Нырок пытался сопротивляться, но железные пальцы танкиста не оставляли ему никаких шансов. К тому же он понимал, что одно движение - и его же собственная заточка лишит его правого глаза. А этого ему никак не хотелось...
Не хотелось, конечно, и колоться. Слишком уж серьезным человеком был тот, кто послал его на это дело, кто дал взятку за то, чтобы его направили именно в эту колонию, где сидел Алексей. Но выбора не было. Побарахтавшись немного, Нырок выдавил из себя через силу:
- Паленый.
Сказанное им услышал не один Кондратьев. Рядом с Алексеем стоял так же бесшумно вошедший в туалет Меченый.
- Знаю Паленого, авторитет из Питера, - прохрипел Меченый. Алексей обернулся от неожиданности, Нырок было дернулся еще раз, но железные пальцы продолжали давить ему горло.
- Что делать? - спросил совета Меченого Кондратьев.
- Жить хочешь? - вместо ответа спросил Меченый.
Алексей как-то неопределенно пожал плечами, а потом все же утвердительно кивнул головой.
- Мочи его, - шепнул Меченый. - Он тебя в покое не оставит, останется жить - ты труп.
Слова эти услышал Нырок и сделал еще одну попытку вырваться из тисков.
- Мочи, - повторил Меченый. - Сейчас вертухай придет. Тогда тебе крышка...
И Алексей сделал то, чего сам от себя не ожидал. Он резким движением всадил заточку под сердце Нырка. Тот еще раз дернулся и затих. Удар получился абсолютно точным, второго не потребовалось. Пригодились рукопашные схватки в Афганистане, когда Алексей так же яростно боролся за свою жизнь...
- Клево получилось, - похвалил удар Меченый. - Надо отпечатки пальцев стереть...
Алексей взял платок и стал тщательно стирать с заточки, торчащей в теле Нырка, отпечатки своих пальцев.
- Хватит, - прохрипел Меченый. - Порядок. Пошли спать... Завтра побазарим, утро вечера мудренее...
Они вышли из туалета и огляделись по сторонам. На сей раз удача была на стороне Алексея. Никто ничего не видел...
Сердце бешено колотилось у него, когда он ворочался на своих верхних нарах. Снизу он слышал клокочущий кашель Меченого. В таких условиях он никогда не лишал жизни человека, и тем не менее совесть не мучила его. Не было ему и страшно. А сердце колотилось от чувства гордости за себя. Он не дал себя победить. Он узнал, кто его заказал, хоть это имя и ничего ему не говорило. Но зацепка уже была. А это значило, что он узнает имена тех, кто стоит за Паленым, обязательно узнает...
И вскоре он заснул. А во сне он видел мальчика, маленького голубоглазенького мальчика, бежавшего к нему по зеленой травке и кричавшего: "Папа! Папа приехал!" И с удивлением Алексей понял, что мальчик этот не Митенька... Это кто-то другой... И похож этот мальчик не только на него, но и на кого-то другого...
Но поспать долго ему не удалось. Проснулся он от шума в бараке.
- Встать! - слышались голоса вертухаев.
"Нашли Нырка, - понял Кондратьев. - Интересно, что будет на сей раз повезет мне теперь или будет новый срок, уже за убийство? Если повезет, значит, для меня наступила полоса удачи".
Что Меченый может выдать его, ему даже и в голову не пришло, до того он верил этому тощему, татуированному человеку, проведшему более половины жизни за решеткой.
Заключенных вывели из барака и построили лицом к стене с заложенными на затылок руками. Начался тщательный шмон помещения и личный досмотр.
Стоять в таком положении пришлось долго. Ведь обыскать надо было каждые нары, каждого человека.
Было холодно и темно, лаяли собаки, матерились взбудораженные охранники, хриплым голосом ругался на них начальник лагеря полковник Кавун.
Затекли ноги и руки, но переменить положение никто команды не давал. Пошли обыскивать зэков... Меченого, стоявшего через несколько человек от Алексея, обыскали особенно тщательно. Дошла очередь и до Алексея. Грубые руки обшмонали его сверху донизу... Пошли дальше...
Наконец Кавун дал команду "кругом". Зэки повернулись.
- В сортире найден труп Василия Ныркова, прибывшего к нам три дня назад, - сообщил зэкам Кавун. - Он убит заточкой в сердце. Вопрос один кто что-нибудь видел? Не беспокойтесь, убийца будет найден и получит по заслугам. Как и сообщники, и те, кто укрывает убийцу. Статьи за недонесение и укрывательство действуют не только на воле, но и здесь...
Шелест удивления пронесся по шеренге замерзших от долгого стояния на ноябрьском холоде зэков. Но никто ничего сообщить Кавуну не мог...
Затем в зону приехал следователь областной прокуратуры. Начались допросы. Вызывали всех, долго беседовали с каждым, но никто ничего не сказал. Никто ничего не видел...
- Не боись, - шепнул Алексею на лесоповале Меченый. - Никто ничего не скажет, тут законы блюдутся, не то что на воле... Хотя и Хорек, и Бердяшка видели, как ты вставал с нар и направлялся в сортир...
- Да? - вздрогнул Алексей.
