Алексей Нагорный - Рожденная революцией

– Отомстил, черт с тобой. Квиты.

– Еще нет, – улыбнулся швейцар. – Латыняне говорят: возмездие впереди.

…Они заняли выгородку, отделенную от остального зала портьерой. Подошел сам метрдотель, подал прейскурант.

– Дорогуша, – сказала Лицкая. – Все самое вкусное в расчете на нашу комплекцию. И сухого шампанского. Спроворь! – Она весело потерла ладонь о ладонь и, перехватив изумленный взгляд Маши, сказала: – Все в прошлом, дорогая. Манеры – тоже.

Оркестр сыграл вступление, развязный конферансье с белым, словно обсыпанным мукой лицом томно сказал:

– Господа! И, конечно же, товарищи. Жизнь мимолетна, как взмах крыльев мухи. А муха, как известно, в секунду делает сто тысяч взмахов – ученые жуки это подсчитали, им все равно делать нечего. – Он подождал – не будет ли смеха? Но никто не засмеялся, и тогда конферансье продолжал: – Вечна в этом мире только любовь. И я предлагаю вам прослушать романс на эту вечную тему. Исполняет всем вам хорошо известный Изольд Анощенко!

На эстраду вышел певец – маленький, в кургузом пиджачке, с длинными, до плеч, волосами. Он поклонился публике и кивнул аккомпаниатору. Тот взял первый аккорд, певец сказал:

– Исполняется в который раз и все – по просьбе публики.

Он сложил руки у живота – ладонь в ладонь.

глуховатым, но неожиданно сильным голосом запел он.

Маша переглянулась с Лицкой. Та вдруг погрустнела, опустила голову на сжатый кулак, сказала:

– Иногда мне кажется, что жизнь моя уже прошла, Вентулова. И все в прошлом… А разве она начиналась когда-нибудь, моя жизнь?

с чувством пел Изольд.

– Небось теперь и ты не скажешь, чьи это стихи, – горько заметила Лицкая. – Все в прошлом, Вентулова. Все в прошлом.

– Стихи Батюшкова, – сказала Маша. – А музыку я не знаю. Ты не кисни, Лицкая. Все правильно – была одна жизнь, началась другая. Нам нужно не просто приспособиться. Нужно войти в эту новую жизнь. Войти! Ты постарайся это понять.

Маша обвела глазами зал. Нэпманы, буржуйчики с остатками капитала, просто случайные люди со случайными деньгами. Рвут зубами куриные ножки, с хлюпаньем запивают вином, и нет им никакого дела ни до новой жизни, ни до прекрасного романса. Они и в самом деле, как взмах крылышек обыкновенной мухи – сотая доля секунды – и пустота. А Лицкую жаль. Ей бы надо помочь. А как?

– Слушай, Лицкая, – сказала Маша. – Бросай ты свою колбасу! И фартук бросай – к чертовой матери, а?

– Ты думаешь? – недоверчиво спросила Лицкая. – А что же я стану делать?

– Я познакомлю тебя с мужем, – сказала Маша. – Придумаем что-нибудь. Главное – чтобы ты честно порвала со своей средой.

– А… отец? – спросила Лицкая. – Он прекрасно знает историю! Он хотел идти преподавать в университет, но его не взяли. Брали швейцаром, но он, естественно, не пошел. А торговля наша – тьфу! В конце месяца все равно лавочку прикроют – за долги!

– А как же лошади твои? – удивилась Маша.

– А-а… – Лицкая махнула рукой. – Да наняла я этого извозчика, а тебе пыль в глаза пустила, уж извини.

– Значит, договорились! – улыбнулась Маша. – И ты поверь мне, Лицкая, жизнь у нас с тобой только начинается!

В зал вошли четверо: двое мужчин и две девицы с ними. Метрдотель почтительно повел их к столику. Они сели напротив выгородки, которую занимали Лицкая и Маша.

Маша смотрела на вошедших с тревогой и любопытством. Вот этот, который сел рядом с брюнеткой в неприлично декольтированном платье. Неужели? Так… Ошибки быть не может. Это – Пантелеев. Слишком много фотографий пересмотрено – Коля часто их показывал.

– Знакомые? – спросила Лицкая.

– Подожди, я сейчас вернусь, – тихо сказала Маша.

– Поторопись, бифштекс остынет! – крикнула ей вслед Лицкая.

Маша вышла в вестибюль.

– Откуда можно позвонить? – спросила она у швейцара.

Он пристально посмотрел на нее, сделал приглашающий жест:

– Извольте, я провожу. – Любезно открыл дверь и повел Машу по коридору.

Она шла рядом с ним, лихорадочно соображая, как и куда позвонить и что сказать, и ей даже в голову не приходило, что сбоку неторопливо шагает человек, который ровно неделю назад пообещал ее мужу, Николаю Кондратьеву, немедленно сообщить, если в ресторане появится Пантелеев. При этом швейцар внимательно изучил многочисленные фотографии Леньки и даже заметил вслух, что бандит, хотя и нервен на всех этих фотографиях, но все равно – красив. Маша не знала этого. Иначе у нее сразу же возникли бы сомнения: разве швейцар не видел входящего в ресторан бандита? Или видел, но не узнал?

