– А мы из Дании. Меня зовут Поул, а это моя жена Гина.
– Почему вы решили, что я из Швеции? – услышал Харри собственный голос.
Датчане переглянулись.
– А вы не заметили, как говорили сами с собой? Смотрели на экран и рассуждали, пролетит ли Алиса землю насквозь. И она пролетела, ха-ха!
– Ах, это! – Харри не понимал, о чем они говорят.
– Совсем не то, что наш праздник летнего солнцестояния, да? Просто смешно. Фейерверки трещат, а в дыму ничего не видно. Как знать, может, от фейерверков загорелся какой-нибудь небоскреб. Ха-ха! Даже здесь пахнет порохом. Это из-за влажности. Вы тоже турист?
Харри задумался. И думал, наверное, очень долго, потому что датчане, не дождавшись ответа, ушли.
Он снова повернулся к телевизорам. Холмы в огне на одном экране, теннис – на другом. Происшествия за год в Мельбурне, лесной пожар, открытый чемпионат Австралии, десятилетний мальчик в белом костюме становится миллионером, целая семья становится бездомной. Еще Гру Харлем Брунтланд[79], норвежские рыбацкие лодки, иссиня-черные киты, иногда выныривающие на поверхность. И, будто всего остального недостаточно, – футбольный матч: сборная Норвегии против каких-то ребят в белом. Харри вспомнил, что читал в «Сидней морнинг геральд» о матчах между Австралией, Новой Зеландией и Норвегией. Внезапно крупным планом – Эрик Мюкланд по прозвищу Комар. Харри засмеялся.
– И ты тут, Комар? – шепнул он в холодное стекло. – Или у меня глюки? Хочешь, угощу ЛСД, Комар?
– Спятил? Я кумир молодежи, – возмутился Комар.
– Хендрикс принимает ЛСД. И Бьернебу. И Харри Холе. Начинаешь лучше видеть, Комар. Даже больше – видишь связи, которых на самом деле нет… – Харри расхохотался.
Комар споткнулся и упал.
– Можешь просто стоять и говорить через телевизионный экран – и слышать ответы. Знаешь Рода Стюарта? Он подарил мне пакетик, и теперь у меня в голове звучат сразу шесть каналов, двое датчан и оркестр. Давно пора узаконить ЛСД. Что скажешь, Комар? Как Помпеля и Пильта![80]
На экране шли новости: виндсерфинг, плачущая женщина и разодранный в клочки желтый костюм для подводного плавания.
– Это все Морской ужас, он вышел из аквариума и отправился погулять. На пикничок, а, Комар? Ха-ха!
На соседнем экране на лесной опушке оранжевые ленты заграждения полоскало ветром, а рядом ходили полицейские с мешками. Потом – большое бледное лицо. Плохая фотография некрасивой девушки со светлыми волосами и печальными глазами – может, оттого, что она такая некрасивая?
– Симпатичная, – сказал Харри. – На редкость. Знаешь…
В кадре рядом с полицейским, у которого брали интервью, промелькнул Лебье.
– Черт, – встрепенулся Харри. – Что это? – Он стукнул ладонью по стеклу. – Звук! Включите звук! Эй, кто-нибудь…
Картинка сменилась, теперь показывали климатическую карту восточного побережья Австралии. Изображение снова мелькнуло, и Харри, прижав нос к стеклу, успел разглядеть лицо Джона Белуши. Экран погас.
– Наваждение, а, Комар? Все-таки я под сильным галлюциногеном.
Комар попытался дать пас, но мяч перешел к противнику.
– Рекомендую. Иди в ногу со временем!
– Пустите! Мне нужно с ней поговорить…
– Иди домой, проспись! Пьянь… Эй!
– Пустите! Говорю вам, я друг Биргитты, она работает в баре.
– Знаем. Но наша работа – держать подальше таких, как ты. Ясно, blondie?
– Ay!
– Тихо, или я тебе руку слома… уй! Боб! Боб!
– Извините, мне это надоело. Всего доброго.
– В чем дело, Ники? Где он?
– Shit! Ну его, вырвался, гад, и дал мне в живот. Руку подай.
– Что творится в городе! Новости смотрел? Еще одну девушку изнасиловали и задушили. Труп нашли в Сентенниал-парке. Перееду в Мельбурн, к чертовой матери!
Харри проснулся от дикой головной боли. Свет бил в глаза. Харри понял, что лежит под шерстяным одеялом, и повернулся на бок. Внезапно к горлу подступила тошнота, его вырвало на каменный пол. Он снова откинулся на лавку, почувствовал, как в нос шибануло желчью, и задался классическим вопросом: «Где я?»