- А как же? - усмехнулся Меченый. - Хорошо еще, что только двое, ты думаешь, тут все мертвым сном спят по ночам? На зоне сны чуткие, любой шорох может последним в жизни оказаться. Человека легко жизни лишить, спящего взять под красный галстук, и все... Было бы умение, а его тут хватает... А Хорек меня давно знает, когда я вставал, я чуял, что он не спит, я ему знак подал, чтобы пасть свою не открывал... И Бердяшка будет молчать, у него статья хреновая - за изнасилование сидит, боится, что опустят... Слово вякнет - я ему это дело организую... Нет, будет молчать. А больше никто вроде бы не видел... И пусть нас почаще вдвоем видят, уважают меня, я вор в законе, из старых, звание это заслужил... Так что не бойся ничего. Бояться надо одного человека - Паленого. Но я ему уже маляву послал. Паленый - мой старый кореш, мы с ним еще в шестьдесят восьмом году в Новочеркасске банк брали.
- Удачно? - непроизвольно вырвалось у Алексея.
- Ага, - равнодушно произнес Меченый. - Ювелирно. Пятьдесят штук взяли, мокрухи не оставили, не наследили... Вспомнить приятно...
- А дальше?
- Погудели всласть, вот гудели, видел бы ты... А через две недели и нас кирных обчистили как липку... Без гроша остались... Пашка, Паленый то есть, узнал, кто это сделал, нашел его через полгода и кишки ему выпустил... Пятерик получил тогда Паленый - шакал-то выжил на его счастье... А все одно, пришили его потом в зоне... Так что мы с Паленым старые кореша. Он сейчас в Питере обитает, на Васильевском острове клевую хату купил, большими делами заправляет, семью завел, - совсем уже неодобрительно проворчал Меченый. - Один я остался чист как стекло - ни семьи, ни хаты, ни пахоты... Ничего никогда не было, как и положено по закону. Ладно, не судите, да не судимы будете, жизнь теперь сложная пошла, боевые офицеры вон тушенкой торгуют, Мойдодыров заваливают, Нырков мочат, лес рубят, а что же делать бедным ворам? Только в бизнес и идти. А по мне лучше свободы ничего нет. Мне никто не должен, я никому не должен...
- А что, у тебя и детей нет? - поинтересовался Алексей. - За почти шестьдесят лет никого так и не произвел на свет?
Меченый отвел в сторону взгляд, едва заметно усмехнулся.
- Почему не произвел? - хрипло произнес он и закурил "беломорину". Проживает в городе Нижнем Новгороде, а по-старому в Горьком, один паренек. Славик Дзюбин его фамилия. Ему недавно тридцать лет стукнуло.
- И фамилию твою носит? - удивился Алексей, зная, что фамилия Меченого Дзюбин, а звать его Степан.
- Мать дала ему мою фамилию, - усмехнулся Меченый. - Хоть женаты мы никогда не были. Больно уж у нее фамилия никудышная - не поверишь, Могила. Ну как тебе такая фамилия? Погоняло такое нарочно не придумаешь... Вот и дала мою фамилию. А то был бы Вячеслав Могила. А так - Вячеслав Степанович Дзюбин, - с гордостью произнес он. - А? Звучит?
- И чем он занимается? - спросил Алексей.
Меченый внимательно поглядел на него.
- Наследственную профессию не взял, вором не стал, это знаю точно. Мне бы быстро по нашему телеграфу сообщили. А чем он теперь занимается, понятия не имею. Раньше музыкантом был в ансамбле, в кабаках на гитаре играл, Зинка писала... Она-то померла недавно. От рака.
- Ты что, и не видел его никогда?
- Ни разу. С Зинкой переписывались иногда. Хоть мне-то писать трудно. Я-то то здесь, то там, адрес - не дом и не улица, мой адрес - Советский Союз. Познакомились-то мы с ней в Горьком, в шестьдесят четвертом году, когда на стрелке к ней чуваки приставали, трахнуть хотели вечером. Она на Сормовской фабрике работала, ей всего-то восемнадцать было. А я как раз в Горьком хату одну клевую взял и в кабаке с корешами гудел. Выхожу из кабака, кореша там остались, и гляжу - свара, она кричит, чуваки ржут, толкают ее друг к другу, как мяч... Я крепок был, раскидал их руками и ногами, даже перышко из кармана не вытащил... А потом и кореша услышали, выскочили, но тех уж не догнать было... В мае дело было, погуляли до утра, на травке повалялись. Она вообще-то девка строгих правил, но тут с перепугу и отдалась мне. А в феврале Славик родился. А я тогда долгое время на воле гулял, не меньше полутора лет, везло капитально, хоть работы было невпроворот, бомбили хаты богатые, банки, ничем не гнушались... И не попадались долго... Вот я и жил тогда в Краснодаре, домик снимал, адрес собственный имел... Ох, как жил, от червонцев прикуривал, - глаза Меченого загорелись огнем приятных воспоминаний. - А Зинку я не навещал, - продолжал он. - А что там делать-то? Она с родителями жила в халупе какой-то. Мать злющая, била ее смертным боем, шалавой называла. Потом квартиру получили двухкомнатную, как раз перед рождением Славика, старую, правда, квартиру, в хрущобе на первом этаже, а все же не барак... А потом оба ее родителя и преставились в одночасье. Помогать некому, я иногда помогал, бабки переводил, пока на свободе гулял, старался побольше, долго-то гулять не приходилось...
