— Ага! Только ты не пропадай опять, Жень! Обещаешь?
— Обещаю, — выдохнул он, и настроение тут же испортилось.
Знать бы, знать бы, знать бы…
Чем закончится вся эта история, начавшаяся с какого-то дурацкого недоразумения!
Началось-то все…
Да, с того, что Леночке не понравилось то, как Влада ежедневно приходила к его дому, усаживалась на скамейку и без устали смотрела и смотрела. И тут уже пошло-поехало. Скандал, расставание, знакомство, слежка, избиение, заключение под стражу, допросы, обвинение.
Ни одного позитивного момента в этом длинном перечне, кроме знакомства с Владой.
Она ведь понравилась ему тогда очень. Не стал в этом признаваться равнодушному Калинкину, когда тот спросил его о чувствах, но Влада его зацепила точно. В чем-то Ленка была права, настаивая на том, что Влада ему напоминает покойную Эллу. Внешнего сходства, конечно, никакого не было, а вот души у обеих были будто родственными. Такая же покорность судьбе, та же верность. Разве можно было быть преданной такому монстру? Что мешало ей, к примеру, уйти от этого Черешнева? Или, к примеру, остаться в тот день, когда они пили какао с печеньем, у него — у Удальцова? Разрыдалась бы, бросилась ему на грудь, принялась бы жаловаться — он бы понял — и осталась бы.
Так нет же, пошла домой, таща за собой огромные пакеты с продуктами, будто в доме прислуги не было или машины, способной эти покупки доставить из магазина домой.
Очень одинокой, очень ранимой и уязвимой она была — Владимира Черешнева. И этим она очень сильно напоминала его покойную жену и этим влекла к себе, невзирая ни на что.
Так отпустили ее или нет? Почему ему об этом ничего не сообщили?! Это какой-то милицейский секрет или показное нежелание отвечать на вопросы тому, кто на них отвечать сам обязан?
Удальцов минуту тюкал себя мобильником по виску, все раздумывая: звонить или заявиться к ней без звонка, если она дома? Потом отошел подальше от расшумевшейся детворы и набрал номер домашнего телефона Черешневых.
Долго никто не подходил. А потом она ответила. Несколько раз попыталась услышать что-то в ответ, без конца повторяя:
— Алло, я вас не слышу! Говорите!
Повесила трубку, а он тут же помчался на стоянку такси.
Плевать ему, что не брит. Плевать, что пропахла потом и грязна его измятая одежда и сальное пятно от беляша украшает его пиджак возле кармана и штанину выше коленки, плевать! Он должен ее увидеть и спросить должен.
Что она сказала о нем следователю, что?!
— Ничего!..
Влада встретила его в саду. Ковыряла засохшую землю в розовых кустах, потому так долго и шла к телефону, уложив трубку под навесом на мягком диванчике.
Когда он позвонил в звонок на воротах, она выпрямилась и с изумлением смотрела, как он, не дождавшись, пока ему откроют, вошел сам.
Первым порывом было побежать навстречу, броситься ему на шею и рассказать все-все-все. Пожаловаться, попросить прощения, быть может. Или оставить его у себя — в этом неуютном доме, в котором слишком много места для нее одной. А еще лучше убежать вместе с ним куда-нибудь. В тот дивный его родительский дом хотя бы, где на подоконнике дремлет толстый старый кот, а в палисаднике, надрываясь, буйно цветут пионы и ирисы.
Но порыв этот быстро угас.
Руки были грязными, в земле. Шорты в пыли. Волосы непричесаны с самого утра и неряшливым клубком покоились под косынкой. Как-то нехорошо и некрасиво. Да и Удальцов при близком рассмотрении смотрел на нее, кажется, очень враждебно.
Его первый вопрос стал тому подтверждением.
— Что ты сказала следователю обо мне? — проговорил он, останавливаясь в паре метров от нее, когда подошел. Спросил, забыв поздороваться и назвать ее по имени, а это уже никуда не годилось. — Я имею право знать об этом. Что ты ему сказала?
— Ничего!
— Что ничего?!
Он стал раздражаться, вспомнив, как некстати убого выглядит. Нечего вставать в позу и корчить из себя дознавателя, стоя перед ней в мятых портках и грязной рубашке. Можно ведь и по-человечески поговорить, даже комплексуя так отчаянно.
