– Слушаю, «Хрустальный храм».
– Алло, я говорю с Маргарет Доусон?
– Speaking[75].
– Я смогу помочь вашему сыну, если вы скажете, что он убил Ингер Холтер.
– Что? Кто говорит?
– Друг. Положитесь на меня, миссис Доусон, иначе вашему сыну несдобровать. Понимаете? Это он убил Ингер Холтер?
– Что это? Розыгрыш? Кто такая Ингер Холтер?
– Миссис Доусон, вы мать Эванса. У Ингер Холтер тоже есть мать. Только мы с вами можем помочь вашему сыну. Скажите, что Ингер Холтер убил он! Слышите?
– Я слышу, что вы пьяны. Я звоню в полицию.
– Скажите это!
– Я кладу трубку.
– Ска… Чертова сука!
Когда Биргитта вошла в кабинет, Алекс Томарос сидел, откинувшись на спинку кресла и заложив руки за голову.
– Присаживайся, Биргитта.
Она села в кресло перед скромным письменным столом Томароса, и Алекс воспользовался случаем рассмотреть ее поближе. Биргитта выглядела измученной. Черные круги под глазами, расстроенный вид, лицо бледнее обычного.
– Несколько дней назад, Биргитта, меня приходил допрашивать один полицейский. Иностранец, некто Хоули. Из разговора стало ясно, что он переговорил с одной или несколькими сотрудницами и получил информацию… мм… личного характера. Конечно, мы все заинтересованы в том, чтобы убийство Ингер раскрыли, но я просто хочу сообщить, что в будущем подобные заявления будут расцениваться как… мм… предательство. Не стоит лишний раз напоминать, что в наших сложных условиях мы не можем держать персонал, которому не доверяем.
Биргитта молчала.
– Сегодня сюда звонил мужчина, и я случайно взял трубку. Конечно, он пытался изменить голос и говорить в нос, но я узнал акцент. Это снова был мистер Хоули, и спрашивал он тебя, Биргитта.
Биргитта вскинула взгляд:
– Харри? Сегодня?
Алекс снял очки.
– Ты знаешь, что нравишься мне, Биргитта, и признаюсь, я переживаю эту… мм… утечку лично. Я надеялся, что в будущем мы сможем подружиться по-настоящему. Так что не глупи, иначе ты все испортишь.
– Он звонил из Норвегии?
– Хотел бы я сказать «да», но, к сожалению, судя по звонку, это была самая что ни на есть местная линия. Ты знаешь, Биргитта, мне скрывать нечего – во всяком случае, по этому делу. А им больше ничего и не нужно. Если ты будешь трепаться об остальном, Ингер это не поможет. Ну, могу я на тебя положиться, Биргитта?
– О чем «остальном», Алекс?
Он удивился:
– Я думал, Ингер рассказывала тебе. Как мы с ней ехали вместе.
– Куда ехали?
– С работы. Ингер казалась мне очень привлекательной, и я был немного несдержанным. Я просто хотел подвезти ее до дома и вовсе не собирался пугать. Но боюсь, она поняла мою шутку чересчур буквально.
– Не понимаю, о чем ты, Алекс. Думаю, ты и сам не понимаешь. Харри сказал, где он? Он перезвонит?
– Эй, эй, погоди. Ты называешь этого парня просто «Харри», а когда я о нем заговорил, ты покраснела. Что происходит? Между вами что-то есть?
Биргитта нервно перебирала руками.
Томарос перегнулся через стол и протянул руку к ее волосам, но она раздраженно оттолкнула его.
– Давай без этого, Алекс. Ты дурак, я всегда это говорила. В следующий раз, когда он позвонит, не будь таким простофилей и спроси, как мне его найти, о’кей?
Она встала и, тяжело ступая, вышла из комнаты.
Когда Лихач вошел в бар «Крикет», он глазам своим не поверил. Стоящий за стойкой Барроуз пожал плечами.
– Сидит уже два часа, – сказал он. – Пьяный в стельку.
В дальнем углу за их постоянным столиком сидела косвенная причина того, что двое его сотоварищей оказались в больнице. Лихач нащупал у бедра автоматический пистолет 45-го калибра марки «Хеклер и Кох» – недавнее приобретение – и направился к столику. Казалось, парень спал, упираясь подбородком в грудь. На столике стояла полупустая бутылка виски.
– Эй! – крикнул Лихач.
Голова медленно поднялась и наградила его дебильной улыбкой.
– Я тебя ждал, – прогнусавила голова.
– Ты сел не за тот столик, парень. – Лихач не шелохнулся.
У него было еще много дел – клиенты могли появиться когда угодно, и Лихачу не хотелось, чтобы этот придурок путался под ногами.
– Сперва ты должен мне кое-что сказать, – сказал парень.
