– Вы когда-нибудь ели в уличных кафе? – спросила Марина, у которой выражение их лиц вызвало подозрения.
Оказалось, не ели. Более того – им был незнаком обыкновенный «фаст-фуд» – тетка считала, что ничего более вредного для ребенка придумать нельзя. Марина была полностью с ней согласна, однако охотно посмотрела бы на ребенка, который предпочтет полезную здоровую пищу какой-нибудь залежалой сосиске в тесте. Она осведомилась, нет ли у кого из детей аллергии?
– И не вздумайте врать! – предупредила она. – Если вас обсыплет пятнами, я сдам обеих в зоопарк – как раз успею к закрытию!
Аллергии, по клятвенным заверениям, ни у кого не было, и вскоре дети с немым восторгом поглощали свиной шашлык с жареной картошкой, кетчупом и луком, запивая все это ледяной колой. Их тетка наверняка сошла бы с ума от такого зрелища, но Марина наблюдала за детьми с фаталистическим спокойствием. Она вообще без энтузиазма относилась к диетам, считая, что кому суждено быть повешенным, тот не утонет, а от всего все равно не убережешься. «Главное для здоровья – чистая совесть, – часто говаривала ее мать, – а без нее ни одна таблетка тебя не возьмет!» С годами Марина начала понимать, как та была права. Она тоже ела с аппетитом и в глубине души признавалась себе, что у нее давно уже не было такого замечательного выходного дня. К концу обеда все трое чувствовали себя так, будто прожили вместе не один год. Наевшись и бросаясь друг в друга оставшимися ломтиками картошки, девочки стрекотали наперебой:
– Здорово, а мы пойдем к тем, дальним аттракционам?
– Нас пустят, или там уже все для взрослых?
– Ты можешь где-нибудь прокатиться одна, мы подождем, – великодушно предложила Алина. – Не сбежим, не бойся.
– Я не боюсь, – улыбнулась им женщина, снова доставая из сумки платок. – Вытритесь, смотреть жутко! Просто не хочу одна кататься. Не то удовольствие.
Ульяна посмотрела на нее как-то особенно внимательно – когда Марина видела у ребенка такой взгляд, ей каждый раз становилось не по себе. Все-таки в этих детях было слишком много взрослого.
– Так ты выйдешь за папу или нет? – внезапно спросила она. Ее сестра замерла с заготовленным для броска ломтиком картошки в руке и тоже ждала ответа.
– Выйду, – твердо ответила Марина. Она решила не юлить с этими детьми – они были слишком умны. – Теперь уже точно. Я сказала «да».
– Ты с ним давно? – продолжал маленький инквизитор.
– Для тебя это важно? – Марина снова встретила серьезный, напряженный взгляд девочки и отвела глаза. – Вообще-то да.
– А маму ты знала?
– Нет. – Женщина уже не находила себе места. – Я никогда ее не видела. Даже на фотографии.
– Хочешь, покажу?
Это неожиданное предложение окончательно выбило Марину из колеи. «Как это понимать? Что это – знак доверия или подвох?» Так или иначе любопытство было сильнее опасения. Она молча кивнула.
– Вот, – порывшись в замшевой набедренной сумочке, Ульяна извлекла оттуда довольно пухлый кожаный бумажник. Марина успела заметить, что он набит купюрами – правда, не смогла определить их достоинства. – Только фотография старая. Это сняли пять лет назад.
– У меня такая же, – перегнулась через стол Алина. – А других у нас нет.
Ульяна извлекла снимок из окошечка в бумажнике и протянула Марине. Та взяла его очень осторожно, словно кусочек бумаги мог ее укусить или взорваться в пальцах. «Это все-таки знак доверия, – поняла она, глядя на снимок. – Они делятся со мной самым дорогим, что у них есть. Не дай Бог сейчас сказать что-то не то!»
– Она очень красивая, – произнесла женщина после долгой паузы, не отрывая глаз от фотографии. – Удивительно, как вы на нее похожи! А от отца совсем ничего не взяли…
– Здесь мама еще не заболела. – Девочка забрала у нее снимок и бережно уложила его обратно в бумажник. – Теперь ясно, почему папа не привозил нам больше ее фотографий. Мы просили, просили, а он то забывал, то говорил, что мама не любит сниматься.
– Она и писем нам не писала, и не звонила никогда. – Алина с каким-то ожесточением гоняла по столу опустевшую пластиковую тарелку, вымазанную кетчупом. – Тетя Надя запретила о ней спрашивать. Мы вообще не знали, что думать.
– Нет, ты думала, что они с папой развелись! – возразила Ульяна. – Ты же сама его спросила в последний раз!
– Ну правильно, если она не звонит и не пишет… Лучше бы он правду сказал!
