Я посмотрел на часы, попрощался и отправился к себе.
Я ничего не понимал. Почему Гюберт медлит? На это могли быть два ответа. Либо Курков вообще не был в Москве, и Гюберт хотел только показать мне, что моя версия проверяется по его приказанию. Либо Курков побывал в Москве, и тогда... Но тогда он должен был сообщить Гюберту, что никаких Хомяковых по указанному адресу нет и никогда не было. Тогда - катастрофа, провал. Но зачем эта странная игра в кошки-мышки? Ведь я в любой день могу уйти в город и не вернуться.
Нет, тут что-то не то. Правда, возможен еще и третий вариант: Курков побоялся пробраться в Москву и послал Гюберту ложное сообщение. Такое тоже бывало.
Во всяком случае, надо срочно послать Фирсанову телеграмму с просьбой немедленно создать в Москве фиктивную семью Хомяковых. Дурацкий просчет! Зачем нужно было давать Гюберту ложный адрес? Ведь я с успехом мог заявить, что моя семья в эвакуации. В сотый раз я мысленно казнил себя за легкомыслие. Конечно, я старался не выдать себя, ел спокойно, болтал с соседями по столу, но меня одолевало беспокойство и нетерпение. Я спешил повидаться с Криворученко.
29. ГРУППА "К"
Выходя из ворот Опытной станции, я увидел грузовик. В кабине сидел Похитун.
- Куда, Хомяков? - окликнул он.
- В город.
- Деньги есть?
- Есть. - Я похлопал себя по карману, где лежала пачка накопленных для Фомы Филимоновича марок.
- Садитесь со мной, - предложил Похитун. - И на секунду заглянем в казино. Только на секунду.
Я втиснулся третьим в кабину, и через десять минут машина остановилась возле казино. Шофер попросил Похитуна не задерживаться: дорога предстояла долгая, и ему хотелось добраться до полка засветло.
К моей радости, Похитун отказался сесть за стол и лишь попросил меня купить ему бутылку водки на дорогу, Я купил две и вдобавок кое-что из закуски. Он рассыпался в благодарности. Мы распрощались, не ведая о том, что увидимся не скоро...
Похитун с машиной подвернулся очень кстати: я вы играл время и избавился от возможной слежки.
Быстро добравшись до "хором" Фомы Филимоновича, я увидел возле покосившегося забора, облепленного пышными пластами снега, Таню. Она расчищала дорожку деревянной лопатой. На всякий случай я оглянулся хотя в этом и не было нужды: Таня уже подала условный знак, что все в порядке. Мгновенно я протиснулся сквозь щель и побежал по тропинке ко входу в подвал. Надо было немедленно увидеть Криворученко, сунуть ему шифровку с просьбой "создать" мою семью в Москве и сейчас же откомандировать его обратно в лес. Может быть, не поздно, может быть радиограмма спасет меня.
Я скатился по ступенькам в подвал, шагнул в открытую дверь и попал в мощные объятия Криворученко.
Как и в первый раз, горела лампа, но стол был уже накрыт, и за ним восседал причесанный, в чистой рубахе Фома Филимонович. Пахло чем-то вкусным.
Я высвободился из лапищ Криворученко и спросил:
- Сколько времени тебе надо, чтобы вернуться в лес?
- А что случилось? - в свою очередь спросил он бледнея.
- Надо немедленно передать радиограмму. Когда очередной сеанс?
- В двадцать три тридцать, - ответил он. - Но мы можем вызвать наших и раньше. А что такое?
- Напишу - прочтешь, - коротко ответил я и сел за стол, чтобы составить шифровку.
Таня и Фома Филимонович растерянно смотрели на меня, предчувствуя что-то необычное.
- А вы раньше посмотрите, что вам сообщают, - спохватился Семен и полез в карман.
- Давай! - бросил я.
Криворученко подал свернутую бумажку размером со спичечную наклейку, густо исписанную бисерным, но очень разборчивым почерком радиста. Я прочел:
1. Оставление группы "К" и ее доукомплектование санкционируем.
2. Известный вам Константин полностью реабилитирован, представлен правительственной награде, находится отпуску на родине.
3. Вас проверяют, но вы не беспокойтесь. Радист Курков явился повинной, во всем признался. Его имени дана радиограмма благополучии вашей семьи.
Я не мог вымолвить ни слова. Черт возьми, как я не догадался? Ведь это так просто! Вот и разгадка "семьи".
Не знаю, каким было мое лицо, но, очевидно, необычным, так как друзья не на шутку перепугались. Столбняк, сковавший меня, длился недолго - всего несколько секунд. Я быстро пришел в себя, вскочил, расцеловал Семена, за компанию Таню и Фому Филимоновича и крикнул:
- К черту телеграмму! Никакой телеграммы!
