— Дружеские, дружеские. Про подарки мои забыли? Дача, квартира, о мелочах я уже и не говорю.
— Ты что ж, сукин сын, себе позволяешь! — начал взвиваться Полозков.
— Да бросьте вы, Сергей Сергеевич, не время сейчас шуметь, — оборвал его Ермилов. — Вы бы лучше этого своего мента приструнили. А то, если он через вашу голову прямо к министру пойдет, такая каша заварится — ни вам, ни мне костей не собрать.
— Ну, за меня ты не беспокойся, — ответил Полозков. — Мне рукой пошевелить — от него мокрое место останется.
— Не те времена, Сергей Сергеевич, это вам не при Щелокове. Теперь журналистов полно, да и всяких других структур кроме вашего горячо любимого МВД найдется.
— Твои предложения?
— Закрыть его надо.
— Как закрыть?
— Ну, уж не мне решать как. Вы хозяин, у вас и карты в руках. Лично я, Сергей Сергеевич, уезжаю в бессрочную и долговременную командировку: пока этот ваш мент по земле ползает, возвращаться не намерен. Кстати, я не исключаю, что у него и досье какое-нибудь имеется, или как там это у вас называется: оперативные материалы, разработка? Так что просто усмирить его вряд ли удастся.
— Намекаешь…
— Намекаю, намекаю, — прервал генерала Ермилов. — В общем, все. Я с вами прощаюсь, в ближайший месяц меня не ждите. Информацию я дал, а там — живите, как знаете. Привет Ариадне Михайловне.
И с этими словами он быстро покинул квартиру генерала.
Минут сорок после ухода Ермилова Полозков сидел в своем кабинете, покручивая в руках ручку, подаренную Геннадием Андреевичем, и думал о том, как ему поступить. Наконец, он вздохнул, подвинул к себе телефонный аппарат и, набрав номер, тщательно хранимый в памяти, заговорил:
— Антипыч?
— Ну? — ответили на другом конце трубки.
— Это я, Сергеич. Ты слыхал, что творится на свете?
— А что творится? — переспросил его собеседник.
— Житья от этих хулиганов не стало. Помнишь, работал у меня такой Трегубец Василий Семенович? Ну, следователь по особо важным?
— Трегубец Василий Семенович?
— Ну да, да, невысокий, полноватый, лет шестидесяти.
— Ну и?
— Так вот: ограбили его прямо на лестничной площадке в доме, квартиру обчистили и самого порешили.
— Одного? — спросил Антипыч.
— Да, только его, слава богу, хотя уж какая там «слава». Шпана, наверное, какая-нибудь местная.
— А где он жил-то? — поинтересовался Антипыч.
— Так вот, как его, — генерал покопался в бумагах и назвал адрес Трегубца. — Во-во, там и жил.
— А, ну это место неспокойное, — посетовал Антипыч. — Да-а, чего только на свете не бывает!
— И не говори. Ну ладно, Антипыч. Будут новости — звони.
— Да, на днях отзвонюсь, — ответил собеседник Полозкова и повесил трубку.
Закончив разговор, Полозков вышел из кабинета, прошел на кухню, где хлопотала Ариадна Михайловна, и, приобняв жену, сказал:
— Что-то я, Ариша, устал сегодня, пораньше, наверное, лягу.
— Не заболел? — заволновалась Ариадна Михайловна.
— Нет-нет, дела на работе, дела серьезные.
— Не бережешь ты себя! А что Геночка забегал?
— Вот видишь, и у него дела. Ну да, Бог даст, все сладится. Пошел я, — и отправился в спальню.
Дни после посещения галереи «Дезире» были для Василия Семеновича Трегубца скупы на события. С некоторой натяжкой событием можно было назвать только триумфальный визит следователя в отдел по борьбе с хищениями произведений искусства с картинкой Экстер под мышкой, восторг, удивление и расспросы коллег на тему: каким путем к следователю по особо важным попала картина; уклончивые объяснения Трегубца о таинственном информаторе, наведшем на галерею «Дезире», шумная радость и поздравления. Собственно, Василий Семенович ничего не скрыл от своих сослуживцев. Он честно рассказал, как в одиночку разыграл партию со Светланой Горловой, о том, как, испугавшись, она выложила ему имя Аслана Цуладзе. Он передал в отдел мобильный телефон и все данные на Аслана, забыв, конечно, упомянуть при этом имя Ермилова; упомянул о Магомеде, томившимся сейчас в КПЗ районного отделения милиции, о кукле, сработанной из собственных денег, с трудом собранных по знакомым, посетовал на внезапное исчезновение самой Светланы Горловой и, пожелав товарищам по работе успешного поиска, покинул их отдел.
