Алексей Нагорный - Рожденная революцией

– Останови сейчас любого, спроси: чей мешок, – не найдешь хозяина, – угрюмо сказал Коля. – Ты знаешь, что в этих мешках?

– Еда? – спросила Маша.

– Мануфактура, крупа, сахар, соль, спички – все, что твоей душе угодно. Спекулянты проклятые. Облава за облавой проходит, а они, как поганые грибы на помойке, растут.

Заливисто прозвенела трель милицейского свистка. Наряды милиции и сотрудников УГРО перекрыли входы и выходы с перрона.

– Ты накликал, – улыбнулась Маша. – Теперь еще и поезд задержат.

Коля всматривался в глубину перрона. Там мелькнули васильковые фуражки работников ОГПУ.

– Это что-то серьезное, – сказал он и подошел к милиционеру. – Вот мое служебное удостоверение. Что случилось, товарищ?

Милиционер махнул рукой:

– Тебе, инспектор, надо бы первому знать. Только что бежал Ленька Пантелеев.

Маша тоскливо посмотрела на Колю:

– Плакал наш отпуск горькими слезами.

– Плакал, – послушно согласился Коля. – Но ты не переживай, Маша. Мы поймаем его через сутки, самое большее – через двое. И тут же едем, я обещаю!

– Не нужно ничего обещать. – Она покачала головой. – Проводи меня до выхода.

Маша оказалась права. Ни через сутки, ни через трое суток Пантелеев пойман не был. Бандит понимал, что теперь по его следам пойдет не только милиция, но и оперативные группы петроградского госполитуправления. А с чекистами шутки плохи. Это Ленька знал прекрасно.

Бюро обкома поручило Сергееву выяснить причины, которые способствовали побегу бандита из-под расстрела. Никаких нарушений служебных инструкций по охране заключенных Сергеев не нашел. Все упиралось в случай, тот самый случай, который не мог предусмотреть никто.

Выяснилось, что надзиратель Николаев, воспользовавшись документами красноармейца, погибшего в 1919-м на Южном фронте, пробрался на низовую работу в тюремное ведомство НКВД, а оттуда по собственной инициативе перевелся во второй домзак Петрограда. Выяснилось, что настоящая фамилия Николаева – Бабанов и что летом 1918 года в Москве он имел самое прямое отношение к заговору левых эсеров.

Сотрудник ГПУ привел Николаева-Бабанова. Сергеев долго всматривался в лицо бывшего надзирателя, соображая, каким же образом построить допрос. Но первый же вопрос и первый же ответ арестованного убедили Сергеева, что допроса в прямом смысле этого слова в данном случае не будет.

– Как удалось Пантелееву выйти из камеры смертников и беспрепятственно дойти до проходной тюрьмы? – спросил Сергеев.

– Я провел его, – сказал Николаев.

– Так… – Сергеев с трудом скрыл растерянность. Он не ожидал такой откровенности. – Почему вы это сделали?

– А почему вы предали революцию? – спросил Николаев.

Сергеев уже полностью взял себя в руки:

– И это говорите вы? Вы и вам подобные вешали рабочих в Ярославле, стреляли в Ленина. Не прикасайтесь грязными руками к святому делу. Отвечайте по существу. От вашего ответа зависит ваша жизнь, прошу это учесть.

– Я это учитываю, – кивнул Николаев. – Отвечаю: Пантелеев, пусть по-своему, но борется с вами, вредит вам. Цель моей жизни – любые усилия, которые могли бы расшатать ваш гнилой строй и заставить его рухнуть.

– Нет логики, – пожал плечами Сергеев. – Гнилой строй не нужно расшатывать. Он – гнилой.

– Играете словами, – сказал Николаев. – Вы меня поняли.

– А ваша жизнь? На что вы надеялись?

– Что такое моя жизнь в масштабах вечности? А надежда была и есть: и капля камень долбит. Я – социалист-революционер. В нашей песне мы пели: «Дело, друзья, отзовется на поколеньях иных».

Сергеев вызвал конвой, и Николаева увели. На пороге он спросил:

– Когда меня расстреляют?

– В течение двадцати четырех часов после вынесения приговора.

Дверь закрылась. Сергеев долго сидел за столом, не отвечая на звонки телефона, и думал. Он думал о том, почему политика партии, политика Советской власти, направленная на благо трудового народа, – почему эта политика вызывает бешеное противодействие не только разбитых классов, что естественно, не только имущих слоев, что объяснимо, но и отдельных представителей рабочего класса и крестьянства. Почему? Если все дело только в принципиально ином подходе к решению кардинальных задач, связанных с промышленностью и землей, здесь можно спорить и убеждать. Здесь можно, наконец, будучи убежденным в своей абсолютной правоте, лишить противников возможности влиять на события. Ну, а если в системе наших действий они усматривают какую-то червоточину и инстинктивно противостоят ей всеми средствами и путями? Если так?

