– Расскажи, как живешь, – попросил он.
Марине все это напоминало сюжет когда-то виденного фильма: вернувшийся из заключения муж, наевшись домашних пирогов, приступал к допросу с пристрастием: «Расскажи, милая женушка, как ты меня ждала», – вопрошал он. Далее следовала порка благоверной с использованием ремня – для профилактики, на всякий случай.
– У меня все нормально. Кстати, я чуть не забыла. У меня есть письмо от твоей матери.
Марина делано засуетилась. Вытащила из сумки конверт и протянула его Сергею. Тот едва на него взглянул, засунул в карман брюк и пытливо уставился на Марину. Она почувствовала себя неуютно.
– Что молчишь? Вижу, ты не очень рада нашей встрече?
Одна маленькая юркая слезинка все-таки сорвалась с ее ресниц, Марина сердито вытерла ее рукой. Затем вторая, не удержавшись в наполненных влагой глазах, скатилась вслед за первой. И наконец целый дождь соленых капель полился по уже проторенному пути. Вытирать их не было уже никакого смысла, и Марина безвольно отдалась внезапному потоку, с удивлением замечая, что накопившаяся горечь уступает место холодному безразличию.
Сергей, казалось, только теперь очнулся. Он обхватил ее плечи и, укачивая, словно малютку, принялся утешать. Он шептал ей ласковые слова, бормотал что-то вроде извинений, но она не была способна вникнуть в их суть, только вслушивалась в глубь собственных переживаний. Внутренний голос перешел у нее в безутешный вой, рвущийся наружу, как зверь из клетки.
– …плохо, все плохо. Я не могу без тебя…
Эти бессвязные слова бальзамом лились на его сердце, наполняя его почти беспричинной радостью. Да, он за решеткой. Да, надежд никаких нет. Но его женщина, единственная для него во всем мире, сейчас рядом с ним. Ах, если бы можно было запереть его с ней на всю жизнь в этой унылой комнатенке, он не стал бы роптать на судьбу. Но время идет, и через несколько часов ее здесь не будет! От этой мысли ему становилось нестерпимо больно. Он обнял ее. Она же, как и мечтала, прижалась к его груди и замолчала. Так они сидели долго, затем о чем-то говорили. Марина с удивлением заметила, что ведет себя с мужем как-то неестественно, словно заглаживает перед ним вину. Она, как верная собака, жадно ловила любое обращенное к ней ласковое слово, подхватывала любую, пусть даже не самую остроумную, шутку. Она с удовольствием подкладывала бы ему еду, суетилась вокруг него с тарелками, вытирала салфеткой его испачканные пальцы, подперев щеку рукой, выслушивала бы его рассказы о житье-бытье, только бы он был оживлен и весел, только бы не бросал на нее временами такой странный, испытующий взгляд.
«Да что со мной такое? – удивлялась она. – Это же мой Сережа, и я его люблю безмерно. Почему же я заискиваю перед ним, словно боюсь, что он узнает обо мне такое, что разом изменит его отношение ко мне? Бог свидетель, мне не за что краснеть. Мне не с чего трястись перед ним как овечий хвост. Неужели я боюсь? Только вот чего?»
Марина боялась. Она не хотела себе признаваться в том, что мерзкий скользкий страх уже прочно поселился в ее душе. Она с отчаянием поняла, что любит Сергея так сильно, что не может даже подумать, что потеряет его. Если у него все так плохо, как рисовал ей Полич, то единственное, что ей остается на многие годы, – это такие вот свидания, в таких отвратительных местах, и такая же любовь: дикая, торопливая, без ласки и нежностей, словом, звериная; а кроме того, тяжелый взгляд, от которого не убережется ни одна жена заключенного, – не изменяет ли она, чем занимается долгими вечерами у себя дома. Недоверие в его глазах, потом – отчуждение… Не случайно, что после освобождения многие браки рассыпаются, не выдержав груза подчас необоснованных подозрений.
Марина цеплялась за свое счастье столь же отчаянно, как утопающий хватается за соломинку. Она обнимала Сергея, нашептывала ему ласковые слова, но ощущала уже испытанное ею странное чувство, что все это происходит не с ней, а она наблюдает происходящее со стороны.
После слез и признаний пришел черед и для спокойного разговора.
– Сережа, может, есть необходимость сменить адвоката? – задала Марина давно волнующий ее вопрос.
Петренко только покачал головой.
– Виктор Павлович сказал, что это не вопрос денег. Он может оплатить и другого защитника.
– Ах, этот Виктор Павлович. Образцовый джентельмен! – зло бросил Сергей.
– Что с тобой? – удивилась Марина.
– Да ничего, – спохватился Петренко. – Прости меня, я обозлился на весь белый свет. Конечно, он тут ни при чем.
– Мы говорили о Дубровской, – напомнила Марина.
– Нет нужды искать кого-то другого. Она из кожи вон лезет, чтобы мне помочь.
– Боюсь, она мало преуспела.
– Знаешь, я иногда думаю, что мне может помочь только господь бог. Так что давай дадим ему возможность вмешаться.
– Сережа, меня беспокоит твое безразличие. Создается впечатление, что ты смирился со своим положением.
