В спальне с окнами на Мегсон-Кресент картин заметно прибавилось. В этой комнате прятаться удобнее всего! Одну за другой я переношу картины в спальню Мэри. Она меня явно слышит, но остановить не пытается.
Спальня Мэри быстро превращается в склад. Картинами завалены и кровать, и пол, и все вокруг. Куда теперь носить? В ванную?
Руки гудят, но я не сдамся, хотя и понимаю: Эйдена здесь нет.
Заметив знакомое слово, написанное черным маркером на тыльной стороне одной из картин, останавливаюсь. «Бландфорд».
«Аббертон», «Бландфорд», «Гондри», «Дарвилл»...
Страшно прикасаться к картине, но я поворачиваю ее лицом к себе. По коже ползут мурашки. Работа неокончена, хотя Мэри написала достаточно, чтобы провести параллель. Очертания человеческой фигуры, мужской или женской – не определишь. Вот голова, плечи... На сей раз внутри контура пусто. Зато есть фон – спальня, та самая, в которой я сейчас нахожусь. Сомнений нет: шторы и обои те же, лишь стопки картин не изображены. Вместо них двуспальная кровать, рядом стул. На стуле стеклянная пепельница, а над ней рука с сигаретой, готовая стряхнуть пепел.
...«Марджерисон», «Родуэлл», «Уиндес», «Хиткот», «Элстоу».
Эйден не ошибся: «Аббертон» – первая картина серии, а неоконченный «Бландфорд» – вторая. Значит, Мэри работает над второй картиной из девяти.
Голова идет кругом, перед глазами все плывет. Нет, бояться нечего. Просто тайное становится явным. Я выбью из Мэри объяснение. Эйден откуда-то знал имена этих девятерых. Кто они?
Уже на пороге комнаты я замечаю металлическую ручку рядом с картиной, изображающей высокое здание в готически-вампирском стиле – высокое, тонкое, с остроконечной крышей и квадратной башней сбоку. Без единого окна, оно напоминает готовую к старту ракету.
За картиной в стене маленькая деревянная дверь – обычный шкафчик, в который Эйдену точно не поместиться. Зато на полу... на полу тыльной стороной вверх лежит картина с ярлыком на багете.
Наклонившись, я облегченно выдыхаю: картина называется не «Гондри» и не «Дарвилл», а женским именем – «Марта Вайерс».
Я переворачиваю картину и тотчас роняю, словно обжегшись. Чувство такое, будто я уже не хозяйка собственной жизни, будто оказалась в центре тщательно продуманного кем-то кошмара и он все глубже меня засасывает.
Передо мной портрет молодой женщины с петлей на шее. В жизни не видела ничего ужаснее! Это не тело, а лишь его изображение, но какая разница? Мэри – гениальная художница! Я не знакома, вернее, не была знакома с Мартой Вайерс, но физически ощущаю ее присутствие.
Шершавая, местами ветхая веревка впилась в нежную шею. Глаза с лилово-серыми белками вылезли из орбит, язык вывалился, вокруг рта темные синяки, под нижней губой белая корка.
Запах табака усиливается. Мэри!
– Вижу, ты встретилась с Мартой...
* * *
Самым тяжелым испытанием в моей жизни стало судебное заседание. Она буравила меня взглядом, явно мечтая вскочить с места и растерзать. Он, напротив, внимательно изучал свои руки и не поднимал головы. Первая поездка к Мэри Трелиз в списке испытаний занимает вторую строчку.
Загнанный в угол справится с любыми трудностями. «Принеси картину!» – велел Эйден и не оставил мне выбора. После лондонской выставки он едва со мной разговаривал, лишь с мрачным видом твердил, что любит, и фактически свел общение к сексу. Поначалу это утешало, но вскоре я почувствовала, что так дальше продолжаться не может. Каждый раз, когда я умоляла его не замыкаться в себе, он повторял: «Разыщи “Аббертон”, разыщи и принеси мне». Казалось, если предъявлю подписанную и датированную картину, Эйден поймет: что бы ни случилось между ними, Мэри он не убивал. Подробности выяснять не хотелось, хотелось только счастья – и для себя, и для Эйдена. По возвращении в Спиллинг он, как и обещал, перебрался ко мне, а я старалась не видеть в этом ничего угрожающего, лишь мечтала вновь завоевать его доверие.
Рождество получилось унылым, и второго января я набралась храбрости и позвонила Солу Хансарду.
– Рут! – Судя по голосу, Сол искренне обрадовался, и мне стало стыдно: зря я вычеркнула его из своей жизни! Впрочем, кое-что выпытав, я собиралась вычеркнуть его снова.
– Мне нужен адрес Мэри Трелиз.
Следовало предположить, что Сол испугается, но в тот момент в голове у меня был лишь страх за себя и Эйдена.
– Зачем? – мягко спросил Сол. – По-моему, встречаться вам не стоит.
– Никаких глупостей, – пообещала я. – Просто поговорить хочу.