Сергеев закрутил головой и рассмеялся. Чушь! Программа, которую предложил Владимир Ильич на десятом съезде, – истина, это не вызывает сомнений! Только индустриально крепкая страна выстоит в далекой исторической перспективе – это бесспорно! Что лучшего смогли предложить оппозиционеры и полуоппозиционеры всех мастей? Ничего! А раз так – мы не только имеем моральное право бороться с ними – мы обязаны, мы не имеем права поступать иначе, потому что идущие на смену нам поколения не простят этого…

Несколько дней Пантелеев отсиживался в своей конспиративной квартире на Лиговке. Он и два его сообщника пили без просыпу – на кухне и в ванной скопилось огромное количество бутылок из-под водки. Сообщники рвались на дело, им надоело отсиживаться. А бандит метался по ночам, вскакивал с дикими воплями, а один раз едва не пристрелил своих дружков – померещилось, что в комнату ворвались агенты УГРО… Каждый раз, когда сообщники просили его выйти на улицу, Пантелеев покрывался липким потом и начинал хрипеть, бешено закусывая губы. Дружки отставали, но через час-другой все начиналось сначала. И Ленька понял, что от судьбы ему не уйти. Вечером знакомый извозчик подогнал пролетку. Решили для начала проехаться по городу просто так, без дела, присмотреться и, если все будет тихо, взять на гоп-стоп пару-другую прохожих – размяться.

…С набережной Фонтанки свернули на Сергиевскую. Вдоль обшарпанного здания прачечной шли двое – мужчина и женщина. Начинались белые ночи, и, несмотря на поздний час, хорошо было видно, как нежно склонилась молодая, красивая женщина к плечу высокого мужчины.

Пантелеев толкнул кучера, тот осадил лошадей рядом с парочкой.

– Добрый вечер, – обратился Пантелеев к мужчине. – Далеко ли путь держите?

– Нет, недалеко, – сказал мужчина, присматриваясь. – Чему обязан, собственно?

– Деньги, часы, документы, – спокойно приказал Пантелеев.

Женщину колотило от испуга. Мужчина заметил в руке одного из бандитов револьвер и послушно кивнул:

– Не бойся, Аня. Сними серьги, отдай им кольцо. Вот мой бумажник и часы… Все?

– Все, – кивнул Пантелеев. – Проваливайте.

Мужчина бросил бумажник и все остальное на тротуар, взял женщину под руку, и они медленно двинулись в сторону Фонтанки.

– Что же не спросите, с кем поцеловаться пришлось? – в спину им усмехнулся Пантелеев.

Мужчина обернулся:

– Вы – Пантелеев, я это сразу понял. Моя фамилия – Студенцов, а это моя жена. – Студенцов презрительно усмехнулся: – На что рассчитываете, гражданин Пантелеев? Ведь у вас в запасе день – два – три. Идем, Аня.

– Никто не знает, когда умрет, – вздохнул Пантелеев. – И вы не знаете. Идите с богом.

– Мне страшно, Сергей, – сказала женщина.

– Пустяки. – Студенцов обнял ее. – Бояться нужно не нам…

Они пошли. Пантелеев оскалил зубы, захрипел.

– Обидели нас, – сказал кучер. – Гордые.

Пантелеев дважды выстрелил в спину Студенцову и его жене. Оба рухнули.

– Барахло возьми. – Пантелеев спрятал маузер. Кучер подобрал деньги и драгоценности. Ленька протянул руку: – Дай-ка.

Пантелеев покачал на ладони часы и бумажник, посмотрел на свет камни в серьгах и равнодушно швырнул все в сток у кромки тротуара.

– Трехнулся, – охнул кучер.

Ленька взглянул на него пустыми глазами:

– Все суета сует и томление духа. Он, Филя, прав. Чует сердце – настают мои последние денечки.

…Это были кровавые «денечки». Понимая, что расплата неминуема, Пантелеев совершенно озверел. Преступление следовало за преступлением, одно страшнее другого. Не проходило дня, чтобы в сводке происшествий Петроградского УГРО не появилась бы фамилия: Пантелеев. Оперативные группы ОГПУ и милиции шли буквально по пятам бандита, но он в последний момент ускользал.

На одном из очередных совещаний первой бригады УГРО неожиданно появился начальник петроградской милиции. Он прекрасно понимал, что и Бушмакин, и его сотрудники – опытные, преданные своему делу люди, из кожи вон лезут, чтобы обезвредить Пантелеева и его банду. Он знал, что никакими словами и призывами сейчас не поможешь, но наступил тот последний, крайний момент, когда нужно было что-то сделать, сказать, чтобы сдвинуть с мертвой точки затянувшийся розыск бандита. Собственно, никакой «мертвой» точки не было. Шла напряженнейшая круглосуточная работа, и только непосвященному человеку могло показаться, что дело не двигается. Оно двигалось, происходило то незаметное накопление мероприятий, которое вот-вот должно было дать качественный результат. Теперь уже не могло быть никаких случайностей. То, что на первый взгляд даже и выглядело случайностью, на самом деле было подготовлено всем ходом событий.