Это событие было, конечно, приятным. Но гораздо больше заинтересовало его исчезновение слежки, установленной, как он уже не сомневался, Ермиловым. «Что бы это могло значить? — думал Трегубец. — Связав меня с галереей, Геннадий Андреевич не мог не заволноваться. Значит, либо он решил, что я ему ни по зубам (что, в общем, мало вероятно, как бы высоко не ставил я свою скромную персону), либо… Либо дела складываются значительно хуже, чем мне бы хотелось. Иначе говоря, Ермилов принял решение. Надо бы мне заняться писанинкой».
Он вернулся в свой кабинет, заперся на ключ, достал несколько листов бумаги и принялся подробно и тщательно излагать суммируемую на ходу информацию. Он написал всю известную ему историю дела Сорина, поделился с бумагой своими соображениями о связи Ермилова с кем-то из руководства его департамента, назвал фамилию, кажущуюся ему наиболее правильной (а именно, фамилию Полозкова), вписал в свой своеобразный отчет размышления на тему связи Цуладзе и Ермилова, снабдив все это данными, полученными от Пакина, от Горловой, от Токарева. Так он работал часа четыре, изредка прерываясь для того, чтобы налить себе растворимого кофе, невкусного, но хотя бы согревающего. Наконец, закончив, он устало откинулся на спинку стула, размял затекшие пальцы и, спрятав бумаги в маленький конверт, заклеил его и положил во внутренний карман пиджака. «Та-та-та, — сказал он себе, — хочешь мира — готовься к войне. Впрочем, это уже, скорее, не подготовка, а страховка».
Буквально минут через десять после того, как он завершил свой титанический труд, в дверь кабинета постучали. Трегубец, кряхтя, встал со стула, дошел до двери и отпер ее.
— О, Ян, легок на помине, — поприветствовал он Старыгина. — Ты-то мне и нужен.
— Что на сей раз прикажете, Василий Семенович? — грустно улыбнулся Ян.
— Не прикажу, а попрошу, дорогой мой. Составь мне компанию: пойдем-ка выпьем настоящего кофейку, а то от этого растворимого у меня во рту так кисло, будто лимонов наелся.
— Кофейку мы завсегда с удовольствием, — ответил Ян.
— Ну и чудненько. Поплелись.
Едва они вышли за проходную, Василий Семенович подхватил Яна за локоток и принялся негромко говорить ему почти в самое ухо:
— Вот что, дружок мой милый. События развиваются так, что, вполне вероятно, скоро придется тебе занимать мое креслице.
— О чем вы? Начальство не жалует? — спросил Ян.
— Можно и так сказать.
— Переводят куда?
— Пока не переводят, но вполне возможно, что переведут, куда-нибудь на Кунцевское…
— То есть?
— Там у меня родитель лежит, — ответил Трегубец.
— Тьфу ты, пропасть, — сплюнул Ян. — Что у вас за мысли такие мрачные с утра?
— Ну, во-первых, уже четвертый час, — ответил ему Трегубец, — во-вторых, в нашей жизни, Ян, все может случиться. Лучше быть готовым. Ты вот что: возьми этот конвертик (он извлек из кармана свое запечатанное досье) и храни его, дорогой мой, не говоря никому ни слова. Вскрывать и читать пока не рекомендую. Коли со мной что-нибудь случиться, тут сверху телефон написан.
— Вижу, — сказал Ян, рассматривая конверт.
— Позвонишь по нему, попросишь Дмитрия Владимировича. Запомнил?
— Дмитрия Владимировича, — повторил Старыгин.
— Скажешь ему, что Василия Семеновича… Ну, что, собственно говоря, нет меня более…
— Да ладно вам!
— Не перебивай. Скажешь также, что Василий Семенович оставил тебе на хранение этот конверт, который ты не вскрывал и, надеюсь на твою честность, не вскроешь.
— Как изволите, — ответил Старыгин.
— Ну вот. Настойчиво так попроси о встрече. Конверт ему передашь. Ежели он захочет с тобой связаться, не отказывайся. Если же конверт возьмет, а о встрече не попросит, просто забудь.
— Неужто все так серьезно?
— Серьезней не бывает.
— Василий Семенович, да я при вас неотступно, двадцать четыре часа…
— А вот этого не нужно. Видишь ли, Ян, пока неприятности могут только меня коснуться. Ежели ты за мной тенью ходить станешь, то и тебя не пощадят. И что тогда конверту: пропадать? Нет, дружок, пусть хоть после меня, но он сработает: надоела мне вся эта шушера! Да, вот еще что: с собой его не носи, заныкай где-нибудь.
— Найдем местечко.
— Деньги твои…
— Какие деньги? — удивился Ян.
— Ну, кукла, кукла, которую ты мне делал, — вернутся завтра-послезавтра, я ребятам в отделе по искусству сказал. Правда, не сочти за нескромность, имени твоего не упоминал, на стол они ко мне лягут, оттуда и заберешь, в случае чего.
