– Он опасен? – спросил я.
– Очень. Тяжелое отравление, гангренозный распад ткани в месте укуса. – Анна не двигалась. – Судороги, парезы, коматозное состояние. Иногда смерть.
Я взялся за угол подушки, смахнул паука на пол. Это сразу придало ему активности. Членистые лапки каракурта задвигались, тонкая, как комариная, передняя часть конечности быстро, словно палка слепого, исследовала место для следующего шага.
Я раздавил его и смел ядовитые останки в ведро.
Потом вместе с Анной мы внимательно осмотрели постель, все вещи и книги, перетряхнули мою одежду.
У нее испортилось настроение.
– Хочешь – поставим кофе? – предложил я.
– Давай… В детстве из-за них мы спали на кошме. Отец и мать говорили, что каракурт по кошме не может передвигаться. А мать еще говорила, что, если спишь во дворе, нужно положить вокруг аркан из бараньей шерсти. Каракурт не переносит запах барана…
– Я обязательно куплю бараний тулуп, и мы будем на нем спать. – Я привлек ее к себе. Моя рука попала в вырез ее тяжелого платья и ощутила пружинистую упругость груди, шелковистую нежность кожи – я словно коснулся холки молоденького пугливого жеребенка. – Тогда паук больше не приползет.
– Он и так не приползет…
– Почему?
Она грустно посмотрела на меня.
– Каракурты в Восточнокаспийске не водятся, милый.
– Ты считаешь, что он не мог сам попасть в комнату?
– Ты не представляешь, чего ты сегодня избежал…
Я молча смотрел на нее.
– Я знаю моего бывшего супруга. Если я останусь с тобой, он уничтожит нас. Сгноит моего дядю в тюрьме.
– Какой же выход?
– Мне уже дали понять, что именно я должна делать. Утром меня вызывали в облвоенкомат. Для них я специалист по огнестрельным ранениям.
– Что им нужно от тебя?
– Мне предложили работу.
– Не здесь?
– Нет.
– Афганистан?
Она не ответила.
– Я дала согласие.
Реальность настигла меня. Мы жили в суровом мире, который нам долго представляли идиллически-безмятежным, лучшим из миров… Жили так долго, что и сами в конце концов чуть не поверили в это.
Наша областная мафия боролась против меня так, словно я был не прокурором, а преступником, объявленным вне закона. Мне готовили нечаянную смерть; ближайший родственник моей подруги, а теперь и она взяты были в качестве заложников.
Командно-бюрократический аппарат на всех уровнях всегда точно копировал методы и приемы вышестоящих.
– Когда ты едешь? – спросил я.
– Завтра. Вернее, сегодня. Дневным паромом.
– Ничего не понимаю. Ты шутишь!
– Я не шучу. Умоляю: не приезжай меня провожать. Иначе я не выдержу. Я спешила, чтобы проститься…
Я выключил чайник, он так и не успел закипеть. Анна с жалостью взглянула на меня.
– Ляжем под одеяло… – Она потянула меня за руку. – Каракурт больше не приползет. Ничего не страшно, когда под одним одеялом…
В областную больницу, к капитану Мише Русакову, меня не пустили – было еще рано.
Тенистый, с цветами, двор по другую сторону решетки показался мне райским уголком рядом с пыльной, побитой машинами дорогой и хилыми саженцами вдоль тротуара. Я не удивился бы, различив под деревьями гуляющих фламинго или павлинов.
«Недавно еще я мог увидеть здесь Анну…» – подумал я.
Вместо нее я заметил двух девочек-подростков.
– Девочки, – позвал я. – Пожалуйста, узнайте, как здоровье капитана Русакова. Чистая хирургия, вторая палата…
– Миши? – Одна из девочек погремела спичечным коробком. – Он в порядке.
– Точно?
– Мы заходили – ему тоже не спится… А у вас нет сигарет? Не беспокойтесь: мы совершеннолетние.
У меня были большие сомнения на этот счет.
– Не курю.
– А вы захватите, когда еще раз поедете! – предложила вторая подружка. – Мы будем ждать.
Я сел за руль, помахал им, и они тоже подняли худые девчоночьи руки, на треть высовывавшиеся из коротких больничных халатов.
Капитан «Александра Пушкина» поправлялся – это согрело мне душу.
У меня больше не было причин оставаться в Восточно-каспийске. Кто-то верно рассчитал – пока Анна была здесь, я не принял бы новое назначение. Мне нанесли удар со стороны, откуда я меньше всего ожидал.
– Как вы относитесь к проблеме снежного человека? – спросил Гарегин, накладывая мне на лицо теплые ухоженные пальцы.
– Есть что-нибудь новое? – осторожно спросил я. – Мне казалось, что вопрос давно решен.
– Разве вы не читали в «Восточнокаспийском рабочем»? —
Гарегин на секунду даже задержал бритву.