Он помнил, как заходил в Грин-парк и как неодобрительно покосился на него аист. На этом воспоминания обрывались. Теперь он лежал в круглой комнате с лавками вдоль стен и большими деревянными столами поодаль. По стенам развешаны лопаты и другие инструменты. Тут же были шланги, а посреди комнаты находился сливной колодец. Свет цедился сквозь грязные оконца, расположенные по периметру. На верхний этаж вела железная винтовая лестница, под которой стояло нечто вроде электрической газонокосилки. Лестница дребезжала под чьими-то шагами. На ней показался мужчина.
– Доброе утро, белый брат, – сказал низкий и знакомый голос. – Большой белый брат, – голос приближался. – Лежи-лежи.
Джозеф, седой абориген из племени людей-воронов.
Он открыл кран на стене, взял шланг и смыл блевотину.
– Где я? – для начала спросил Харри.
– В Грин-парке.
– Но…
– Во флигеле. Ты заснул на травке, а собирался дождь, вот я и перетащил тебя сюда.
– Но…
– Не волнуйся. У меня есть ключи. Это мой второй дом. – Он выглянул в окно. – Денек погожий.
Харри посмотрел на Джозефа. Ему определенно шло быть бродягой.
– Сторож – мой знакомый. У нас с ним вроде как договор, – пояснял Джозеф. – Иногда он берет выходной, а начальству не говорит – и тогда я работаю за него: собираю мусор, если есть, выношу урны, траву стригу, все такое. А взамен иногда захожу сюда. Порой нахожу здесь еду. Но, боюсь, не сегодня.
Харри хотел сказать что-нибудь, кроме «но…», только ничего не шло на ум. А вот Джозеф сегодня разговорился:
– Сказать по правде, мне нравится, когда есть какое-то дело. Время не так тянется. Думаешь о чем-то. Иногда кажется, что занят чем-то полезным.
Джозеф широко улыбнулся и покрутил головой. Харри не мог поверить, что совсем недавно этот человек сидел в парке едва ли не в отключке и с ним невозможно было разговаривать.
– Даже не понял, когда наткнулся на тебя вчера, – продолжал Джозеф. – Неужели этот парень совсем недавно сидел в парке, трезвый, бодрый, пыхтел сигаретами? А вчера из тебя слова было не вытянуть. Хе-хе.
– Touché[81], – сказал Харри.
Джозеф исчез и вернулся уже с пакетиками чипсов и колой. Простой завтрак оказался на удивление действенным.
– Предком кока-колы было средство от похмелья, которое изобрел один американский аптекарь, – рассказывал Джозеф. – Но ему оно показалось неэффективным, и он продал рецепт за восемь долларов. Хотя, по-моему, лучше средства не найти.
– «Джим-Бим», – с набитым ртом предложил Харри.
– Ну да, кроме «Джима». И «Джека», и «Джонни», и пары других парней. Хе-хе. Ну как?
– Лучше.
Джозеф поставил на стол две бутылки.
– Самое дешевое вино из Хантер-Велли, – сказал он. – Хе-хе. Пропустишь со мной стаканчик, бледнолицый?
– Спасибо большое, Джозеф, но красное вино – это не мое… А нет у тебя, скажем, виски?
– Что у меня, по-твоему, склад? – Джозефа, похоже, обидело то, что его щедрое предложение отвергли.
Харри с трудом сел. Он постарался восстановить в памяти пробел с того момента, как тыкал в «Рода Стюарта» пистолетом, и до того, как они буквально бросились друг другу на шею и по-братски разделили порцию ЛСД. Он так и не смог вспомнить причину такой искренней радости и взаимной симпатии – кроме, пожалуй, «Джим-Бима». Зато вспомнил, как ударил охранника в «Олбери».
– Харри Холе, ты напыщенный алкаш, – сказал он себе.
Они вышли из флигеля и сели на траву. Солнце слепило глаза, от вчерашней выпивки горело лицо, но в остальном могло быть и хуже. Дул легкий ветерок. Они расселись на травке и любовались ползущими по небу облаками.
– Хорошая погода, чтобы попрыгать, – заметил Джозеф.
– Прыгать я не собираюсь, – отозвался Харри. – Посижу спокойно или поброжу где-нибудь.
Джозеф сощурился на солнце.
– Я имел в виду – попрыгать с неба. С парашютом. Skydiving[82].
– Так ты парашютист? – Харри прикрыл глаза ладонью и посмотрел на небо. – А облака? Не мешают?
– Нет, нисколько. Это же перьевые облака. Они на высоте 15 000 футов от земли.
– Ты меня удивляешь, Джозеф. Не то чтобы у меня было какое-то представление о парашютисте, но вот не думал, что он окажется…
– Алкоголиком?
– К примеру.
– Хе-хе. Это две стороны одной медали.
– Да?
– Ты когда-нибудь был в воздухе один, Харри? Летал? Прыгал с большой высоты, чувствовал, как воздух держит тебя, обнимает и целует?
Джозеф уже выпил полбутылки вина, и его голос потеплел. Когда он рассказывал Харри о прелестях свободного полета, глаза у него блестели.
