– Если хочешь, подожди снаружи. – Никита потянул вторую створку, окно распахнулось.
– Ну уж нет. Чур, я первая. Подсадишь?
Подсадил, а потом, дождавшись, когда Марта исчезнет внутри, передал пакет с минералкой и печеньем, купленным в магазине – не зря ж круг давали, – и сам залез. Внутри все тот же беспорядок… или почти беспорядок. Что-то изменилось, как принято говорить – неуловимо. То ли пыли больше стало, то ли вещей… Никита точно помнил, что пальто – темно-синее, с рыжим меховым воротником, сильно объеденным молью, лежало на диванчике, а теперь оно валялось на полу, рядом с некогда нарядной блузкой. Двери шкафа распахнуты настежь, содержимое полок разноцветной грудой на полу, сверху, венчая горку одежды, резная шкатулка, тоже открытая.
Здесь явно кто-то был. Но кто и когда? Ответ появился незамедлительно: Танечка. И не в деревню она шла, а из деревни. И встреча на дороге и вправду была случайной, Танечка просто не ожидала встретить кого-то, вот и растерялась и именно от растерянности сделала первое, что пришло в голову, – разыграла дурацкий спектакль с подвернутой ногой.
Но каким боком тогда Юрин визит? Хотя… а если эти двое заодно? Нет, все равно не получается! Не золото ж они тут ищут. Да и не успела бы она вчера, сколько он у реки был? Недолго, а выходили вместе с Семеном.
Марта, присев на корточки, принялась складывать вещи. Брала аккуратно, двумя пальчиками и, приподняв, слегка встряхивала, выбивая облачко пыли. Потом клала на пол, но тоже аккуратно, с преувеличенной осторожностью.
– Ой, смотри, какая прелесть! – Она подняла белое платье в черный горох, мятое, грязное, с потемневшим от времени, потрескавшимся поясом, с кружевным воротником, заколотым у горла брошью, и юбкой в неряшливых крупных складках. Ничего прелестного Никита не увидел, более того, платье вызывало омерзение.
– Брось ты это.
Она пожала плечами и с некоторым сожалением отложила платье в сторону, правда, тотчас потянулась за другой цветной тряпкой. Никита, отвернувшись, прошелся по комнате, потрогал висящую на стене икону, приподняв, заглянул за раму – обои под ней были темными и влажными, – постучал по стенам. Где искать и что именно, он себе не представлял.
Выдвинув ящик стола, вытряхнул содержимое – груда запыленных пожелтевших листов, частью мятых, частью порванных. Тетрадь, чертежи какие-то, рисунки…
– Это наброски, – Марта заглянула через плечо. – Тут портниха жила, видишь, картинка и тут же примерная выкройка… слушай, а вот это я возьму. Нет, честно, возьму. Оно ведь никому не нужно, лежит в столе, пропадет тут, а я…
– Посадят, – из вредности заметил Жуков, но тетрадь отдал. Она пахла плесенью и книжной пылью, от которой в носу моментально засвербело, зачесалось, пробивая на чихание.
Следующим был альбом, рисунки, те же наряды – платья, блузки, юбки… но уже в цвете, а по краям – заметки, сделанные неровным почерком. Этот лист лежал в стопке в числе последних, такой же мятый, с замусоленными, загнутыми внутрь краями, только вот рисунок на нем отличался от прочих: поднявшийся на задние лапы лев и солнце с лучами-лепестками в лапах. Точь-в-точь как на Мартином медальоне.
– Узнаешь?
– Что? – Она скользнула по картинке равнодушным взглядом. Неужели…
– Дай сумку. Давай, давай, скорей, – Никита, как и вчера, вытряхнул содержимое на пол, потом, вспомнив, что злосчастное украшение сунул в боковой карман, вытащил, положил на стол рядом с рисунком и велел: – Смотри.
Марта посмотрела. Марта нахмурилась. Марта растерянно потрогала круглую крышку, провела пальцем по оскаленной львиной пасти, по когтистым лапам, по то ли разворачивающимся, то ли сворачивающимся спиралью солнечным лучам.
– Откуда это?
Никита понятия не имел. Хотя одна догадка у него имелась… И тут в окошко постучали, а потом в проеме появилась Танюшина мордашка с рыжими косицами.
– Привет, – сказала Танечка, забираясь на подоконник. Она спрыгнула на пол, огляделась и, нахмурившись, поинтересовалась: – А что вы тут делаете?
И тут Жуков не выдержал. Схватив Танечку за плечи, он хорошенько тряханул ее, потом еще раз. Все, хватит, доигралась, теперь она точно расскажет все, что знает.
– Отпусти, отпусти, отпусти! – Таня верещала, пытаясь вырваться, потом изловчилась и пнула в ногу. Носки туфель были острые и твердые, от боли Никита зашипел, но мерзавку не отпустил, только руки сжал покрепче и дернул хорошенько.
