— Она махнула рукой.
Студентка-медичка по имени Сюсанна теперь одной рукой держала Анни за плечи, а другой по-прежнему придерживала ее кресло. Она не смотрела на Гренса, пока говорила это, ее взгляд был устремлен в сторону Ваксхольма, приближавшегося по левому борту.
— Я знаю, что вы верите, что видели это. Но мне известно и то, что с точки зрения неврологии это невозможно. Просто рефлекс. Я считаю, что это был двигательный рефлекс и ничего больше.
— Я, черт побери, знаю, что вижу.
Она обернулась к нему:
— Мне не хочется причинять вам боль. Но вам не избежать боли, если вы станете слишком много от этого ждать. Я хочу сказать, что вот такая поездка — это для нее очень хорошо, но, может, этого и достаточно? Вам, я имею в виду. Просто знать, что ей хорошо.
Он и сам не понимал, на что рассчитывает. Что Анни, увидев корабль, снова махнет рукой? И подтвердит то, во что никто не желает верить? Они обедали в молчании, рыба и впрямь оказалась вкусной, как ему и рассказывали, но разговаривать стало больше не о чем. У Анни был хороший аппетит, у нее текла слюна, и она то и дело перемазывалась едой, так что Эверт с Сюсанной кидались наперегонки ее вытирать. Гренс заказал автобус для инвалидов на половину второго, и тот прибыл точно в срок, час спустя они распрощались на пристани Госхага, он поцеловал Анни в лоб и пообещал приехать в следующий понедельник. Потом помчался на машине по городу, чтобы успеть до часа пик. С дороги он позвонил Свену Сундквисту спросить, что новенького за последние часы, а также Рубену Фраю в отель «Континенталь» — захотелось поговорить с этим беднягой, подготовить его, чтобы он не надеялся на слишком многое…
Последние сутки не были похожи ни на один из пережитых им ранее дней. Даже на тот день восемнадцать лет назад, когда его единственную дочь нашли умирающей на полу в его собственной спальне. Тогда он был более чувствительным и открытым миру. Он впустил в себя ее смерть, признал, что это в самом деле произошло, и много раз хотел наложить на себя руки, ведь ему незачем было больше жить. Потом он замкнулся. И с тех пор, не считая того времени в самом начале, когда они отчаянно пытались зачать нового ребенка, он не мог заставить себя пожелать Алису, да и вообще никого, он ходил вокруг, словно живой труп.
Эдвард Финниган вел машину по двадцать третьему шоссе на север. Сколько он уже работает советником губернатора, они оба уже с трудом могли припомнить. Они встретились на юридическом факультете Университета Огайо за два десятка лет до того, как Роберта избрали на эту должность. Когда долгая кампания, которую они вели сообща все эти годы, завершилась избранием однокашника на пост губернатора, приятели просто перенесли свой офис на Южную Хай-стрит в Колумбусе. Вся изнурительная стратегическая подготовка окупилась, он стал ближайшим помощником губернатора — тем, кто посвящен и участвует во всем, что бы официально или неофициально ни исходило из столицы штата Огайо.
Казалось, смерть Элизабет сделала Финнигана еще более энергичным. Чтобы заглушить боль, он стал работать еще усерднее, словно надеялся, что карьерный успех заменит ему личную жизнь.
Финниган опустил боковое стекло и со злостью плюнул в холодный воздух. Какая неслыханная наивность!
Он понял это за те несколько часов, что прошли с тех пор, как начальник охраны Вернон Эриксен нанес ему ранний визит. Вдруг, спустя столько лет, все снова ожило. Когда Эриксен излагал то, ради чего пришел, когда объяснял, что Фрай жив и сидит за решеткой в каком-то городе на севере Европы, он словно лупил Финнигана кулаком наотмашь — раз, и еще, и еще, пока все не убедились, что он прочувствовал это как следует. Фрай жив. Значит, он еще может умереть. Когда Эриксен ушел, Эдвард Финниган разделся догола и снова почувствовал вожделение, эрекция была такой же сильной, как когда-то давным-давно, но Алиса не поняла его и попросила уйти.
Он, конечно, позвонил. И Роберт, конечно, понял и сразу связался с Вашингтоном. Они должны любой ценой вернуть Фрая. Возможно, у них разные цели: Финниган жаждал отмщения, а губернатор — переизбрания, но это не играло особой роли, этот негодяй должен был быть выдан, и они вдвоем полюбуются, как он будет умирать.
