Четыре оборота. Легкий скрип в дверной петле. Они вошли.
Я кинулся вниз по внешней лестнице — лифтом пользоваться не рискнул.
Прыгнув в свой "гольф", я запустил двигатель, и он меня не подвел.
В прихожей нашей квартиры-офиса стояла вязкая духота, но сквозь нее проступал едва внятный, тонкий аромат, которого здесь прежде не было, больше того, перебирая картотеку обонятельной памяти, я не обнаружил там этого запаха.
— Ну что ты все принюхиваешься?! — тихо рассмеялась Лис. — Ой, да ты на себя-то посмотри... Нахохлился, башкой вертит, вынюхивает... А что толку-то? Насколько я знаю, у вас, пернатых, обоняние развито слабо, — она кокетливо повела плечами, — не то что у нас, волчьих.
Я прикрыл дверь, раздумывая — уйти или остаться, потому что мне вдруг открылось, кто может быть источником незнакомого запаха.
— Это точно, — кивнул я, — нам, пернатым, до вас, волчьих, конечно, далеко. Но я ведь птица особая, сама знаешь. Потому рискну предположить... Что, твой Маркус приехал?
Она опустила ресницы и, вильнув хвостом, отступила в глубь офиса. Я последовал за ней.
Он выглядел примерно так, каким я его себе и представлял: высок, поджар, подтянут, в темных волосах и бороде серебристые проблески ранней седины, светлосерые глаза приветливы, умны, чуть-чуть наивны и столь же наивна несколько беспомощная улыбка.
— Мы только что из аэропорта, — пояснила Лис, доставая из шкафа третий фужер. — Сейчас слегка отметим приезд и поедем ужинать в какой-нибудь кабак. — Она задумчиво потерла подушечкой пальца кончик острого носа: — Где у нас можно немного гульнуть в таком, знаешь ли, духе а-ля рюс? Ну там с расстегаями, квасом, селедочкой под водку?
— Может быть, в "Сударе"?
— О да! — Лис согласно покивала. — Точно. И как это я сама не подумала... В самый раз будет. Как это в рекламе говорится?.. "Гуляй во всю удаль в ресторане "Сударь"?
Бременский музыкант, беспомощно хлопая глазами, следил за диалогом, смысл которого оставался ему недоступным.
— Just one moment, Markus, — сказал я, спиной чувствуя, как приятный холодок сочится сквозь плотную ткань рюкзачка: вспомнив на подъезде к метро, что домашние водочные запасы иссякли, я забежал в магазин и купил "Ночной дозор" — изъятая из морозилки бутылка еще не успела нагреться, еще обжигала руку и призывно плакала оттепельной слезой.
Лис озадаченно взирала на водку, прикидывая про себя возможные последствия такого аперитива. Маркус, деликатно склонив голову, вопросительно смотрел на меня.
— Ребята, если вы собираетесь сегодня выступать в духе а-ля рюс, то вам лучше не смешивать стили, а сразу задать верный тон этому славному вечеру. Лис, тут в рюкзачке полбуханки черного хлеба и кусок украинского сальца. Займись сервировкой стола, а я пока поищу посуду. — Водрузив водку на стол, я направился на кухню, разыскал в шкафу три крохотных, на полглотка, рюмки, а в холодильнике банку с малосольными огурцами.
Маркус изумленно наблюдал за тем, как мы в четыре руки быстренько готовим закуску, и настороженно потягивал носом, принюхиваясь к запаху медленно вытекающей из горлышка жидкости, потом беспомощно глянул на Лис, которая в ответ развела руки в стороны: что поделать, друг мой, welcome to Russia — и, решительно закинув голову назад, опрокинула рюмку, понюхала хлебную корочку, захрустела душистым огурчиком.
Должно быть, Маркус, как истинный немец, в детстве был прилежным учеником, а с возрастом тягу к знаниям в себе не истребил, — во всяком случае, он внимательно проследил за действиями Лис, а потом, приподняв грудь тяжелым вздохом, словно по нотам воспроизвел ее действия, с той лишь разницей, что после глотка сделал глубокий вдох и прослезился...
Лис тем временем, усевшись в черное кожаное кресло, с деловым выражением пролистывала какой-то глянцевый журнальчик. Присмотревшись, я узнал в нем тот самый пилотный номер мужского издания, из-за которого мой бывший коллега Валя Ковтун устроил в редакции погром. В том, что поджог склада, на котором хранился тираж, тоже его рук дело, я почти не сомневался.. Наверное, Лис наткнулась на журнал, когда шарила в моем рюкзачке в поисках закуски. Она настолько была увлечена этим занятием, что не обратила внимания на то, что мы с Маркусом заговорщически переглянулись и молча признали необходимость повторить. Опрокинули по второй и, болтая, собирались было совершить третий подход, но в этот момент руку мою, потянувшуюся к бутылке, остановил резкий возглас Лис
— Точно! "Авиан"!