– Почему «должен»? – Лихач положил руку на пистолет.
– Потому что ты здесь торгуешь, потому что ты только что вошел и сейчас тебя легче всего запалить, наркота у тебя при себе, и ты не хочешь, чтобы я обыскивал тебя при свидетелях. Не двигайся.
Только сейчас Лихач увидел браунинг «хай-пауэр», из которого парень преспокойно в него целился.
– Что тебе нужно?
– Я хочу знать, как часто Эндрю Кенсингтон покупал у тебя наркотики и когда он делал это в последний раз?
Лихач пытался сосредоточиться. Он терпеть не мог, когда в него тычут пушкой.
– У тебя диктофон с собой, коп?
Коп улыбнулся:
– Расслабься. Показания под прицелом не в счет. Самое худшее, я тебя пристрелю.
– Хорошо, хорошо.
Лихач почувствовал, что потеет. Он прикинул расстояние до своей кобуры.
– Раз о нем больше ни слуху ни духу, значит, он помер. Так что ему не повредит. Он остерегался, много не брал. Приходил два раза в неделю, покупал по одному пакетику. Обычный порядок.
– Когда он приходил в последний раз до того, как сыграл с вами в крикет?
– Дня за три. На следующий день должен был прийти снова.
– Он когда-нибудь покупал у других?
– Никогда. Уж я-то знаю. Тут, так сказать, вопрос доверия. К тому же он работал в полиции и сильно рисковал.
– Значит, он приходил сюда, когда нуждался в наркотиках. Через несколько дней, если бы не повесился, может, умер бы от передозировки. Это реально?
– Он же оказался в больнице. Понятно, что оттуда он ушел из-за ломки. Может, у него была заначка.
Коп устало вздохнул.
– Ты прав. – Он убрал пистолет и взял стакан. – Одни сплошные «может». Почему нельзя со всем этим покончить, сказать: «Баста! Two and two are whatever it is and that’s it»[76]. Поверь, всем стало бы легче.
Лихач потянулся было к кобуре, но передумал.
– А где тогда шприц? – пробормотал коп, обращаясь к самому себе.
– Что? – спросил Лихач.
– На месте не нашли шприца. Может, он спустил его в унитаз. Как ты сказал – остерегался. Даже перед смертью.
– Плесни, – попросил Лихач и подсел за столик.
– Не угробь печень, – сказал коп и дал ему бутылку.
15
Эрик Мюкланд, прыжок с парашютом и диван рококо
Харри бежал по узкому задымленному проходу. Оркестр играл так громко, что вокруг все дрожало. Стоял кислый запах серы, тучи висели так низко, что Харри чертил по ним головой. Но сквозь стену шума пробивался один звук: громкий лязг, который ни с чем не спутаешь. Лязг собачьих зубов и бьющихся об асфальт цепей. За ним мчалась сорвавшаяся с цепи свора.
Проход становится все уже. Вот он бежит, держа руки перед собой, чтобы не застрять между высокими красными стенами. Смотрит вверх. Из окон высоко над ним выглядывают чьи-то головы. Человечки в окнах размахивают синими и зелеными флагами и поют под оглушительную музыку:
– This is the lucky country, this is the lucky country, we live in the lucky country![77]
Харри услышал за собой захлебывающийся лай и с криком упал. Темнота. К великому своему удивлению, Харри не ударился об асфальт, а продолжал падать. Наверное, угодил в канализационный люк. То ли Харри падал слишком медленно, то ли колодец был слишком глубоким, но он все падал и падал. Музыка наверху звучала все тише и тише, а когда глаза привыкли к темноте, он увидел в стенках колодца окна, через которые можно было смотреть на других.
«Неужели я пролечу всю землю насквозь?» – подумал Харри.
– Вы из Швеции, – сказал женский голос.
Харри обернулся. Вдруг зажегся свет и снова заиграла музыка. Он находился на открытой площадке. Была ночь. На сцене за его спиной играл оркестр. Сам он стоял, повернувшись к витрине – должно быть, магазина телевизоров, потому что там стояло штук десять телевизоров и каждый показывал свой канал.
– Тоже отмечаете Australian Day?[78] – спросил на знакомом языке другой, мужской, голос.
Харри обернулся. На него, дружески улыбаясь, смотрела парочка. Он ответил вымученной улыбкой – значит, улыбаться он пока мог. А в остальном? В подсознании бушевала революция, и сейчас битва шла за зрение и слух. Мозг отчаянно пытался понять, что происходит, но ему это плохо удавалось – его постоянно бомбили исковерканной и иногда нелепой информацией.
– А мы из Дании. Меня зовут Поул, а это моя жена Гина.
– Почему вы решили, что я из Швеции? – услышал Харри собственный голос.