«Восточнокаспийский рабочий» в надежде на новых подписчиков то живописал кладбища африканских слонов, то освещал аварию истребителя где-нибудь в Небраске. Теперь вот – снежный человек…
– Видимо, я пропустил.
– Два английских туриста видели его своими глазами, – поведал Согомоныч. – Они стояли совсем близко. Как от этой двери до зеркала… Он был хорошо виден. Волосатый, уши белые. Босиком…
– А почему уши белые? – Я заинтересовался.
– Я думаю, отморозил. Мой дед тоже отморозил уши. И они у него до конца жизни оставались белыми. И не только уши.
Я деликатно промолчал.
Оперативно-следственная группа с того берега начала операцию еще на рассвете. Я в ней не участвовал. Несколько оперативных групп одновременно выехали из Дома рыбака на обыски – к Эдику Агаеву, к Буракову, к Цаххану Алиеву…
– …Кстати, вас в городе очень хвалят, – Согомоныч сменил тему. – Вы вроде честного комиссара полиции. Смотрели «Доклад комиссара полиции президенту республики»?..
За окном промелькнул автобус-катафалк, на секунду он закрыл запечатленный в масляной краске призыв к расстрелу Умара Кулиева.
Я очнулся, почувствован мгновенный ожог всего лица. Но прежде чем боль стала нестерпимой, Согомоныч уже приподнял салфетку, охладил и снова набросил мне ее на лицо – еще теплую и влажную.
– У вас сегодня вид прекрасно отдохнувшего человека, – любезно сказал Гарегин, уже не пытаясь представить свой труд как обычный «хермет». – Между прочим, меня считают вашим человеком…
– Как ты себя чувствуешь, Гезель? – спросил я, когда она вошла в кабинет.
Что-то подсказало мне, что с ней не все в порядке.
– Доктор говорит, что я должна была уйти в декрет раньше. У меня все как-то быстрее оказалось…
– Дело только в этом?
Она вздохнула.
– Не только. Кто-то хулиганит по телефону. Угрожает.
– Ничего не бойся, Гезель. Я скажу – с сегодняшнего дня тебя будут отвозить на машине. Она улыбнулась.
Мне звонили? – спросил я.
– Из обкома. В четырнадцать собирают административные органы. Вас просили приехать за час. К Митрохину.
– Меня – одного?
– Да.
– Непонятно. Бала звонил?
– С самого утра. Он хотел прийти, но почему-то задерживается. Я даже волнуюсь. Звонила его мама из Баку. Она не может к нему дозвониться: никто не берет трубку.
– Тогда, пожалуйста, найди его.
– Кроме того, вас хотела видеть вдова Ветлугина… – Гезель прислушалась к шагам в коридоре. – Наверное, это она!
Это действительно была Ветлугина. Она явилась по собственной инициативе и выглядела весьма решительно. Я сразу это заметил. Арест Баларгимова изменил ситуацию.
– Мне бы хотелось дополнить показания о гибели мужа… – сухо сказала она.
Я пригласил ее в кабинет, молча указал на стул. – Мне рассказала одна женщина, – Ветлугина начала с конца. – Мы с ней вместе работаем. А ей говорил сын – он осенью утонул на рыбалке… Моего мужа застрелил Баларгимов. На берегу, рядом с метеостанцией.
Я боялся ее вспугнуть, но все же спросил:
– За что?
– Не знаю. – Она достала платок, вытерла сухие глаза. – Ждали как раз лодку с рыбой, а Баларгимов ходил с ружьем. Пьяный. Подавал сигналы – в каком месте подплывать к берегу…
– Что потом?
– Там была весельная лодка одного казаха – вечно пьяного. Тоже браконьера…
Я вспомнил громадного лысого азиата – в галифе и телогрейке, угрожающе кренившегося к земле в мой первый приезд на метеостанцию, похмельный памятник, возникавший на площади перед бывшим банком.
«Адыл Абдуразаков!» Именно он притащил в «козлятник» кричащего, отбивающегося карлика Бокассу, когда тот порезал Мишу Русакова.
– Баларгимов направил ружье на казаха, потом на другого – маленького сумасшедшего старичка карлика, который ему служил…
«Бокасса!»
– Приказал поднять Сашу, вывезти на лодке в залив и бросить в воду. Они это и сделали. Не очень далеко от берега. И ружье это туда бросили…
– Вы подтверждаете, что у мужа ружья не было?
– Никогда! И боеприпасов тоже… Или я, или его брат – мы бы их видели!
– Кто же их принес в дом?
Ветлугина поколебалась.
– Милиция, наверно, во время обыска. Их приезжало не сколько человек. Старшим был Бураков.
– Вы можете написать об этом собственноручно?
– Конечно. Теперь уже все равно.