– Ай! – Танечка прикусила губу и заплакала, но вырываться перестала. – Я… я маме скажу! Ты… ты меня… пытался изнасиловать, вот!
– Жуков, – Мартина рука легла на плечо, – отпусти девушку. Она нам сейчас сама все расскажет, правда? Давай, Танечка, садись… а вон на диван и садись. Жуков, да отпусти ты ее, к окну вон стань, а больше здесь бежать некуда.
Пришлось отпустить. Никита переместился к открытому окну и для верности даже сел на подоконник. Марта же, достав из сумочки платок, принялась вытирать Танечке слезы. Наклонившись к самому ее уху, она что-то зашептала, и девушка постепенно успокоилась, всхлипы стали реже и тише, потом Танечка позволила усадить себя на диван, немного покапризничав по поводу того, что он старый и грязный, и если платье испачкается, то мама ругаться станет. И вообще обязательно станет, потому что Танечка не сказала, куда идет, она же думала – ненадолго, а получилось наоборот.
– Мама искать станет, – сказала Танечка, глядя на Жукова исподлобья, сердито и обиженно. Выпяченные губки дрожали, зеленые глаза блестели влагой непролитых слез, а на круглом подбородочке проступили морщинки. – Я ей все расскажу!
Она потерла ладошкой плечо, потом другое, на белой коже красными пятнами проступали отпечатки рук. Никите стало стыдно.
– Конечно, расскажешь, – Марта погладила Танечку по голове. – Мы вместе расскажем. Только Никита ведь не виноват, он тебя за другую принял.
– Да?
– Да. Правда, Никита? – Марта отчаянно замигала. Да что с ней такое? На колени бы эту рыжую и выпороть хорошенько, вытрясти все, что знает, а потом ментам сдать. Чего с ней возиться-то? Никита мрачно кивнул и попытался опереться о стену, задел плечом оконную раму, и та с протяжным скрипом распахнулась, треснула, в следующее мгновенье снаружи раздался звон разлетающегося вдребезги стекла.
– Ой! – Танечка прикрыла рот рукой. – Мамочки… теперь точно ругаться будет.
– Кто? – спросила Марта.
– Мама.
– А почему?
– Она не разрешает сюда ходить, говорит, что нельзя… нельзя… – Танечка наморщила лобик. – Нельзя, чтобы видели.
– Привлекать внимание?
– Да! Соседи тут все-все видят, и если заметят, то конец. Они тоже клад хотят.
– А ты клад ищешь?
– Ну да! Юра сначала не верил мне, даже смеялся, а потом вдруг сам предложил. Только не приехал почему-то, я ждала, ждала, одна пошла и ногу подвернула. Вот, – Танечка вытянула стройную ножку, демонстрируя повязку.
– Так ты не Жукова ждала?
Танечка мотнула головой, и рыжие хвостики забавно прыгнули. Господи, да она ж дура. Нет, не так, не дура, а дурочка, хорошенькая, рыженькая и совершенно безнадежная. Безобидная. Какое коварство, какие планы?..
– Он шел. А я стояла. И нога болела сильно. А Юры не было и не было. Вот. Я звонила, а он не отвечал. И маме звонила. Мама ругаться начала, велела домой идти, иначе меня заметят. А кто заметит, если на дороге никого? А потом батарея села. И его еще встретила, – Танечка показала на Жукова пальцем и скривилась. – Я думала, он хороший. А он плохой. И синяки останутся.
– Я тебе крем дам, – пообещала Марта. – Специальный, от синяков.
– Да?
– Да, быстро пройдут, раз, и нету. Скажи, ты с тем Юрой встречалась, который Дашин муж?
Танечкино личико вытянулось от обиды, веснушки проступили яркими рыжими пятнышками, а щеки вспыхнули краской.
– Он развестись обещал! И сказал, что на мне женится. И кольцо подарил. Вот, – она вытянула ручку: на безымянном пальчике переливалось розовыми и голубыми камушками золотое колечко. – Юра меня любит, Юра на мне женится!
– Конечно, женится. – Марта глядела на Танечку с нескрываемым сочувствием. – Скажи, а где вы с ним познакомились?
– С Юрой?
– С Юрой. Здесь? Нет? А где?
– У дяди Кеши… Это папин друг, – пояснила Танечка. – Он маму лечит. И меня тоже. И Людочку. Но про него говорить нельзя.
– А почему?
– Потому, что дядя Кеша – самый лучший врач, к нему записываться надо, задолго.
– Заранее, – поправила Марта, и Танечка кивнула, соглашаясь.
– Вот, а если узнают, что мы знакомы, то станут просить, чтоб без очереди, тогда от желающих житья никому не будет.
Танечка театрально всплеснула ручками и тут же вздохнула, плечики горестно поникли, а выражение лица стало несчастным и обиженным.
– Дядя сказал, что мне лечиться надо, а я не хочу. И уезжать не хочу. Я замуж выйду, за Юру.
Никита отвернулся. Вот же черт, ребенок, натуральный ребенок, неужели от глупости лечат?
