Похоже, Эмери почувствовал мое настроение и занялся тем, в чем хороши опытные бармены: делать вид, что, не замечая меня, протирает стаканы, однако стоять достаточно близко на случай, если я вдруг говорю не сама с собой, — он услышит мой шепот и подхватит-поддержит беседу. Он был таким барменом, который нужен каждому детективу, — тем человеком, с которым я могла бы поболтать сейчас, когда мне снова так одиноко. Эмери ненадолго удалился в комнатку за баром, наверное кабинет, и, когда вернулся, источал благоухание трубочного табака шерри-бурбон.
Сегодня, в вечер рабочего дня, здесь было немного народу, и я решила, что ничего страшного не произойдет, если попрошу Шери выключить музыкальный автомат, выдававший попеременно поп-хиты девяностых и гитарное кантри. Аппарат умолк.
Отчего у меня выработалась патологическая ненависть к музыке?
Может, оттого, что с некоторых пор вокруг меня полно придурков, неравнодушных к разным стилям — от Баха до хип-хопа. Или оттого, что, когда играет музыка, ты не слышишь, как к тебе подходят сзади. Или оттого, что Пол пиликал на виолончели, и каждый раз, когда звучит струнный инструмент, у меня такое чувство, будто исполнитель заталкивает смычок мне в глотку. Конечно, я ненавидела музыку задолго до того, как услышала в жаркую летнюю ночь, как надрывается Кейт Смит — «Когда из-за гор выходит луна!», — в ночь, когда я потеряла Джессику.
Я попросила Шери рассказать о себе:
— Вы приехали сюда тоже из других краев, как мы все?
— Нет, — произнесла она. — Предки владели здесь ранчо почти двести лет. Мы никогда не были рабами.
В голосе ее прозвенела гордость, словно Шери хотела, чтобы люди знали о ее прошлом, дабы видеть в ней нечто большее. Мне прежде приходилось слышать о том, что небольшой процент населения Аризоны, афроамериканцы, попали сюда не только на невольничьих судах.
— Вы с Эмери вместе? — спросила я. Она улыбнулась и кивнула. — Как вы познакомились?
— Я искала работу, чтобы было чем платить за школу. Он знал мою семью.
— И как ваша учеба?
— Хорошо, — просто ответила она и вдруг погрустнела.
Все лгут.
Я вновь сменила тему, заказав буррито с соусом гуакамоле, чтобы закусить спиртное, которое начало меня разбирать: кроме утреннего рогалика, у меня во рту не было ни крошки.
Моя коротенькая беседа с Шери о ее отношениях с Эмери неизбежно разбудила мысли о Карло. А поскольку это казалось несколько предпочтительней, чем думать о массовом падеже свиней, я уступила воспоминаниям.
Не так уж много усилий я потратила, стоя в своей гардеробной и разглядывая наряды, которые давно не надевала. Для нашего первого свидания с Карло я решительно выбрала длинное, до пола, платье. Черное, без рукавов, трикотажное, с низким воротником-хомутом, оно подчеркивало мои относительно крепкие трицепсы, одновременно скрывая треугольные колени. Волосы я оставила распущенными, решив не стягивать их узлом на затылке.
Стук в дверь — Карло не пользовался дверным звонком. Когда я открыла входную дверь, тотчас увидела произведенный мной эффект. Зрачки его глаз расширились, и учащенный пульс можно было заметить по жилке на шее. Удивительное дело: я почувствовала, как в ответ участился и мой, словно наши сердца стали вдруг форсированными двигателями и разгоняли обороты для прибавления тяги. Я пыталась вспомнить, когда последний раз занималась сексом, и подумала, что предпочла бы сразу отправиться в постель, ведь обед будет бесконечным. Карло помог мне сесть в свой невпечатляющий «вольво», тыльной стороной ладони чуть задев мое голое плечо.
Но обед превзошел все мои ожидания. Мы рассказывали друг другу о себе. Он поделился со мной тем, что в прошлом был католическим священником и преподает с тех пор, как в свои сорок оставил иезуитов. О покойной жене Джейн, с которой прожил двадцать лет, он упоминал с выдержанной грустью, отчего-то придававшей его лицу привлекательность. Я выдала ему смягченную версию своей истории о том, как работала в правоохранительных органах: ничего особенного, типично офисная должность, вышла на пенсию, вот, собственно, и все.
— Местные или федеральные? — поинтересовался Карло, игнорируя намек на то, что говорить мне об этом не хотелось.
— Федеральные. Я занималась расследованием нарушений авторских прав, — добавила я, дабы упредить возможные дополнительные вопросы, с легким сожалением о том, что первая ложь случилась так быстро.