– Да нет… У меня было достаточно времени для размышлений. Я думаю, детка, что меня или слишком ловко подставили, или…
– Или что?
– Или я не знаю.
– Сережа, я хотела тебя спросить, – Марина осторожно подбирала слова. – Скажи, ты не виновен?
Он оттолкнул ее в сторону так резко, что она едва не ударилась головой о дужку кровати.
– Бог ты мой! Я думал, ты-то мне веришь!
– Я верю, Сереженька! Конечно, верю. Прости меня, прости, – она начала целовать его руки.
– Тебе кто-нибудь что-то рассказал? – требовательно спросил он.
– Никто, никто! – Она была в ужасе. Что она натворила! Поверила Поличу и всем этим людям в суде. Ведь она знает своего Сережу. Он не способен на убийство, и пусть хоть весь свет твердит ей обратное, она-то знает, что это не так.
– Почему ты меня спросила об этом? – он все еще казался ей чужим.
– Все эти люди, Сережа… Все, что они говорили. Эти деньги. Сереженька, милый, откуда эти деньги? Скажи мне, я все пойму. Их подкинули, правда?
Он молчал.
– Конечно, их подкинули! Я так и поняла… Прости, милый, как я могла подумать!
– Это мои деньги, – вдруг сказал он.
– О чем ты, милый?
– Это мои деньги. Они принадлежат мне! – внятно произнес он. – Вернее, я хотел, чтобы они принадлежали нам с тобой.
– Это правда, Сережа? – произнесла Марина помертвевшими губами. – Но откуда?
– Этого я не хочу тебе говорить, – он сжал ей руки и заглянул в глаза. – Но ты должна, ты обязана мне верить! Эти деньги не имеют никакого отношения к убийству. Я их честно заработал… Я хотел сделать тебе сюрприз!
– Сюрприз удался, – пробормотала Марина, чувствуя, что напротив нее сидит не до боли любимый человек, а тот незнакомец, который совсем недавно грубо овладел ею.
– Я расскажу тебе, но не сейчас. Сейчас не спрашивай меня ни о чем.
– Хорошо.
«Значит, это правда, – думала она. – Сергей, скорее всего, виновен. Откуда же взяться таким деньгам? Конечно, это плата за жизнь некоего Макара, человека, которого я никогда не знала».
Марина видела только его жену, немолодую, несимпатичную женщину. Она примерно представляла, что творится у нее в душе, как хочется ей, преодолев расстояние в несколько метров, подойти к решетке, за которой находятся подсудимые, взглянуть им в глаза. Она на миг представила, какая радость озарит ее лицо, какое торжество появится на нем, когда судья зачитает Сереже приговор. Хотя ей наверняка покажется мало. Потерпевшим всегда все кажется несправедливым. Если дадут длительный срок заключения, тогда почему не пожизненный? Если пожизненный срок, то почему не расстрел? Если расстрел, то почему такая легкая смерть? Пускай помучается. Как в древности было. Отрубить правую руку, затем – левую, потом ноги, а напоследок – голову. Око за око – зуб за зуб.
Марина допускала даже, что жена Макара любила своего мужа столь же сильно, как и она Сергея. Что станется с ней теперь? Что ни говори, но Марина в этой ситуации счастливее ее. Она, во всяком случае, может ждать. Хотя сколько ждать? Может быть, всю жизнь? Разве это справедливо?
Внезапно Марина почувствовала прилив злости. Что ей до страданий неизвестной женщины? Главное, что она сама обречена на долгую цепь бесконечных одиноких лет.
«Даже если он и виновен, – думала она, – разве это может уменьшить мою любовь к нему? Мне ни до чего нет дела. Я люблю его, и пусть мне все твердят, что он убийца. Значит, я буду продолжать любить убийцу».
Некоторое время они сидели молча, затем Сергей опять начал лихорадочно ее целовать. Отдаваясь ему, она ощущала какое-то странное равнодушие. Она рассматривала трещину в потолке, удивляясь: господи, какая жирная и уродливая.
«Какое отвратительное место, – думала она. – Стоит ли винить Сережу, что он так изменился? Здесь по-другому нельзя. Все, кто попадает сюда, меняются. Здесь выживает сильнейший. Где же романтика, которой так богаты блатные песни? Розовые слюни – это ширма для простаков-обывателей. Чтобы ощутить тюремную изнанку, совсем не обязательно попасть на нары. Достаточно, если на них попадет близкий тебе человек. И тогда ты все ощутишь на собственной шкуре – и очереди на свидания, занимаемые с вечера, и унизительную фамильярность следователей, оперативников и даже вульгарной тетки в изоляторе, принимающей передачи. Ты будешь ждать грязного конвертика и известий от адвоката, а тридцатиминутное свидание воспринимать как величайшее счастье. Очередь, стекло и телефонная трубка, а за стеклом – любимое лицо, осунувшееся, бледное. Такими люди становятся в больнице. Помню, как одна женщина целовала это стекло, целовала неистово, словно считала, что тепло ее губ сможет растопить эту прозрачную стену. Нет, не дай вам бог, люди, горланящие подшофе блатные песни, а о тюрьме знающие только из отечественных сериалов, попасть в этот мир, где гниет все живое, в мир, где умирают мечты».
