Максим положил руку ей на плечо:
– Не бойся. Я пошел с тобой, чтобы все было хорошо. И так будет!
Хотелось бы ему верить, но… что может сделать двадцатилетний пацан против здоровенных охранников?
Покинув подъезд, они не продолжили путь по нормальной дороге, а свернули на дорожку у стены, за кустами палисадника. Вике казалось, что так будет правильней, незаметней. Она верила в это до того момента, когда путь им преградили двое верзил. Этих она не видела, но они не сильно отличались от той парочки в подъезде. Их что, по лекалу подбирают?!
– Какая неожиданная находка! – хмыкнул один. – Теперь понятно, почему босс нас тут поставил… А я уж грешил на старика – паранойя! Но он, видно, почуял, что ты что-то затеял, крысеныш!
Максим угрюмо молчал. Он лишь мягко отстранил Вику назад, оставаясь между ней и охранниками.
– Тобой будут очень недовольны… Тебе же простое дело поручили – бабу отт…ть! А ты и с этим не справился, малолетка! На что ты вообще надеялся в твоем состоянии?
– Я ни на что не надеюсь. Я беру и делаю.
Парень был немногим ниже своего соперника, но явно легче по весу. Вот только это его не пугало. Он двигался легко и уверенно. Похоже, и охранник не ожидал от него такой прыти. Максим четким, отработанным ударом сбил мужчину с ног, оттолкнул, выбил воздух из легких движением локтя.
Второй охранник не медлил, сонливостью он не отличался. Однако забывать о Вике ему не следовало! Сомнения девушки остались позади, движение, которого она так боялась, далось ей легко и свободно: шприц сам оказался в ее руке, потом игла – под кожей мужчины.
Препарат подействовал мгновенно: охранник коротко вскрикнул и повалился на землю. Его тело дергалось, как в судорогах, но глаза уже были закрыты.
– Ого! – присвистнул Максим, стоящий теперь над неподвижным телом. – Ты что, ядовитая?!
– Это для тебя предназначалось, если что! Идем!
– Мне нельзя, – покачал головой он. – Дальше ты одна.
– Почему?!
– Потому что я собираюсь вернуться и просить прощения. Скажу, что был ослеплен моментом, теперь раскаиваюсь. Девяносто девять процентов вероятности, что меня будут пытать до смерти, но могут и пощадить.
Вика пыталась понять, шутит он или говорит серьезно. Но здесь ведь нет ничего смешного! Судя по словам охранника, Максим и так был под подозрением. Его не простят за помощь ей!
– Зачем тебе это?
Он не заметил темную фигуру, подкрадывающуюся к нему сзади – абсолютно бесшумно, это у них явно семейное. Вика видела, но предупреждать своего спутника не спешила. Она ждала ответа.
– Потому что я в любом случае умру. Они мне не слишком доверяли изначально, поэтому и на такие задания не отпускали без подстраховки. До того как ты пришла, мне вкололи порцию яда… и он уже действует, я чувствую. Если бы я выполнил задание, я бы получил противоядие. Но… сама видишь.
Только теперь Вика сообразила, что его бледность – не от природы. Кожа приобрела этот оттенок из-за того, что организм отчаянно с чем-то боролся.
– То есть ты помог мне, зная, что можешь умереть из-за этого?!
– Не своди все к себе… Я тебя даже не знаю! Я помог тебе, потому что не мог пойти на это, превратиться в их марионетку… Дальше ведь только хуже! Не пойми меня неправильно, я не хочу умирать. Но и превращаться в нелюдя тоже не хочу! Отец не об этом мечтал… Поэтому я помог тебе, а теперь вернусь, буду надеяться на ее милосердие… У меня мало времени. Я уже чувствую себя хреново… А ты беги, они не должны тебя найти… Я…
Договорить он не успел: удар в висок был быстрым и точным. Максим, не издав ни единого звука, начал оседать, но мужчина, стоявший сзади, поддержал его.
– Зачем ты так?! – возмутилась Вика. – Он ведь на нашей стороне!
– Именно поэтому я и отрубил этого упрямого пацана. Его нужно доставить в ближайшую больницу, определить вид яда, подобрать противоядие…
– Разве это возможно?
– Возможно, но очень сложно. Не факт, что получится, я сейчас ничего не гарантирую.
– Так не лучше ли было отпустить его обратно?
Вика понимала, что ляпнула глупость. Но ей очень уж не хотелось, чтобы Максим умер из-за нее…
– Не лучше! Мы с тобой прекрасно знаем, что после такого никто бы его не простил. А мы искренне хотим ему помочь. Если же не получится… Что ж, он бы в любом случае умер, – отозвался Эрик Тайлер.