Между Маркусвиллом и Колумбусом не больше двенадцати миль, Финниган ездил туда и обратно на своем «форде», которому был всего год, по нескольку раз за неделю. Конечно, он мог ночевать в собственной квартире, обставленной профессиональным дизайнером на деньги штата, всего в паре сотен метров от офиса, на самом верху красивого высотного здания, но ему там не нравилось: тесные комнаты были наполнены одиночеством, а он, как ни странно, несмотря на внутреннюю замкнутость, не хотел чувствовать себя одиноким, вот и мотался туда-сюда всякий раз, — если выехать пораньше и гнать побыстрее, то можно избежать пробок и добраться всего за час.
Но на этот раз движение было плотным, Финниган ехал медленнее обычного и из-за коварной темноты он уже пару раз оказывался слишком близко к обочине. Теперь, на подъезде к городу, который как с политической, так и с географической точки зрения был сердцем Огайо — больше семисот тысяч жителей с более высокими доходами, образованием и уровнем жизни, чем в Маркусвилле, — он позвонил и попросил губернатора встретиться с ним пораньше утром в их офисе. Он хотел знать, что нового по делу Фрая. Или, вернее, почему за последние двадцать четыре часа ничего нового, похоже, вообще не произошло.
Офис находился на тридцатом этаже дома 77 на Южной Хай-стрит. Ничего особенного, приятели, навещавшие его за эти годы, с трудом могли скрыть свое разочарование при виде того, что ближайший к губернатору человек работает в обычном кабинете, какой мог бы быть в любом учреждении у служащего любого уровня. Но Эдвард Финниган превратил это в достоинство: из его светлой комнаты открывался вид почти на половину Колумбуса, но обстановка в кабинете была скромной, мебель простой и функциональной — тем самым он давал понять, что знает цену деньгам и соблюдает умеренность: весьма важное качество, ведь штат всячески борется с вечной угрозой повышения налогов.
Когда он вошел, Роберт уже сидел в кресле для посетителей. Два липких пончика на тарелке на письменном столе. Губернатор только что вернулся после короткого отпуска, катался на лыжах почти на самом верху Скалистых гор в Колорадо в местечке Теллурайд. Высокий, в отличной физической форме, с загорелым лицом и светлыми волосами, он выглядел моложаво, по крайней мере гораздо моложе Эдварда. А ведь на самом деле он старше на месяц — однако, увидев их, никто бы теперь этого не сказал. Стройность против тучности, шевелюра против начинающейся лысины, загар против бледности, но прежде всего эта проклятая скорбь, превратившаяся в отрешенность. С тех пор как он потерял Элизабет, Эдвард Финниган проживал за один год два.
— Да, Эдвард, выглядишь ты, прямо скажем, неважно.
Финниган вошел в кабинет, сделал несколько торопливых шагов по мягкому ковру, остановился у окна. Солнце, показавшееся вдалеке за высотными домами, светило вовсю, этот чертов свет раздражал, Финниган опустил темные жалюзи, чтобы даже мысли о наступающем дне не возникало.
— Боб, я хочу знать, почему ничего не происходит.
Губернатор взял пончик, откусил половину, а другую так и держал в руке.
— Ты ждал восемнадцать лет. Восемнадцать лет, Эдвард! Я как никто понимаю, что ты чувствуешь и чего добиваешься, но дай чиновникам поработать немного, наберись терпения, раз ты уже так долго ждешь. Он вернется сюда. Его снова посадят в Death Row в тюрьме Маркусвилла, и там же его казнят. Всякий раз, когда вы с Алисой соберетесь пройтись по городку, заверяю тебя, всякий раз, как вы увидите эту уродскую стену, которая возвышается над домами, вы будете знать, что он сидит там внутри и там же закончатся его дни.
Эдвард Финниган фыркнул. Разве он хоть раз поступал так по отношению к своему старшему другу? Он порылся в портфеле, который принес с собой, конверт спрятался между двумя пластиковыми папками, он выругался вслух, пока наконец нашел его. Финниган высыпал его содержимое на письменный стол и предложил губернатору ознакомиться.
Фотография. Человек в темной рубашке пытается избежать фотокамеры.
— Знаешь, кто это?
— Могу догадаться.
— Я ненавижу его.
— Он остриг волосы, похудел, глаза стали словно темнее, и морщин много. Но это он. Я знаю его с тех пор, как он пошел в начальную школу. Это он, Боб!
Губернатор взял фотографию, поднес ее к настольной лампе, чтобы лучше видеть в полумраке комнате.
— Тебе не о чем беспокоиться. Он будет здесь.
— Я не могу больше ждать!
Финниган нервно ходил по кабинету, он говорил слишком громко, и губернатору это не нравилось.
— Эдвард, если хочешь, чтобы я остался, сядь и успокойся. Мы уже столько раз об этом говорили. Я твой друг. И считаю тебя своим другом. Я видел, как росла твоя дочь. Тебе известно, что я с радостью подписал решение о его казни. И мы ее дождемся. Если ты только не потеряешь голову.