Но у Маши не было никаких сомнений. И хотя у Николая Кондратьева сомнения были, он вынужден был ждать звонка. Он не знал, что швейцар – крупный наводчик, оставшийся в свое время вне поля зрения сыскной полиции, а впоследствии УГРО, являлся одним из самых опытных агентов Пантелеева.

Швейцар открыл дверь:

– Пожалуйте.

– Спасибо вам, дедушка, – ласково сказала Маша. – Вы идите.

Она сняла трубку.

Швейцар поклонился и закрыл дверь. Мгновение он стоял в раздумье, а потом приник ухом к дверной филенке.

– Коммутатор милиции? – услышал он взволнованный голос Маши. – Девушка, дайте мне первую бригаду УГРО! Кто это? Ты, Маруся? Плохо слышно! Пулей летите к «Донону»! Да не к Гужону, а к «До-но-ну!» Поняла? Здесь он! Он, говорю, догадаться должна! Бегом!

Швейцар отскочил от двери и помчался по коридору. У входа в зал он взял себя в руки, снял фуражку и неторопливо подошел к столику Пантелеева:

– Можно-с вас?

– Я сейчас, – кивнул Ленька сообщникам. – Что у тебя, Лаврентий?

– Там барышня одна в УГРО звонит, – сказал швейцар. – Вон из-за того столика. Вон ее подружка сидит. А мусора через пять минут будут здесь. Рви когти, Леня.

– Бабы, на выход, – приказал Ленька. – А вы, ребята, по углам. Как войдут – возьмем их крест-накрест… Ну, попомнят они Леню.

Швейцар подошел к Лицкой. Она все слышала и сидела белая, как стенка.

– Вот оно и возмездие, барышня, – улыбнулся швейцар. – А вы сидите себе тихо, и вас не тронут. Понятно объяснил?

Лицкая кивнула, не в силах удержать прыгающие губы.

– Водички попейте, – посоветовал швейцар и двинулся навстречу Маше – она уже шла к выгородке. Она была спокойна, сдержанна и только несколько побледневшее лицо выдавало ее состояние.

Лицкая смотрела на нее, не отрываясь. Внезапно, боковым зрением, она увидела, как Пантелеев что-то шепнул своему сообщнику, и тот, спрятав нож в рукав, направился Маше наперерез.

Лицкая хотела встать и не смогла – ноги сделались ватными, лицо покрыла испарина. Бандит и Маша шли навстречу друг другу. «Сейчас… – мысленно произносила Лицкая, – сейчас они сойдутся и…»

Она выскочила из-за стола и с диким воплем бросилась навстречу Маше.

– Беги! Спасайся, Вентулова, тебя убьют!

– А-а, – с ненавистью сказал Пантелеев.

Ударил маузер. Лицкая выгнулась и рухнула на чей-то столик. Посыпалась посуда. Нэпманы закричали, опрокидывая столы и стулья, бросились врассыпную. Кто-то сбил Машу с ног, и это ее спасло. Пули бандитских маузеров колотили фарфор, дырявили стены и мебель, валили бегущих, но достать Машу уже не могли.

В зал ворвались агенты УГРО. Впереди – Бушмакин, Коля и Маруська. Началась перестрелка. Пантелеев понял, что на этот раз перебить оперативников не удастся, их было слишком много, и крикнул:

– Прикройте меня!

Отстреливаясь, он бросился к окну.

Маша подползла к Лицкой. Та лежала лицом вниз, в крови.

– Лицкая, очнись, – заплакала Маша. – Наши здесь, все позади.

Лицкая открыла глаза, сказала с трудом:

– Ты… прости… затащила тебя сюда. Прости ради бога…

– Ты, ты меня прости, – зарыдала Маша. – Дура я.

Гремели выстрелы. Пантелеев видел, как агенты бросились на одного из его сообщников. Воспользовавшись секундной заминкой, он прыгнул на подоконник и, враз расстреляв всю обойму, выбил раму, но прыгнуть вниз не успел. Грянули револьверы сотрудников УГРО. Пантелеев закачался, теряя сознание, попытался схватиться за подоконник, но не удержался и рухнул вниз.

Оставшиеся в живых бандиты сразу же сдались. Их по одному вывели из ресторана, они шли, держа руки на затылке, шли сквозь молчаливый коридор невесть откуда собравшейся толпы.

– В сторону, граждане, в сторону! – покрикивали милиционеры.

Вышел Коля. Он поддерживал Машу под руку. Она двигалась с окаменевшим лицом, словно в полусне. Около трупа Пантелеева она остановилась. Бандит лежал, запрокинув голову, скосив остекляневшие глаза. Маша тронула Колю за рукав: