Закончив свой рассказ, она вновь пожала плечами. Словно говоря: «Вот и все, больше тут не о чем толковать».
— Кто она? — тихо спросил Ломбард. Даже произнося эти простые, обычные слова, он понимал, что они вступают в борьбу, что Пьеретта не ответит ему просто так, что с ней предстоит заключить сделку.
Она ответила так же просто, так же небрежно:
— Вы думаете, это будет честно с моей стороны?
— Речь идет о человеческой жизни. Он умрет в пятницу, — напомнил Ломбард тихим, ровным голосом, почти прошептал одними губами.
— Это случилось из–за нее, это как–то касается ее? Она в чем–то виновата? Скажите мне.
— Нет, — вздохнул он.
— Тогда какое вы имеете право впутывать ее? Женщины тоже боятся умереть. Умереть для общества. Называйте это дурной славой, потерей репутации, как хотите. Это не так–то легко пережить. И я не уверена, что это не хуже, чем телесная смерть.
Его лицо становилось все более бледным от внутреннего напряжения.
— Я обращаюсь к вашей совести, если она у вас есть. Вас не волнует, что этот человек умрет? Вы понимаете, что, скрывая эту информацию…
— В конце концов, я знаю женщину, но я не знаю мужчину. Она — моя подруга, а он — даже мне незнаком. И вы хотите, чтобы я предала ее, чтобы спасти его.
— Где же тут предательство?
Она не ответила.
— Значит, вы не хотите сказать? — Он задыхался от сознания собственного бессилия.
— Я не отказывалась наотрез, но и не согласилась. Пока.
— Вы не можете так поступать. Это частное дело, и дальше меня это не пойдет. Вы это знаете и вы скажете мне!
Они оба вскочили на ноги.
— Вы думаете, что если я мужчина и не могу ударить вас, то уж никак и не смогу вытянуть нужные сведения? Не беспокойтесь, вытяну. Вы не будете тут стоять и…
Она многозначительно посмотрела на свое плечо.
— Уберите руку, — сказала она с холодным негодованием.
Он разжал пальцы, сжимавшие это плечо. Дама поправила серебристый треугольник ткани, прикрывавший его. Она смотрела ему прямо в глаза с уничтожающим презрением. Жалкий самец, с которым легко справиться.
— Может быть, мне позвонить и попросить, чтобы вас вывели отсюда?
— Попробуйте, если хотите увидеть хороший скандал.
— Вы не можете заставить меня сказать. Выбор остается за мной.
В общем она была права, Ломбард знал это.
— Меня это дело никак не касается. Что вы думаете?
— А вот что.
Ее лицо на минуту изменилось при виде пистолета, но это было лишь мимолетное удивление, которое испытал бы любой. Лицо тут же приняло свое обычное выражение. Она даже не спеша вернулась на диван, причем не опустилась на него обессиленно, а села, всем своим видом демонстрируя терпение, словно была уверена, что это дело займет некоторое время, и не собиралась обсуждать его стоя.
Он никогда не встречал подобных женщин. Мгновенно овладев собой, она опять обрела контроль над ситуацией, несмотря на его оружие.
Он подошел, держа пистолет, пытаясь воздействовать на ее разум, раз не удалось все остальное.
— Разве вы не боитесь умереть?
Она подняла на него взгляд.
— Очень боюсь, — сказала она с поразительным самообладанием. — Не меньше, чем кто–либо другой, конечно. Но непосредственно сейчас мне ничего не угрожает. Вы не можете позволить себе убить меня. Людей убивают для того, чтобы помешать им сказать то, что они знают. Их никогда не убивают, чтобы заставить сказать то, что они знают. Потому что как же они тогда это скажут? Ваш пистолет оставляет решение за мной, а не за вами. Я могла бы многое сделать. Я могла бы вызвать полицию. Но я не буду. Я посижу и подожду, пока вы его уберете.
Она одержала верх.
Ломбард отложил пистолет в сторону, потер рукой лоб.
— Хорошо, — проговорил он глухо.
Она слегка усмехнулась:
— Ну и на кого из нас этот пистолет больше подействовал? Мое лицо осталось сухим, а ваше блестит от пота. Мой цвет лица не изменился, а вы побледнели.
Он не нашелся что ответить и лишь повторил:
— Хорошо, вы выиграли.
Она продолжала втолковывать ему. Даже не втолковывать, это было бы слишком прямолинейно, слишком грубо, она говорила более утонченно, намеками.
— Вот видите, вы не можете запугать меня. — Она сделала паузу, чтобы он смог услышать то, что не было сказано. — Вы можете меня заинтересовать.
Он кивнул. Не ей, а в подтверждение своим собственным мыслям. Он спросил:
— Можно присесть на минуту? — и направился к маленькому столику.