Желая вновь сфокусировать беседу на нем, я бросила на Карло сострадательный, но с огоньком взгляд: «да ладно, мне-то можешь рассказать».
— Трудно было быть священником? Жить бок о бок с таким количеством зла в мире.
— Нет, дело не в этом. Я открыл для себя, что люди по своей сути добры. В этом и состояла моя проблема с церковью.
— С каких пор?
Я отпила крошечный глоточек вина и благодарно посмотрела на краба в мягком панцире на тарелке перед нами. Карло привел меня в замечательное местечко.
— С каких пор люди стали добры, вы имеете в виду?
Я кивнула, макая крабью ножку в сливочный соус и пробуя ее.
— Они всегда были такими. И вся эта трескотня о первородном грехе — полная чушь, — сказал он, но очень мягко, без того напора, с которым люди обычно спорят о вере. Он отпил свой «Манхэттен», явно не собираясь продолжать. Не очень-то по-мужски — этот «Манхэттен», но кто не без греха. Затем поинтересовался: — Ну а как у вас складывалась жизнь?
Он и сам с удовольствием менял тему.
— «Кто знает, какое зло таится в сердцах мужчин»?[12] — спросила я.
— «Тень знает», — подхватил он.
Мы оба рассмеялись. Это был момент, когда ты соглашаешься признаться, насколько ты немолод. А затем я поняла, что Карло хотел получить прямой ответ, и, значит, уклоняться не стоило.
— Жизнь моя складывалась… — Я едва не брякнула что-то легкомысленное, но вдруг осознала, что жажду произвести на него впечатление, показать, что могу держаться с ним на одном интеллектуальном уровне. — Самое ценное — это умение скрывать свои намерения.
— Интересно. Вы знакомы с Максом Бирбомом.
Похоже, у меня получилось сломать некий стереотип.
Карло удалось дополнить меня без покровительственных ноток:
— Писатель. В своем произведении он соглашается с твоей точкой зрения, только делает другой вывод. Хотите послушать или предпочитаете вернуться к теме мудрых изречений и флирта?
Я опешила, что со мной крайне редко случалось при общении с мужчинами. Карло Ди Форенца легко понял мой характер и никоим образом не собирался позволить мне контролировать ход этого вечера. От этого вдруг стало неуютно, но дискомфорт сам по себе ощущался как восхитительный, и впервые в жизни я отдала себя эмоциональному свободному падению, не задумываясь о страховочной сетке. Я применила прозвище, которое станет моим любимым ласковым обращением: так звали персонажа старого комикса «Пого».
— Будь по-вашему, Перфессер.
Ди Форенца улыбнулся, дав понять, что понял аллюзию.
— Благодарю вас. — Он умолк, задумчиво прожевывая мараскиновую вишенку, а затем продолжил: — Один безнравственный и грешный мужчина влюбляется в невинную молодую женщину. Он заявляет о своей любви, но она видит, что он дурной человек. Его испорченность отражена на его лице. Она говорит, что у единственного, кого она сможет полюбить, будет лицо святого. И вот он идет в магазин масок и находит в ту, что в точности копирует лицо святого. Она влюбляется и дает согласие выйти за него. И тут он сталкивается с выбором. Чтобы сохранить ее любовь, он должен поддерживать фарс. И он раздает деньги бедным, показывает, как добр к детям и мелким животным, навещает больных. Все ради того, чтобы убедить ее в том, что он тот святой, каким она его считает. И каждое утро, до восхода солнца, он надевает маску, прежде чем она успеет увидеть, каков он на самом деле. Как вы сказали, «скрывает свои намерения». Но как-то утром, спустя несколько лет после свадьбы, он тянется рукой под кровать, где прячет свою маску, но рука не находит ничего, кроме обрывков бумаги. Похоже, маску ночью сгрызла мышь, и надевать ему теперь нечего. Он начинает рыдать, решив, что его большой любви пришел конец. Ведь когда жена узнает, что он всего лишь лицемер, она оставит его. В окно заглядывает солнце, и, как всегда, его жена поворачивается так, что его лицо — это первое, что она видит, открыв глаза. И вот она смотрит на него глазами, полными любви, но не ужаса, как он полагал. Он осторожно целует ее, встает и украдкой бросает на себя взгляд в зеркало на ее туалетном столике. И поражается, увидев, что лицо его — точная копия той маски, что носил он эти годы… А вот и главное блюдо, — закончил Карло.
Он облизнул губы в предвкушении и занялся морскими гребешками с карамелизованными луковичками, как бы не замечая, что мои челюсти коротко сжались и что мне понадобилось мгновение, чтобы успокоить дыхание и смахнуть слезы ресницами, прежде чем пробормотать что-то соответствующее о моем блюде — каменном окуне.
