Все изменил 1991 год. Крушение Советского Союза поколебало единство самой крупной из оставшихся его частей — Российской Федерации, и генерал Дудаев, приносивший присягу верности СССР, счел себя свободным от клятвы. Рассчитывая добиться независимости Чечни, он сзывал под свои знамена чеченцев, «мирных» и «немирных», пользуясь терминологией давнего их усмирителя, генерала Ермолова. И Бегаев, которому после выхода из тюрьмы хотелось отведать в жизни чего-нибудь новенького, подался в Чечню.
Свою историческую, так сказать, родину Бегаем видел в советское время всего однажды, мельком, и на новую, дудаевскую Чечню глядел во все удивленные глаза. Впечатление — непрерывный пляс. Плясали, собственно, только старики, исполняя зикр — священный танец войны, но казалось, что все непрерывно движется в головокружительном круговращении, непонятное и втайне исполненное смысла, как фигуры народного танца. Русских выкидывали из домов, им небезопасно становилось ходить по улицам, где торговали чеканкой с изображением богатырей вайнахского эпоса, родо-племенные отношения, которые никогда здесь не угасали, получали права закона. И над обморачивающим пряным безумием пляски реяло знамя — полная луна и лежащий волк.
Из уст в уста передавали некие неблагонадежные личности, что Дудаев, в надежде упрочить свое самовольное президентство, посетил поэта, чьи стихи в Чечне звучат наравне с народными песнями. Поэт, смолоду парализованный, принял его лежа, и Дудаев, склонясь над его кроватью, делился замыслами относительно будущего великой Ичкерии, когда она, многострадальная, наконец-то освободится от русского гнета. Просил о поддержке: «Сегодня для чеченцев особенно важно ваше веское слово!» Когда президент закончил, поэт некоторое время лежал, одеревенело вытянувшись под расшитым узорами плотным одеялом, с неподвижной белой бородой, прикрыв глаза, так что Дудаев с испугом прислушался, не прекратил ли он дышать.
— Сколько мечетей ты построил за время своего правления? — вынырнув из старческой медитации, спросил поэт.
Дудаев назвал точную цифру.
— Хорошо, — одобрил поэт. — Ну а сколько школ?
Дудаеву нечего было ответить.
— Музеев? Университетов? Театров? Библиотек? — продолжал безжалостно допрашивать поэт, и голова президента склонялась все ниже и ниже.
— Это успеется, — пытался он перетянуть на свою сторону неподатливого собеседника. — Сперва мы должны заложить основы…
— Прочь от меня! — повысил голос патриарх чеченской поэзии. — Ты разрушаешь, а не закладываешь основы, и тебя проклянет твой народ.
Выслушав эту нравоучительную историю, Исмаил Бегаев равнодушно пожал плечами. Для него, выросшего вне родины, вне религии, вне культуры, оставались одинаково чужды и университет, и мечеть. Наоборот, он с опаской думал, как бы Дудаев не обязал всех своих сотрудников совершать намаз пять раз в день: вот морока! К счастью, президент Ичкерии сам иногда путал намаз и рамадан, а значит, с ним Бегаеву было легче работать, чем с фанатиком ислама. А работы предстоял непочатый край. Политика, экономика… Экономика свободной Ичкерии была сложна и запутанна, питавшие ее каналы — неочевидны, но если приглядеться, суть ее составляло все то же, от века существовавшее и так обворожившее его когда-то: налететь, захватить, отнять, попользоваться.
Взять хотя бы комбинацию с фальшивыми авизо, простую, как все гениальное. Открывались две компании, обычно — банки. Первый банк, используя коды, полученные от Центрального банка, пересылал второму авизо на перевод определенной суммы; представитель второго шел с этой бумажкой в отдел выплат Центробанка, где получал указанную сумму наличными. Провернув аферу, оба банка исчезали.