- Я же говорил тебе, душа моя, - важно напомнил Фома Филимонович, что все обойдется. Вот и обошлось. Нет, сердце у меня - вещун! Ну-ка, внучка, спроворь закуску.
Таня вытащила из-за топчана большой противень с двумя зажаренными тетеревами.
- Вот они где, голубчики! - воскликнул я. - То-то я принюхиваюсь, принюхиваюсь... Как же они залетели сюда?
- Дедушка приманил, - сказала Таня.
Милым движением она перекинула русую тугую косу за плечо, подошла к Фоме Филимоновичу и, смущенно улыбнувшись, прижала его голову к себе.
Старик обнял внучку, гладил ее руки. Видно, крепко любил он ее, любил с особой, трогательной нежностью.
Фома Филимонович отпустил внучку и рассмеялся. Смех у него был рассыпчатый, добрый.
- Приманил не приманил, а маленько сплутовал, - сказал он. - Гауптман чуть-чуть просчитался. Уложили-то не четырнадцать, а шестнадцать штук. Вот я двух и приволок домой. Грех небольшой...
- Правильно, - одобрил я. - А куда ты так рано исчез?
- А меня гауптман отпустил. Сказал: "Иди отдыхай, дед! Ты это заслужил". И руку мне подал. Подал и добавил: "Ты оправдал себя и теперь будешь у меня егерем".
- Вот это здорово! - обрадовался я.
- И очень важно для нашего дела, - вставил Семен. - Я уже говорил об этом Фоме Филимоновичу.
- А вы знаете, Кондратий Филиппович, как у нас тут хозяйничал Сеня? спросила Таня.
Я взглянул на Семена.
- Ладно уж! - махнул рукой Криворученко.
- Почему же ладно? - запротестовала Таня и рассказала, что Семен обеспечил их дровами, как-то притащил двух зайцев, а самое главное - принес соль. А на соль можно выменять что угодно. И Таня уже достала керосину, сахару и даже сапоги.
Криворученко, краснея, пробасил, что, мол, его дело маленькое, что, дескать, лесник Трофим Степанович, через которого Семен поддерживает связь с партизанами, прислал подарок Фоме Филимоновичу.
Таня расставила на столе стеклянные банки с чем-то густым и темным. Начали рассаживаться. Дед и внучка принадлежали к числу тех редких людей, которые весело переносят нужду и умеют будни превращать в праздник.
Мужчины выпили по маленькой, и все приступили к еде.
- Самодельный коньячок... пять звездочек, - пошутил Криворученко. Это тоже лесник презентовал. Мы хотели распить за помин души Наклейкина, да Танюша не согласилась.
- Решили лучше за твои проводы, - добавил старик.
- А чем ты насолил Похитуну? - спросил я его. - Зол он на тебя, как черт.
- А и пусть. Продажная шкура, этот Похитун. Холуи заправский. Для того он и сотворен. На другое не способен.
- Ты от него не отмахивайся!
- Что так?
- А вот так... Он нам еще понадобится. Он враг, но мы должны использовать его слабости. Портить с ним отношения не следует.
Умный старик не стал спорить.
- Значит, люб не люб, а дружбу завязывай!
- Выходит так.
- Задача мудреная, - покачал головой Фома Филимонович. - Душу с него воротит. Да и зашибает он здорово.
- Это как раз и хорошо. Ты должен его задобрить. Ты приучи его есть из твоих рук. Худо ли, хорошо ли, но он считает тебя за своего, а это главное.
- Что да, то да, - согласился Фома Филимонович. - "Ворон ворону глаз не выклюет"...
Тетеревов мы заели клюквенным киселем. Кисель был кислый и очень густой, но после наскучившего немецкого пайка я съел его за милую душу, хотя от кислоты сводило скулы.
Потом занялись делом. Я инструктировал Криворученко, а он делал одному ему понятные заметки в записной книжке. Криворученко должен был принять в свою группу еще двух товарищей и, поддерживая связь с Фомой Филимоновичем, держать под наблюдением "осиное гнездо".
Если Гюберт перебазирует свою резиденцию, надо было следовать за ним, сохраняя по-прежнему необходимую дистанцию.
Обо всех изменениях в личном составе Опытной станции, о выявленных агентах надо регулярно информировать штаб.
И Фоме Филимоновичу я поставил задачи: закрепиться на станции, по возможности наладить "дружбу" с Похитуном, добиться расположения Гюберта с таким расчетом, чтобы, меняя место дислокации, Гюберт не отпустил от себя старика, как нужного ему человека.
Листок записной книжки Семена был уже тесно заполнен непонятными словами.
- Ну как, друзья? - спросил я в заключение.
- Сделаем, Кондрат! - заверил Фома Филимонович.
- Сделаем все возможное и невозможное, - добавил Семен.
Таня сидела в сторонке, теребя косу, и слушала нас, полуоткрыв губы.
- И поскорей давай людей Семену, Фома Филимонович, - напомнил я.
