Внезапно Альфонсо подъехал ко дворцу. Взгляд Лукреции упал на молодого принца, и сердце учащенно забилось. Колени подогнулись, и она упала бы, если б не поддержка Джулии и одной из служанок, которые пришли сообщить о приезде Альфонсо. Но они опоздали.
— Святой Боже, — Джулия улыбнулась. — Никогда не видела такого красавца.
Лукреция молчала. В этот самый момент Альфонсо поднял голову, увидел ее и остолбенел, словно какой-то волшебник зачаровал его.
Шесть дней, остававшихся до свадебной церемонии, Лукреция и Альфонсо посещали приемы, которые устраивались в их честь, долгими часами гуляли на природе. Видели их и в лучших магазинах города. Они поздно ложились и рано вставали, проводя время в компании друг друга.
Как в детстве, Лукреция однажды прибежала в покои Папы и радостно обняла его.
— Папа, как мне тебя отблагодарить? Как ты сумел так осчастливить меня?
Сердце Александра переполнилось счастьем.
— Я хочу, чтобы у тебя было все, что захочешь… и даже больше, чем ты можешь себе представить.
Вторая свадебная церемония Лукреции пышностью не уступала первой. Но на этот раз она добровольно давала все обеты и даже не заметила меча, который держал над ее головой испанский капитан Севильон.
В ту же ночь Лукреция и Альфонсо, в присутствии Папы, еще одного кардинала и Асканьо Сфорца с удовольствием подтвердили вступление в силу брачного контракта и, как только позволил протокол, отбыли во дворец Санта-Марии в Портико, где провели вместе следующие три дня и три ночи. Они никого не хотели видеть. Впервые в жизни Лукреция ощутила свободу, которую может подарить только любовь.
* * *
После свадебной церемонии Чезаре вернулся в свои ватиканские апартаменты. В голове вертелись мысли о том, что ему надлежит сделать, став главнокомандующим, но сердце обратилось в камень.
Он едва сдерживался во время бракосочетания сестры, более того, явился в костюме единорога, символизирующего девственность и чистоту. А потом, заглушая тоску вином, даже дотерпел до окончания праздника. Но теперь его мучило одиночество.
Лукреция в этот день выглядела даже более красивой, чем всегда. В красном свадебном платье, поблескивающем драгоценными камнями, она не шла, а плыла, как императрица. Если первый раз она выходила замуж совсем ребенком, то с тех пор стала хозяйкой собственного дома, родила и заняла достойное место в обществе. До этого дня Чезаре не замечал всех этих перемен в своей сестре, а тут ее величественность просто бросилась в глаза.
Он благословил ее и пожелал счастья, но сердце наливалось злобой.
Несколько раз после церемонии бракосочетания Лукреция ловила взгляд Чезаре и улыбалась, чтобы ободрить его. Но потом, по ходу вечера, обращала на него все меньше внимания. Когда он подходил, чтобы заговорить с ней, она с явной неохотой прерывала беседу с Альфонсо. Веселая, смеющаяся, дважды она сделала вид, что не замечает его. А когда уходила с Альфонсо в спальню, чтобы закрепить выполнение брачного контракта, даже не пожелала ему доброй ночи.
Чезаре сказал себе, что должен забыть о тех чувствах, которые испытывал в тот вечер. Что должен перестать думать о ней, потому что вот-вот снимет лиловую сутану и красную шляпу кардинала, станет главнокомандующим папской армией, сможет жениться, иметь детей и сражаться в великих битвах, о чем грезил с детства.
И таки убедил себя, что брак Лукреции и Альфонсо всего лишь ловкий ход его отца, направленный на то, чтобы еще теснее связать Рим и Неаполь и обеспечить женитьбу Чезаре на неаполитанской принцессе. Он знал, что Розетту, дочь короля, прочат ему в жены. Слышал, что она красива и улыбчива. А получив титулы и собственность в Неаполе, он мог идти войной на баронов и викариев с тем, чтобы привести оставшуюся часть Романьи под руку Папы и семьи Борджа.
Он попытался уснуть в надежде увидеть во сне грядущие победы, но снова и снова просыпался, изнывая от страсти. Ему хотелось, чтобы Лукреция лежала сейчас в его постели, а не рядом с Альфонсо.
Францис Салути, следователь флорентийского Совета десяти, знал, что ему предстоит исполнить самое важное поручение, когда-либо выпадавшее на его долю, допросить под пыткой Джироламо Савонаролу.
Тот факт, что Савонарола был священнослужителем, известной личностью, ничего не менял. Да, он часто слушал проповеди этого человека, и они хватали его за душу.
