Возле фонаря он остановился, с удовольствием нащупав в кармане все еще толстую пачку денег.
— Эх и козел этот Жаба, — пробормотал он. — Деньги есть — ума не надо!
На душе у Обрубка было весело и тепло. Он даже попробовал напеть пару строчек из последнего хита про «Солнышко», но получилось у него это как-то жалобно и глупо.
Подойдя к дому, он остановился. Ему ужасно не хотелось, чтобы такой чудный вечер так быстро закончился. Можно было вернуться, снять какую-никакую «цыпочку» и порезвиться еще.
Он уже почти решился на это, но ему мешало то, что он отвратительно держался на ногах и его немного тошнило.
— Пожалуй, все-таки лучше лечь. Повеселиться я смогу и завтра, — рассудил он и направился к дому.
Из тени вышла фигура. Он увидел только эту дурацкую шапку, похожую на ту, которую и сам купил для прикола в магазинчике «Готика», — черная шапка на лицо с тремя дырками для глаз и рта.
Потом он увидел револьвер, нацеленный прямо ему в грудь.
— Что… — начал он, недоуменно поднимая глаза на незнакомца, но договорить не успел.
Боль горячей волной обожгла его изнутри, в глазах потемнело, и он, пытаясь ухватиться скрюченными пальцами за воздух, как за жизнь, повалился на белый, только что выпавший снег.
Его последняя мысль была дурацкой: «Я не успел повеселиться».
* * *
В комнате царил полумрак. Я включила торшер и пригласила Лео войти.
Он усмехнулся.
— У тебя сейчас такой вид, как будто я тебя соблазняю, — заявила я, — но на это ты можешь не рассчитывать. Я соблазняю строго по пятницам.
— Когда умирают дураки? — рассмеялся он.
— Воздаю должное твоему интеллекту, — буркнула я. — Сегодня не пятница и ты останешься жив. Только принеси даме чай с молоком. Потом посвятим несколько минут сладостной беседе.
— Звучит многообещающе, но, может быть, лучше принести даме вина?
— Нет, — отрезала я. — Даме хочется чаю с молоком. И, пожалуйста, не подливай туда цианистый калий!
Он ушел, а я осталась наедине с собственным портретом.
— Ну, милая, что мы будем с тобой делать?
Девочка на картине улыбалась мне, немного прищурившись. Она смотрела на солнце. Я очень хорошо помню этот момент — мы с папой стоим в парке, и вдруг появляется этот парень. Длинный и нескладный, в черном берете, нахлобученном на светлые кудри. Он идет по аллее прямо на нас — и вдруг останавливается, замерев с таким выражением, что я ему улыбаюсь растерянно. Папа тогда испугался и прижал меня к себе. Я для него только ребенок десяти лет, не более. Ребенок, нуждающийся в защите. Этот незнакомец кажется ему страшным человеком. А мне — нет. Я разглядываю долговязую фигуру с интересом. Он подходит к нам, присаживается передо мной на корточки и говорит:
— Ты хоть знаешь, как ты прекрасна?
— Что вам нужно? — спрашивает папа.
— Я хочу ее запомнить, чтобы нарисовать, — объясняет он и протягивает папе узкую руку с длинными пальцами. — Меня зовут Андрей. Андрей Лушин. Говорят, я неплохой художник. Ваша девочка — настоящее произведение искусства. Лишнее доказательство, что никакой художник не сможет сравниться с господом богом в части совершенных творений.
Он целует мои пальцы и поднимается, чтобы уйти, оборачивается еще раз.
Чтобы запомнить.
И вот сейчас я вижу саму себя тринадцать лет спустя, и нет уже ни моего папы, ни художника Лушина — только я и мой портрет.
Дверь тихо скрипнула.
— Ваш чай, милая леди!
Я обернулась.
— Кстати, — задумчиво посмотрел на меня Лео. — Эта девочка на картине случайно не ты?
Я подумала и сказала:
— Нет. Просто похожа. Равно, как она похожа и на Этти. Просто маленькая рыжеволосая девочка.
— Да, наверное. Это просто маленькая девочка…
— Ты не узнал, что случилось с другом Мальпера? — увела я разговор в сторону.
— Вряд ли Смирнова можно назвать его другом, — фыркнул Лео. — Но кое-что я узнал. Смирнова убили в собственной квартире. Это я смог подслушать из разговора Мальпера по телефону.
— У тебя способности, — отметила я. — Надоест быть переводчиком — иди в детективы.
— Думаю, что там хватит и тебя, — засмеялся он. — Меня вполне устраивает мой статус. Я езжу за границу и получаю неплохие деньги. И мне не приходится заниматься разными гадостями.