Он что–то вытащил из кармана и с треском раскрыл. Аккуратно, по пробитым дырочкам вырвал листок. Затем закрыл книжку и убрал обратно в карман. Продолговатый бланк остался перед ним. Он снял колпак с перьевой ручки и начал что–то писать на бланке.
На секунду оторвавшись, он взглянул на нее:
— Я вам не надоел?
Она улыбнулась в ответ искренней, широкой улыбкой, как улыбаются друг другу заговорщики:
— Вы очень хороший собеседник. Тихий, но с вами не соскучишься.
На этот раз наступила его очередь улыбаться.
— Как пишется ваше имя?
— П–р–е–д–ъ–я–в–и–т–е–л–ь.
Он взглянул на нее, затем вновь нагнулся над столом.
— Не слишком звучное имя, а? — пробормотал он неодобрительно.
Он написал цифру «100». Она подошла поближе и искоса посмотрела на листок.
— Мне что–то хочется спать, — заметила она, притворно зевая и похлопывая ладонью по рту.
— Почему бы вам не открыть окно? Здесь, по–моему, немного душно.
— А по–моему, нет. — Тем не менее она подошла к окну и распахнула его. Затем вновь вернулась к нему.
Он успел добавить еще одну цифру.
— Как вы себя чувствуете теперь, лучше? — поинтересовался он с ироничной невозмутимостью.
Она бросила быстрый взгляд вниз:
— Значительно лучше. Можно сказать, я просто ожила.
— Как немного для этого нужно, не правда ли? — едко заметил он.
— Удивительно немного. Чуть больше, чем просто ничего. — Она была в восторге от собственного остроумия.
Он прекратил писать и положил перо на стол, не выпуская его.
— Все это ужасно глупо.
— Не я пришла к вам с просьбой, а вы ко мне. — Она кивнула. — Спокойной ночи.
Перо вновь ожило в его руке.
Когда в ответ на его звонок подъехал лифт и распахнулась дверь кабины, он стоял в дверях квартиры и, обернувшись, что–то говорил хозяйке на прощанье. В одной руке между вытянутыми пальцами он держал листок бумаги, очевидно вырванный из записной книжки, сложенный пополам.
— Надеюсь, я был не слишком груб, — говорил он. Грустная улыбка на секунду тронула его губы. — По крайней мере, я знаю, что не наскучил вам. И прошу извинить меня за столь поздний визит. В конце концов, дело было исключительно важным.
Затем она, видимо, что–то сказала, на что он ответил:
— Вам не стоит беспокоиться по этому поводу. Я не стал бы утруждать себя и выписывать чек, если бы собирался потом приостановить платежи. Это была бы слишком глупая шутка, с какой стороны ни посмотри…
— Вниз, сэр? — спросил лифтер, чтобы привлечь его внимание.
Он обернулся:
— Лифт уже здесь. — Затем вновь обратился к ней: — Ну что же, спокойной ночи.
Он вежливо прикоснулся кончиками пальцев к шляпе и вышел, оставив за собой слегка приоткрытую дверь. Дама медленно закрыла ее, не выходя в коридор.
В лифте он поднес к глазам листок бумаги и взглянул на него.
— Эй, подождите минутку, — воскликнул он, сделав лифтеру знак рукой. — Она же написала мне только имя…
Служащий остановил лифт, готовый направить его вверх.
— Вы хотите подняться обратно, сэр?
В какой–то момент он, казалось, хотел согласиться. Но потом взглянул на часы:
— Нет, ничего. Думаю, все будет в порядке. Давайте вниз.
Кабина вновь набрала скорость и спустилась вниз.
Внизу он задержался в вестибюле, показал портье листок и спросил его:
— Как вы думаете, в какую сторону это отсюда, к центру или наоборот?
На листке было имя и номер. «Флора», номер и «Амстердам».
— Наконец–то все, — спустя минуту или две, задыхаясь, говорил он Берджессу по телефону из круглосуточной аптеки на Бродвее. — Я думал, что нашел ее, но оказалось, что есть еще одно звено, на этот раз последнее. Нет времени рассказывать подробно. Вот где это находится. Я уже иду туда. Когда вы сможете там быть?
На полной скорости мимо пронеслась патрульная машина; Берджесс, прибывший в ней, издалека узнал машину Ломбарда, которая одиноко стояла перед одним из зданий и на первый взгляд казалась пустой. С риском для жизни полицейский на полном ходу выпрыгнул из машины и бросился назад. И, лишь оказавшись на тротуаре и оттуда приближаясь к автомобилю, он разглядел Ломбарда, который сидел на подножке, так что корпус машины заслонял его от проезжей части.