Я подхватил стул, придвинулся ближе к столу и тихо, стараясь не спугнуть то вкусовое ощущение, вслед за которым она могла восстановить в памяти нечто такое, что отозвалось в ней при взгляде на глянцевые страницы, произнес:
— "Авиан"... Французская минеральная вода...
— Да! Именно французская! — Она пояснила: — Прошлое лето. Канн. Набережная. Уличное кафе под полосатым тентом. И бутылочка вот такой же минералки на нашем столике.
Она повернулась к Маркусу и быстро затараторила по-немецки. Тот напряженно сдвинул брови к переносице и задумчиво сощурился. Покивав в знак согласия, он что-то произнес в ответ.
— Видишь, — сказала Лис, оборачиваясь в мою сторону, — он тоже вспомнил. Да. Прошлый год. Ранняя осень, точнее, бабье лето. Набережная в Канне. Помнишь, я ездила к нему с гости? И мы из Бремена махнули на Лазурный Берег — благо была оказия, там проходил какой-то симфонический фестиваль, и Маркус должен был выступать со своим оркестром.
Она опять глянула на Маркуса, тот в знак согласия покивал, хотя я не убежден, что он понял, что именно имела в виду Лис.
— Я все вспомнила...
Она подалась вперед, уперла локти в стол, молитвенно сложила ладони и, подперев нос кончиками сомкнувшихся пальцев, начала рассказывать, поглядывая на . бременского музыканта так, как будто призывала его подтвердить ее слова. Он, к моему удивлению, принял в беседе живейшее участие, то и дело ввинчивая в строй речи короткие и прочные, как жало штопора, немецкие фразы. И я, почувствовав, как ласково трогает мое лицо волнистый ветерок с моря, подумал, что нам троим вовсе не нужно знание языков — русского, немецкого или английского, чтобы объясняться друг с другом, потому что в живой природе важно уметь понимать собеседника по глазам, выражению лица, интонации, дыханию... Потому я не столько слушал Лис, сколько наслаждался теплом не бывшего в моей жизни августовского дня.
Наслаждался, купаясь в волнистой прохладе, накатывающей на сырой песок узкого пляжа, прогулялся немного вдоль набережной Круазетт под руку с печальной чайкой, которая сообщила мне, что зовут ее Джонатан Ливингстон, — так, болтая о том о сем на английском языке, точнее сказать, на том вульгарном его варианте, который в ходу в Соединенных Штатах, и тут справа показался роскошный фасад отеля, увенчанного двумя башенками фаллической формы.
Точнее сказать, я сначала уловил ресторанные ароматы, сам порядок которых однозначно свидетельствовал, что на отельной кухне священнодействует Сильвен Дюпарк и, стало быть, мы уже дошли до знаменитого на весь мир отеля "Карлтон".
Здесь мне пришлось распроститься с Джонатаном, сославшись на то, что вон там, наискосок от отельного угла, увенчанного башенкой, в уличном кафе под тентом, за крайним столиком у низкой ограды, сидит моя знакомая лиса в обществе бременского музыканта и, потягивая минералку "Авиан" и прикидывая, стоит ли обедать в этом кабаке или ну его на фиг, потому что кулинарные изыски Дюпарка обойдутся долларов в триста как минимум. Было бы невежливо с моей стороны не поприветствовать свою старую приятельницу.
Я устроился на массивной ветке платана с тем расчетом, чтобы видеть набережную Круазетт, и в этот момент вдруг заметил, как оживились мужчины в уличном кафе.
Они оживились и начали распушать перья, поглядывая в сторону парадного подъезда отеля, откуда выходили три обворожительные, прекрасно сложенные девушки в сопровождении женщины лет тридцати, жгучей брюнетки. В ее манере держаться — в отличие от девушек, неловко топтавшихся у входа и растерянно озиравшихся по сторонам, — угадывалась уверенная повадка человека, который всюду чувствует себя как дома.
Все четверо погрузились в открытый "кадиллак", за рулем которого сидел стерильной наружности шофер в ослепительно белом форменном кителе, чопорный и бессловесный, и проехали немного по набережной до пирса. Там девочки перебрались на морской катер, и тот, задрав нос, понесся в море — к роскошной белой яхте "Глория".
Выгрузив драгоценный груз, катер вернулся, доставив к берегу брюнетку. Глянув на часы, она тряхнула черной шевелюрой и изящной походкой, пикантно покачивая бедрами, направилась к черному лимузину, подкатившему со стороны отеля "Нога Хилтон". Из машины выбрался лет сорока человек в легком костюме с сероватым, крайне утомленным лицом, сильной, рельефно очерченной челюстью и увесистыми мешками под глазами.