— Не надо так отзываться о моей работе, — поморщилась я. — Это неэтично. И к тому же я ее, представь себе, люблю…
Я допила чай и посмотрела на него.
— Мадемуазель хочет остаться одна? — поинтересовался он.
— Именно так, — подтвердила я. — Мадемуазель устала, как все черти в аду, и ей действительно хочется спать. А завтрашний день вряд ли окажется легче, чем сегодняшний.
— Вряд ли, — согласился он со мной и поднялся. — Спокойной ночи, маленькая Александра!
— Этти, — сонно поправила я его. — Не выходи из образа.
— Ах да. Спокойной ночи, маленькая Этти!
И он на прощание коснулся моей щеки губами.
Нельзя сказать, что мне это было неприятно!
* * *
Всю ночь меня мучили кошмары. Я периодически просыпалась, чтобы избавиться от всяческих наваждений с Жабой в главной роли, и где-то под утро мне приснился последний кошмар.
Мы с Жабой вальсировали.
Представляете?
После целого «сериала», в котором Жаба то гонялся за мной по какому-то жуткому болоту, то пытался меня задушить, то вообще изображал из себя вампира, мы с ним вальсировали под Шопена в весьма красивой зале со свечами, причем на мне было подвенечное платье с непременным флердоранжем, а на Жабе почему-то были рыцарские доспехи, которыми он немилосердно гремел. Пожалуй, последний сон показался мне самым ужасным, и я поспешила проснуться. Впрочем, проснулась я еще и потому, что моя комната была залита ярким светом, и на одно мгновение мне даже почудилось, что уже наступило утро.
Я открыла глаза.
Никакое утро и не думало наступать, просто в окно напротив меня, подделываясь под фонарь, светила луна.
— Ты, однако, бесстыдница, моя дорогая, — недовольно сказала я луне. — Ну погоди — скоро будет лунное затмение, вот тогда ты не будешь так нахально подглядывать в чужие окна!
Спать мне уже не хотелось — я боялась, что, заснув, в следующей «серии» увижу, как мы с Жабой живем долго и счастливо в его родовом имении с кучей детишек. Перенести такое мне было совсем уж не под силу, поэтому я откинулась на подушки и стала рассматривать картину.
В лунном свете «маленькая Саша» казалась совсем живой, но немножко грустной.
— Лушин… — пробормотала я.
В доме Мальперов картин Лушина было две. Кто-то мне говорил, что Лушин трагически погиб при пожаре, и погибли почти все его картины. А если этих картин тут больше?
Теперь я вспомнила, кто мне про эту трагическую историю рассказывал!
Моя одноклассница Светка Бурмистрова, которая работает экскурсоводом в местном музее! Ну конечно. И совсем недавно — она ведь как раз занималась тем, что пыталась собрать выставку, поскольку считала Лушина гениальным. «Кстати, он и на Западе таковым считается, — сказала она мне тогда. — Его картины там стоят бешеные деньги. Он причислен к живым классикам. А у нас — как всегда! У нас живыми классиками идут Шилов с его портретами высокопоставленных лиц, кому нужен какой-то несчастный Андрей Лушин с его заумными фантазиями?»
Светка, Светочка…
Я нашла свою записную книжку и быстро перелистала ее. Звонить, конечно, было еще рано — это зверство беспокоить беднягу в четыре утра!
Но, черт побери, не связана ли вся эта грязная история именно с художником? Если уж меня преследуют случайности, то почему и наша случайная встреча много лет назад не играет никакой роли?
А может быть, именно она и играет главную роль?
Я смотрела на рыжеволосую девочку, которую освещал лунный свет, и ждала семи часов. Когда можно будет позвонить Светке.
Ларикова разбудил настойчивый звонок в дверь.
Он вскочил на кровати и посмотрел на часы.
— Черт, — выругался он, обнаружив, что еще только половина восьмого. — Кто бы это мог быть в такую рань?
Он наспех оделся и поспешил к двери.
На пороге стояла полная дама в великолепной шубе, но при этом вид у дамы был плачевный.
— Вы… Андрей Петрович? — спросила она.
— Да, — кивнул Ларчик.
— Я — Галя Смирнова. Жена Иван Саныча.
Хотя это ничего не говорило Ларикову и он мучительно соображал, кто такой Иван Саныч, он заметил, что женщина явно собирается расплакаться, поэтому поспешил провести ее в комнату и в очередной раз ощутил Сашкино отсутствие, так как не мог найти без нее столь необходимую сейчас валерьянку.
Пока он занимался поисками, вдруг вспомнил про Ванцова и быстренько смекнул, что эта дама и есть та самая, которую Ванцов направил к нему.