Но это так, мелочи, по сравнению с основным источником дохода — нефтью. Чечня выступала в роли важного звена российских нефтепроводов: через нее текла каспийская нефть из Баку, через нее же западносибирскую нефть доставляли в Новороссийск. Сидеть на таком богатстве — да чтоб не попользоваться? Президент Дудаев, а также бандиты, державшие под контролем чеченское правительство, продавали российскую нефть на мировых рынках, а на все полученные от продаж деньги покупали оружие у российских командиров. Русская армия, униженная и затравленная, убеждаемая со всех сторон, что стремление защищать свою страну — отрыжка имперского сознания, была достаточно для этого деморализована. Моральный же дух чеченцев — живого укора русскому имперскому сознанию, объекта заботы правозащитников — взмывал ввысь…
Об этом можно петь песни и слагать поэмы и все же не затронуть и десятой части фактического материала. Если поначалу Дудаев делился процентом от неправедных доходов с покровителями в правительстве, то вскоре он почувствовал, что достаточно силен, чтобы показать им кукиш. Оскорбленные покровители решили вернуть мальчишку-шалуна на его истинное место при помощи армии. Началась война. Исмаил Бегаев, ставший незаменимым винтиком сложной ичкерийской механики, ощутил, что война — то, что ему на самом деле по нраву. Под его началом состояли отменные ребята, прошедшие боевую тренировку в Абхазии, куда их посылало российское правительство, не предвидя, что готовят боевую силу против себя… Кровь. Молодечество. Окрыляющее сознание своего могущества, власти над этими слабыми пассивными русскими и европейцами, попадающими в плен. Их можно было убить — красиво, страшно, со съемками на пленку; но выгодней было отпустить на свободу в обмен на крупный выкуп. За некоторых платил Корсунский — давний знакомец Бегаева по прошлой, московской жизни: ему нравилось выглядеть благодетелем. Другим, которые безрассудно отказывались платить, приходилось рубить пальцы перед кинокамерой: сегодня один палец, завтра — второй, послезавтра — левое ухо… Тогда-то бывший Бега удостоился нового, отныне единственного прозвища — Азраил. За его плечами — черные крылья, вокруг него — смерть и кровь. Снова и снова — чужая кровь.
И своя. Нося имя ангела, Азраил не был духом и в своей телесной сущности был уязвим. Как его ранили, он не помнит, хотя потом доложили, что возле него взорвался русский снаряд. Исмаил Бегаев потерял сознание, кратко выпал из жизни. Пришел в себя на белой постели, под распахнутым окном, через которое единой масляной волной текли ароматы южных цветов и голос муэдзина. Бегаев сразу сообразил, что он не в России, и точно: оказалось, в Турции. Его лечили, выхаживали, исполняли все его пожелания — за исключением одного… Помимо процедур и диагностических исследований неминуемым компонентом распорядка дня стали беседы с чернобородым человеком средних лет — знатоком и ярым приверженцем ислама. А еще провозглашают, что Турция — светское государство! От этих разъяснительно-агитационных лекций отвертеться не удалось, как Бегаев ни старался, ссылаясь на плохое самочувствие и застарелый атеизм. Смирившись с их неизбежностью, Бегаев стал находить в этом развлечении умственное удовольствие, разнообразившее белую скудость больничного режима. Постепенно начал втягиваться, задавать вопросы, на которые получал строгий четкий ответ. Ответы укладывались в стройную систему, подобие которой Бегаев встречал разве что в «Моральном кодексе строителя коммунизма». Только «моральный кодекс» вызывал отвращение: в нем Исмаил не находил ничего сходного с собой. А чернобородый человек убедительно показывал на примерах, что Исмаил Бегаев — готовый воин джихада. Надо понять это, подчиниться Аллаху, и все пойдет на лад.
Разве это так уж трудно?
Мусульманину не нужны искусства, так как грех подражать Творцу, создавая подобия людей и животных, в которых человек не в силах вдохнуть жизнь. Мусульманин вправе убивать, осуществляя личную месть, так как Аллах снисходителен к человеческим слабостям. А убивать во имя Аллаха — дело святое, это называется «джихад». Большим джихадом именуется борьба внутри человеческого сердца, борьба с собственными грехами, но для тех, кто не святой, малый джихад — война за утверждение ислама на всей земле — благое дело. Кто не примет ислам, будет убит. Если воин джихада берет имущество неверных, в этом нет предосудительного.
Таковы отныне были взгляды Азраила. Их-то он и высказывал Питеру с потрясающей откровенностью, со сверхъестественной, почти ангелической, простотой…
Александр Борисович черкнул в своем подручном блокноте для заметок: «Что случилось с Азраилом?»
Нет, и вправду: тот, кто был так откровенен с западным журналистом и косвенно вызвал волну анти-исламских настроений в массовом сознании не только Америки, но даже Англии, любящей хвалиться своей толерантностью и защищающей права чеченских «повстанцев», — на что может рассчитывать такой человек? Вряд ли за это члены родного бандформирования, а также их покровители за рубежом погладят его по головке. А озлобясь, он и сам мог отомстить Зернову, устроив взрыв. Благо военной квалификации на это у полевого командира хватало…
