Зачем Соломону детская ванночка? Чуркин всегда задавал себе этот вопрос и всегда злился, не находя ответа… Старик уже давно жил один. Жену он похоронил три года назад. Детей у них никогда не было, а значит и внуков тоже. И для чего ему ванночка?
Картина – понятно! Это вложение капитала, это искусство, а оно нынче дорожает… Велосипед, возможно, воспоминание о молодости. Телефон – антикварная вещица, раритет послевоенных времен. И даже тазикам можно найти объяснение… Но зачем Соломону оцинкованное детское корыто?
За каждую экспертизу старик получал от Чуркина солидные деньги. Давно хватило бы на три евроремонта… И ведь квартира не где-то на задворках! Почти на Тверской, в трех шагах от Маяковки.
В этот раз Соломон работал долго. Кроме комплекта Арсения пришлось осмотреть еще с десяток вещей. Чуркин захватил их специально, для чистоты эксперимента.
В комнате обстановка была не менее запущенной, чем в коридоре. Множество ковров, мрачный светильник типа абажур, тахта с плюшевым покрывалом. А главное – запах! В берлоге Соломона пахло пылью, сердечными каплями и солеными огурцами.
Единственное, чем гордился старик – безупречная репутация. Он никогда не ошибался. Ему часто платили большие деньги, так знали за что! Любое ювелирное изделие он оценивал безупречно, ни больше, ни меньше.
– Не понимаю я вас, уважаемый Василий. Или я совсем глупый идиот? Вы зачем мне столько барахла притащили? Вы же хотели оценить только этот комплектик. Или я не прав?
– Не знаю, как и сказать… Вы всегда правы, Соломон!
– Тогда заберите всю мелочь. Вы сами ей цену знаете… А над этими игрушками придется поработать. На первый взгляд – бриллианты. Но огранка не первоклассная. И оправа наспех сделана… Василий, и где вы достали таких камней? На каком таком прииске? Это же близнецы-переростки… Я такое чудо за свою жизнь впервые вижу.
Соломон работал около часа. За это время к обычным запахам гостиной ювелира прибавились ароматы кислот и другой химии. А еще какой-то прибор потрескивал, и по воздуху разносился озон, как в больничном корпусе.
– Значит так, Василий. Вы знаете мою таксу? Или вам напомнить?
– Знаю. Один процент от оценки, но не более трех тысяч баксов.
– Верно. Так вы уже зажали в кулачке три штуки? И не говорите мне, что вы не знаете, какая это ценная вещь… Такие камни иногда попадаются, но чтоб сразу пять – это чудеса. Скажите, Вася, это не вы распилили алмаз Орлов на пять равных частей?
– Шутник вы, Соломон… Какова общая цена всего комплекта?
– Я говорю – миллион двести. В Европе дадут немного больше, но будут задавать лишние вопросы. Вам оно надо?
– Это чистые камни, Соломон. Без криминала.
– Я бы тоже так говорил на вашем месте… Мой совет – если кто-то продает вам это за восемьсот тысяч, то берите, не делайте из себя идиота… Совет бесплатный, а за работу попрошу три тысячи.
Когда Чуркин ушел вместе со своим сокровищем, Соломон снял со стены оцинкованную детскую ванночку, отнес ее в комнату и положил на тахту. Два нажатия шилом в нужные места и с легким скрипом отделилось второе дно. И зазор-то всего в палец толщиной, в банковскую пачку купюр, но зато по всей площади умещалось три десятка этих пачек.
Две тысячи долларов Соломон добавил в корыто, а тысячу положил на стол и сразу же позвонил кому-то.
Те, кого он вызвал, пришли через час. Это была молчаливая пара – мужчина и женщина тридцати лет. Они сразу прошли в гостиную, где уже всё было готово к представлению: тахта накрыта простыней и на неё, наподобие театральных софитов, устремился свет из двух настольных ламп.
Старик Соломон разместился в кресле напротив сцены. Актеры в красивых позах замерли перед ним, как фигуристы в ожидании музыки… Магнитофон нехотя заработал и комнату наполнили звуки старинных инструментов. Не-то орган, не-то клавесин. Одним словом – фуги Баха.
Театр одного зрителя разворачивался по всем классическим канонам: увертюра, прелюдия с поцелуями, завязка со стриптизом и кульминация первого действия…
Спектакль шел полные полтора часа. Пьеса в трех актах с двумя антрактами… Аплодисментов в финале не было. Вместо них артисты смахнули со стола приготовленную Соломоном тысячу баксов.