Сол заверил, что после того инцидента перестал работать с Мэри. Вообще-то он повторял это в каждом сообщении, которое оставлял на автоответчике.
– Знаю, Сол, спасибо!
– Рут, она жуткая особа, хотя вам это вряд ли нужно объяснять.
Во мне снова проснулась паника. Каждое слово Хансарда возвращало в прошлое, а меня туда совершенно не тянуло.
– Сол, я не скажу Мэри, что адрес дали вы. Пожалуйста, это очень важно!
В итоге, как я и предполагала, Хансард согласился. Адреса у него под рукой не оказалось, но пообещал разыскать. Перезвонил Сол вечером, координаты Мэри я записывала на глазах Эйдена.
– Ну? – только и спросил Эйден.
Я могла объяснить, что получила адрес от Сола Хансарда, но в тот период наши разговоры больше напоминали телеграммы: меньше слов – меньше боли.
– Спиллинг, Мегсон-Кресент, дом пятнадцать.
Лицо Эйдена превратилось в маску.
– Тот самый дом... – пробормотал он.
В его душе словно открылся невидимый шлюз, и ужас хлынул неуправляемым потоком. Эйден выскочил из комнаты. Секундой позже я услышала сдавленный крик – неужели он в коридоре упал? – и зажала уши. Ну как мне ему помочь? «Тот самый дом»? Дом, в котором он убил Мэри? Только она ведь жива!
Следующим утром просить у Эйдена выходной не пришлось, он сам все понял. Я сверилась с картой и поехала в Уинстэнли-Истейт. Видеть будущее никому не дано, но порой чувствуешь: впереди маячит что-то темное и зловещее, готовое проглотить с потрохами. Кожа натянулась и зудела, словно на меня снова брызнули краской. Я даже глянула в зеркало, хотя понимала: никакой краски нет, я смыла ее много месяцев назад.
Вскоре я ступила на запущенный двор Мэри, поднялась на крыльцо и, чувствуя себя комком нервов, постучала. Мэри открыла дверь, увидела меня и тяжело вздохнула. Что выражал ее взгляд, я так и не поняла.
– Рут Басси... Решила осмотреть мою хижину и самоутвердиться!
О чем она? Хочу самоутвердиться? Что за абсурд! Потрясенная до глубины души, я и ответить не смогла.
– После той стычки в галерее Сол Хансард на улицу меня вышвырнул. Наверное, хорошо, когда на твоей стороне такой любезный мужчина!
В сознании возникли странные ассоциации: сарказм ведет к агрессии, агрессия – к насилию. Я сжала кулаки и устремилась прочь.
– Стой! – крикнула вслед Мэри.
Я врезалась в стену – от страха дороги не разбирала! – и поцарапалась обо что-то острое. На блузке появилось красное пятнышко.
– Сейчас пластырь принесу, – сказала Мэри. – В ванной наверняка есть, если не засох совсем. От прежних хозяев остался. Давно пора было вырвать этот мерзкий сорняк!
Невообразимо, но Мэри жестом пригласила меня войти.
– Это вовсе не сорняк, – буркнула я, чтобы скрыть растерянность.
– Что?
– Ничего.
Мэри подошла и осторожно коснулась поранившей меня колючки.
– Так ты знаешь, что это за растение?
Я кивнула, не глядя на нее. Эти «сорняки» я видела в огромном количестве, правда, с такими острыми шипами – еще ни разу. Стоять спокойно не получалось: колотила дрожь.
– Ну так поделись.
Говорить о растениях казалось проще, чем о цели приезда.
– Это семпервивум, его специально на стене высадили.
Господи, какая же я идиотка, поранилась о безобидную колючку! Мэри теперь от смеха умрет.
– Тогда не стану вырывать, – не без сожаления проговорила Мэри. – Если нужен пластырь, пойдем.
Она ничуть не сомневалась, что от помощи я не откажусь, и черным ходом провела меня на кухню. Повсюду грязь и запустение – неужели здесь живет женщина?
– Что, потрясена обстановкой? – усмехнулась Мэри.
– Да нет...
– Как въехала, ни к чему пальцем не прикасалась.
Потом она добавила что-то о естественном очаровании, только я почти не слушала. Все мои мысли были об «Аббертоне». Как мне до него добраться? Почему я сразу не подумала о безнадежности затеи? А если взять и правду выложить? Нет, получится ерунда: «Мой приятель уверен, что убил вас много лет назад. Пожалуйста, подарите мне картину, которую отказались продавать в июне прошлого года, чтобы я убедила его: вы живы и здоровы».
Мэри велела ждать на кухне. Строго говоря, для крошечной царапины пластырь не требовался, но перечить я не решилась. Пустая кухня пугала, хотя дверь осталась открытой. Чтобы отвлечься, я мысленно перечисляла окружающие меня предметы: вот чайник, микроволновка, полотенце с вышитой надписью «Виллерс», картина, изображающая старый замок, пирамида из четырех пачкек мятного чая «Твиннингз»...