* * *
Сегодня что-то должно было случиться. Что-то необычное и плохое. Она знала это наверняка. Его глаза всегда его выдавали. Он, пожалуй, знал и наслаждался тем, что может ее запугать. В его глазах не было глубоких эмоций, так что на «зеркала души» они не тянули. Только примитивные, сиюминутные желания… которые он никогда не сдерживал.
Хильде казалось, что она уже привыкла. В последнее время он наказывал ее все чаще за оплошности, которые были и которых не было. Когда наказание заканчивалось и ей, сонной и грязной, только и хотелось, что добраться до своей постели, подальше от этих проклятых лошадей, он никогда не отпускал ее. Он всегда ее трогал… засовывал пальцы в рот, щупал под одеждой. Ей было плохо, но она не решалась жаловаться, ведь это повод для новых наказаний! Хильда лишь терпела, пока это закончится, сдерживая тошноту и слезы.
И вот сегодня она увидела в его глазах уверенность, которая подталкивала ее к панике. У девочки не было времени на то, чтобы строить догадки. Он опустился перед ней на колени, сжал одной рукой ее волосы, удерживая, заставляя смотреть на него. Он не целовал ее, нет, а просто лизал – как шальное животное, иногда закусывая кожу губами, но не повреждая. От него воняло дешевым пивом и больным желудком. Она уже не могла сдерживать слезы – они лились сами собой, а унижение лишь добивало ее. Руки Хильды по-прежнему были связаны, что исключало малейшую возможность сопротивления.
Он не остановился. Достал тот грязный, чуть тронутый ржавчиной нож, который всегда таскал за поясом. Девочке почему-то казалось, что лезвие у него тупое, как деревяшка. Но когда это лезвие начало разрезать ее одежду, она поняла, насколько ошибалась. Сначала майку, потом – джинсовый комбинезон, и даже плотная ткань поддалась.
Она не знала, что будет дальше, но ее инстинкты били тревогу. Каждое его прикосновение, наглое, грубое, к местам, которых он никогда не должен был касаться, сводило с ума и лишало воли. Ей уже было больно, но тело предчувствовало лишь новую боль.
– Скажи, что любишь папочку, – прохрипел он.
Она молчала, хотя для того, чтобы не закричать, требовалось прикусить губу до крови. Это было последнее проявление свободы, которое ей оставалось. Он не настаивал – он был не в том состоянии, чтобы обращать внимание на такие мелочи. Возможно, он даже слышал ее голос в своей голове, потому и не понял, что на самом деле она промолчала.
Хильда сопротивлялась до последнего. Пыталась отбрыкиваться от него, когда он прижимал ее живот и лицо к грязному полу. Извивалась всем телом, чтобы стряхнуть с себя его руки, такие отвратительно липкие и горячие. Кричала до боли в горле, когда почувствовала, как он раздвигает ее ноги. Ее отчаянный крик напугал лошадей, но в этот момент Хильде даже хотелось, чтобы они наступили на нее, забили копытами, только бы не…
Боль была. Незнакомая, пронзившая ее белой вспышкой. Как будто волна лавы пронеслась по всему ее телу. Боль была не только физическая, Хильда почувствовала, как в самой ее душе что-то надломилось. Эта боль не была смертью – но она была финальной чертой.
Все силы разом покинули ее, превращая тело в безвольную игрушку. Мужчина не заметил. А ей было все равно, теперь уже все равно. Она чувствовала себя пустой и легкой. Его судорожные движения доходили до ее мозга далеким эхом.
Она не знала, сколько времени прошло, прежде чем он покинул ее. Стеклянными, равнодушными ко всему глазами Хильда наблюдала, как он натягивает грязные брюки.
– Приберись тут и иди в дом, – велел он. – Матери – ни слова! Сегодня можешь не убирать за лошадьми. Мой подарок тебе. Что ревешь? Я тебе подарок сделал!
Она до этого момента и не осознавала, что плачет. Наверное, это какая-то автоматическая реакция организма. Потому что она уже не видела смысла в слезах.
Хильда с трудом поднялась; ноги дрожали. Сознание словно заволокло туманом, и она наблюдала за миром откуда-то издалека. Посмотрев вниз, она увидела, как по ее ногам скользят алые капельки. Ей стало дурно…
– Что шатаешься? – фыркнул мужчина, сплевывая на пол. – Радуйся! Женщиной стала. Дура!
Он собирался уйти… даже пошел. А потом он уронил ключи. Ключи от тех самых цепей, которые все это время держали ее руки. Почему-то это было так важно… А он оказался слишком пьян, чтобы поднять их сразу, и завис над полом.
Она ни о чем не думала в этот момент. Тело, использованное, измученное и оскверненное, действовало само по себе. Хильда понятия не имела, как в ее руках оказались вилы для уборки навоза. Это казалось второстепенным. А вот момент, когда эти вилы входили в его проклятую жирную тушу, она словно наблюдала в замедленной съемке… Радость, которую она ощущала в эту секунду, была равносильна боли, сковывавшей ее недавно.
