал, нашел эту крикливую сучку Паулу, она привела с собой друзей… и, поверьте мне, я провел с ними целую неделю и чуть не сдох от них…
— Но ведь вам платили? — предположил я. — Вы брали деньги?
— Ну… — он замялся. — Чуть-чуть сначала. Чуть-чуть каждый день. Да.
— Каждый день! — недоверчиво повторил я.
Он кивнул.
— А за поджог заборчика?
Он окончательно сник.
— Он ничего не говорил о том, чтобы сжечь препятствие, во всяком случае поначалу.
— Кто, — без тени угрозы спросил Роджер, — кто он?
— Он не назвался.
— Вы хотите сказать, — тем же спокойным урезонивающим тоном спросил Роджер, — что вы устроили здесь демонстрацию с разными угрозами по требованию человека, которого в глаза не видели и о котором вам ничего не известно?
— Ради денег. Я же вам сказал.
— И вы были уверены, что вам заплатят?
— Но мне же заплатили. — Принятая им вызывающая манера ничего ему не дала, скорее наоборот. — Иначе чего бы я тащился сюда из Лондона, но этот человек обещал и выполнил свое обещание. И каждый день, когда я устраивал заваруху, я получал еще.
— Опишите его, — сказал я.
Квест покачал головой, идя на попятную.
— Ну, раз так, — с нажимом проговорил Роджер, — ипподром предъявит вам обвинения в преднамеренном уничтожении имущества, а именно, поджоге забора-препятствия у ямы стипль-чеза.
— Но ведь вы сказали… — начал беспомощно защищаться Квест.
— Мы ничего не обещали. Если вы укроете от нас, кто был ваш… э… заказчик, мы немедленно посылаем за полицией.
Видя себя загнанным в угол, Квест сдался.
— Он велел мне останавливать каждую машину, — сказал он, стараясь говорить как можно убедительнее, — и всячески мешать проезду, а в одном из автомобилей будет он, он опустит стекло, скажет номер моего телефона, и я получу деньги. Я не должен был ни задавать вопросов, ни заговаривать с ним, клянусь, да будет мне судьей Бог.
— Ну, ваш судья будет куда ближе Господа Бога, — загремел Генри, — если не скажете прямо и честно.
— Да будет Бог мне… — начал было Генри, но не выдержал и перед лицом стольких обвинителей, не верящих ни одному его слову, осекся и замолчал.