И ушли они молча, на английский манер – не прощаясь. А зачем прощаться? Ведь через неделю милый старикашка позвонит опять. И они снова приедут и будут в поте лица добывать хлеб свой насущный…
* * *
Оказалось, что пройти в храм науки на Воробьевых горах совсем не просто. Вахтеры стояли насмерть! Сытин удивился – это было первое место в Москве, где решительно и с презрением отказались от крупной взятки за мелкую услугу… Он удивился и обрадовался. Душа переполнилась гордостью за свою страну. Врут, когда говорят, что у нас всё пронизано коррупцией! Не всё! Есть еще честные люди…
Сытину и Верочке пришлось на ходу менять план поиска студента Тюлькина. Решили работать не по самому объекту, а по его окружению. И это правильно! Ну, ворвались бы они в аудиторию, прижали бы студента к стенке, а он бы ушел в полную несознанку: ничего не знаю, ничего не ведаю… С вещим Олегом нужна хитрая игра.
Около часа они выясняли, из каких дверей будут выходить историки. И когда их ждать…
Сытин хорошо понимал, что скоро из ворот вырвется веселая и озверелая толпа. Она будет нестись вперед, как орда Мамая. Кто из них остановится и ответит двум старикам?
То, что для этих лоботрясов они с Верочкой выглядят парой преклонных годов, Сытин не сомневался. Он хорошо помнил, как на втором курсе приревновал свою подружку к одному аспиранту. И как та рассмеялась, узнав об этом: «Дурак ты, Леха. Нашел к кому ревновать. Он же старик, ему же за тридцать»… Сейчас самому Лехе Сытину было уже за сорок.
Но всё оказалось не совсем так. Историки, они люди рассудительные. Это не вертихвостки из театрального, и не юмористы с физмата… Толпа была, но она не неслась, а чинно двигалась. И общение в толпе было, но не крики и визги, солидные беседы о мировых проблемах.
Студенты не разлетались как воробьи, а разбредались небольшими группами по боковым дорожкам.
Сытин наметил первую жертву – девушку в очках. Она плелась за какой-то парочкой и пыталась расслышать их спор о партии «Народная воля».
Без особых усилий удалось её притормозить и отвести в сторонку, на лужок под липку.
– Простите, девушка, вы с истфака?
– Да, пятый курс. А вы кто?
– А мы из ФСБ.
– Это что такое? Это по поводу оплаты за общежитие? Так я погасила задолженность.
– Нет, девушка. ФСБ – это бывшее КГБ. Мы с Лубянки… Вы знаете студента Тюлькина?
– Олега? Конечно знаю… А он что, шпион?
– Пока нет! И не надо задавать лишние вопросы… Что это за личность, этот ваш Тюлькин?
– Он не мой. За ним Катя рыжая бегала, но прошлой весной у них что-то разладилось… Олег – хороший парень, но полный балбес. Высокий, мускулистый и нахальный. Он спортсмен, а из таких историки не получаются… А вот про его шпионскую деятельность я ничего не знаю.
Рыжая Катя была скорее блондинкой с легким медным оттенком. А вот фамилия её была подходящая – Рыжова.
Уже с первого взгляда было ясно, что эту Катерину голыми руками на арапа не возьмешь. И на мякине её не проведешь. Здесь сказочка про ФСБ не пройдет… Сытину пришлось представиться частным сыщиком, пригласить Рыжову в дорогой ресторан и пообещать денег за ценные сведения – вплоть до годовой стипендии. На самом деле – не такая уж большая сумма.
Все это время Верочка смирно стояла в сторонке, изображая скромную секретаршу или помощника частного сыщика. Уже в ресторане она достала блокнотик и уткнулась в него, не мешая беседе.
Рыжая Катя вела себя свободно, если не сказать развязно:
– Я давно знала, что Олежка попадет под следствие.
– Но мы, Катя, ведем частное расследование.
– А какая, на фиг, разница? По нему все равно тюрьма плачет. Совсем совесть потерял… В мае мы с ним собирались в ЗАГС идти. Нужны, понятно, деньги, и он мне говорит, что ему подвернулась халтурка.
– Хорошо.
– Чего хорошего? Вы, господин сыщик, знаете, что это за халтурка?
– Пока нет.
– Я тоже не сразу узнала… Олегу подвернулась старуха лет тридцати пяти. Она сняла ему квартиру здесь на Ломоносовском, и он там работал как в шахте.
– Это в каком смысле?
– Уставал очень.
– И вы, Катя, стали ревновать и бросили его?
– Какая, к черту, ревность! Я же говорю – выматывался он. Как старуха уедет, так я на Ломоносовский, а Олежек уже ничего не может. И зачем мне такая любовь? С ней он ударник, а на меня сил не хватает… Эта баба собиралась с ним долго жить. Часть вещей своих на ту квартиру перевезла. Даже сейф притащила. Во, блин, дура!
В это время принесли горячее и пришлось прервать беседу. Впрочем, самое тайное уже стало явным. Больше не надо искать сейф по всей Москве. Вот он, голубчик, стоит себе в квартире на Ломоносовском проспекте.