– Я тоже думаю, что лучше, – согласилась с ней Марина. – Но дело в том, девочки, что ваш папа очень, очень вас любит. Я думаю, он любит вас больше всего на свете. Он боялся, что вы расстроитесь, когда узнаете правду, потому что… Понимаете, когда ваша мама заболела, она… Ее больше не интересовала ее семья. Она стала для нее чужая. Вот почему он вас обманывал. Он не мог вам сказать, что мама вас забыла.
Девочки молча переглянулись. «Нужна вся правда, а не половина, – говорила себе Марина, глядя на их страдальчески исказившиеся лица. – Их и так растили во лжи пять лет, и каких важных лет! За это время у них сформировалось отношение к миру, к взрослым, к себе самим – и все это было основано на лжи, как колосс на глиняных ногах! Может, я делаю ошибку, режу по живому… Ну что ж, пострадаю только я. Отца они простят».
– Пойдем погуляем? – Она первой поднялась из-за стола. – Может, хватит с нас на сегодня парка? Здесь рядом Дом художника, там всегда какие-нибудь выставки. Или после Британского музея неинтересно?
– Я хочу домой, – помрачнев, заявила Алина.
– Я тоже устала, – поддержала ее сестра.
– Значит, звоню шоферу и говорю, чтобы он сейчас же возвращался. – Марина взглянула на часы. – А дома предлагаю самим приготовить папе ужин. Представляете, как он удивится, когда вернется!
Однако ни приятная перспектива удивить отца, ни покладистость будущей мачехи, ни новые, еще не испробованные аттракционы – ничто больше не привлекало сникших детей. Девочки разом превратились в недовольных жизнью, во всем разуверившихся старушек. Шофер, которого внезапно от чего-то оторвали (чего-то приятного, судя по его разочарованному лицу), тоже был не в духе. Марина старалась сохранять хорошую мину при плохой игре, но на душе у нее скребли кошки. В педагогике она была не сильна и теперь сильно сомневалась – стоило ли сообщать детям эту последнюю истину об их матери? Какой ребенок может вынести без боли известие о том, что его попросту забыли?
Долгую дорогу девочки провели в полном молчании, а прибыв домой, немедленно исчезли в своих комнатах. Марина, ругая себя на все лады, в одиночестве бродила по дому, который разом показался ей вымершим. Бестолковая горничная, полностью сложившая с себя бремя обязанностей, сплетничала и кокетничала с охранниками, недовольный шофер ушел спать, и женщина чувствовала себя такой одинокой и несчастной, что впору было звонить по телефону доверия. Быть может, она так бы и поступила, если бы, поднявшись в комнату Ксении, не увидела на туалетном столике последнюю уцелевшую таблетку снотворного.
– Спасибо, Генрих Петрович, – пробормотала она, глотая таблетку и запивая ее водой из-под крана. – Похоже, в этом доме я привыкну жить на лекарствах!
Марина легла в постель, взяла мобильный телефон и набрала номер Банницкого. Она никогда не звонила ему в рабочее время – тот чаще всего был очень занят и даже с близкими людьми мог говорить нехотя, почти грубо. Но сейчас ей просто необходимо было услышать его голос.
– Да, – резко откликнулся Банницкий, – что случилось?
– Ничего, – она сразу поняла, что попала некстати. – Мы с девочками были в парке Горького…
– Рад за вас. – Его голос немного потеплел. – Извини, мне совсем некогда.
– Прости.
Она дала отбой и, отключив телефон, некоторое время полежала, глядя в потолок. «Пусть этот день закончится, пока я буду спать, – прошептала женщина. – Пусть пройдет, как проходит все на свете. Я все сделала правильно». Но слова жалко замирали у нее на губах, она едва их слышала. Тишина большого дома давила, становясь все плотнее, заставляла прислушиваться к себе, словно в ней вот-вот могли раздаться чьи-то шаги. Уже начинало вечереть, в спальню Ксении украдкой, словно воры, вползали сумерки. «Ходишь по комнатам, и вдруг покажется, что ты не одна, кто-то идет за тобой», – вдруг вспомнились ей слова Натальи. Марина резко села, взъерошила волосы, ударила сжатыми кулаками по постели:
– И какой черт ее сюда принес! Альбом забыла?! Готова поспорить на сколько угодно – она просто хотела на меня поглазеть!
Внезапно в глубине комнаты ей почудилось какое-то движение. Женщина задохнулась от ужаса, вглядываясь туда, где, как отметило боковое зрение, что-то переместилось в сгущающихся сумерках. И вдруг, осознав, на что она смотрит, с глубоким вздохом откинулась на подушку. «Я действительно могу рехнуться в этом замке с привидениями! Испугаться аквариумной рыбки! Скорее бы Миша вернулся!»