Но Савонарола нападал на Папу и самых богатых людей Флоренции. Он участвовал в заговоре врагов республики.
И потому должен предстать перед судом, дабы под пыткой признать истинность выдвинутых против него обвинений.
В специальной камере, охраняемой солдатами, Салути руководил своими подчиненными. Дыбу уже подготовили, механик проверил все колесики, тяги, блоки, грузы.
Никаких поломок не обнаружил. В красном чреве печи лежали разнообразные щипцы. От идущего в камеру жара Салути прошиб пот. А может, потому, что он знал, что этот день принесет ему щедрое вознаграждение.
Салути гордился тем, что профессионально выполняет свою работу, пусть она ему и не нравилась. Не нравилось и то, что никто не знал, чем он зарабатывает на жизнь, пусть это и делалось для его безопасности. Во Флоренции месть считалась обычным делом. Домой он всегда шел при оружии, с обеих сторон его дома стояли дома ближайших родственников, которые всегда пришли бы на помощь, если бы на него напали.
Желающих занять его место хватало. Ему платили шестьдесят флоринов в год, плюс он получал премию в двадцать флоринов за каждый допрос, который поручал провести Совет.
Салути был в обтягивающих шелковых рейтузах и блузе темно-синего, почти черного цвета, в такой цвет материю красили только во Флоренции. Он, конечно, понимал, что в пыточной камере яркоцветье неуместно, но лично его такая мрачность тяготила, потому что Салути, несмотря на частые боли в желудке и бессонницу, отличался веселым характером и живо интересовался происходящим вокруг. Посещал лекции о Платоне в университете, не пропускал ни одной проповеди Савонаролы, бывал в мастерских знаменитых художников и скульпторов, чтобы посмотреть на самые последние картины и скульптуры. Однажды его даже пригласили в сады Лоренцо Медичи, еще при жизни Великолепного. Тот день стал самым знаменательным в жизни Салути.
Он никогда не испытывал наслаждения от страданий его жертв. И гневно отвергал подобные обвинения. Однако не мучила его и совесть. В конце концов, непогрешимый Папа Иннокентий издал буллу, оправдывающую применение пыток в поисках ереси. Да, крики жертв рвали душу. Да, по вечерам сон не шел, пока он не выпивал полную бутылку вина.
Но более всего его раздражало необъяснимое упорство его жертв. Ну почему они отказывались сразу признать свою вину? Почему тянули и заставляли всех страдать вместе с ними? Почему не желали внять голосу разума?
Особенно во Флоренции, где красота и здравомыслие достигли небывалого расцвета, сравнимого разве что с древними Афинами.
Печально, конечно, что причинять им страдания приходилось Францису Салути. Но разве не говорил Платон, что на жизненном пути каждого человека, какими бы благими ни были его намерения, обязательно встречались люди, которых он заставлял страдать?
А главное, он действовал на основе юридических документов.
В великой Республике Флоренция ни один человек не мог подвергаться пыткам, если не имелось доказательств его вины. Документы подписывали ответственные чиновники Синьории, члены правящего Совета. Он читал их внимательно, не по одному разу. Их одобрил Папа Александр, даже посылал своих представителей для ознакомления с ситуацией на месте. Ходили слухи, что сам кардинал Чезаре Борджа тайно побывал во Флоренции, чтобы удостовериться в виновности Савонаролы. Конечно, теперь у святого монаха не осталось никаких надежд на спасение.
И человек, ответственный за пытку, про себя молился о том, чтобы монах как можно быстрее покинул этот мир.
Подготовившись душой и телом, Францис Салути ждал у открытой двери пыточной камеры, когда же к нему приведут поверженного Молота Господнего, монаха Джироламо Савонаролу. Наконец, знаменитого оратора втащили в камеру. Похоже, уже сильно избили, и Салути даже обиделся. Излишнее рвение тюремщиков принижало его заслуги.
Как и полагалась профессионалам высокого класса, Салуги и его помощник быстро и надежно закрепили Савонаролу на дыбе. Не полагаясь в столь ответственный момент на подчиненного, Салути сам повернул железное колесо, вращение которого через шестерни передавало движение на перекладину, медленно отрывающую руки от тела. Ни Салути, ни Савонарола не проронили ни звука.
Салути это нравилось. Он полагал пыточную аналогом исповедальни, где не пристало зазря сотрясать воздух.
Вскоре Салути услышал знакомый хруст: предплечья вышли из локтевых суставов. Кардинал Флоренции, сидевший поблизости от этого жуткого звука, побледнел, как мел.