— Я ничего не сказала ему, Евгений. Совсем ничего о вас… О тебе… Он о тебе ничего и не спрашивал. Задавал вопросы, кто бы это мог быть, а я о тебе ничего не сказала, хотя и… — Она внезапно замолчала, будто споткнулась обо что-то, и отвернулась.
— Хотя и что?
Удальцов рассматривал ее со спины и зубами едва не скрипел, с трудом сдерживаясь, чтобы не подойти ближе, не схватить ее за плечи и не начать тискать ее прямо здесь, в саду, под изумленно-осуждающее подглядывание соседей.
— Это… Это ты, Женя?!
— Что я? — Он не понял, пялясь, как дурак последний, на ее спину и голые пыльные ноги.
— Это ты сделал? Ты их… убил?
Последнее слово она выдохнула с благоговейным ужасом и тут же принялась озираться по сторонам, будто кто-то их мог подслушать.
— Тот же вопрос я хотел задать тебе, — признался он с усмешкой, мгновенно поняв, через что ей пришлось пройти, отвечая на вопросы Калинкина.
Она же покрывала убийцу, елки-палки! Она предполагала, что знает, кто убил, и молчала. Из жалости или…
— Почему ты не выдала меня, Влада? Почему?
Ему было очень важно услышать ее ответ. Очень. Правдивый ответ, без фальши и учтивости, за которой обычно прячут истину. Такой ответ, который можно услышать, повиснув над пропастью или зная, что жизни тебе отпущено час, не больше. И когда не боишься, что о тебе подумают, если ты скажешь правду.
— Только честно, Влада! Безо всякой, извини, хрени вежливой. Скажи как есть, а! Почему ты не выдала, раз думала, что это я?!
Он подошел теперь совсем близко к ней и с шумом вдыхал, как зверь, запах ее духов и разогретой солнцем кожи. Видел, что под косынкой у нее какой-то нелепый пук из волос, и до зуда в ладонях мечтал выпустить их на волю. Сорвать с нее косынку, заколку, топорщившуюся ровным прямоугольником под ней, распустить ее волосы и зарыться в них лицом. Но только чтобы она сказала правду! Это таким важным казалось после всего, что случилось. После всего, что пришлось ему пережить в гнусной грязной камере.
— Потому что ты все… — Она повернулась и тут же отступила на шаг, глянув на соседние окна с опаской. — Потому что ты все, Жень, что у меня есть. Вот… Когда в замочную скважину мне шепнули… я перепугалась ужасно, забилась под одеяло и спать почти не могла…
— Ты подумала, что это я шепнул? А что именно?
Признайся он честно, чего ему сейчас хочется больше всего, сочли бы сумасшедшим на счет «раз».
Орать ему в полное горло хотелось, вот! Орать во все горло, в полную силу легких! Орать от счастья и прижимать ее к себе — эту напуганную, истерзанную жизнью и чьей-то сильной подлостью женщину.
— Ты… То есть я думала, что это ты… Тот человек шепнул, чтобы я спала, я поняла это как призыв, что, мол, все будет хорошо. — Она вдруг слабо охнула и прижала грязные руки к груди.
Сейчас прощения станет просить, догадался он и тут же качнул головой, сопроводив словами:
— Только попробуй! Ты тут совершенно ни при чем.
— А кто при чем?
— Кто-то! — Удальцов сунул руки в карманы и неожиданно наткнулся там на промасленную бумажку от беляша, которую сунул туда и забыл. Сморщился и попросил с раздражением тут же: — Слушай, давай отсюда удерем ко мне. Так и кажется, что из каждого окна бинокли торчат с подзорными трубами. Станут потом кости тебе перемывать, и так уже… А мне бы помыться не мешало и переодеться во все чистое. Вся эта тюремная грязь… Хочу смыть ее побыстрее.
— Ага, ладно. Я сейчас, только оденусь и руки вымою. — И помчалась к дому, мелькая голыми икрами и поигрывая попкой, от чего у него сердце тут же забухало, словно загнанное.
А может, не только от этого оно бухало — сердце его. Может, от счастья очумелого и бухало. От такого счастья, от которого задыхаются и слова вымолвить боятся, чтобы его не спугнуть.
Она его не выдала! Черт побери все на свете! Он прожил с Ленкой столько лет, делил с ней постель, стол и кров, как это принято говорить, а она запросто так пришла в милицию, наклепала на него с три короба, подставила буквально под расстрельную статью и ушла, довольная собой. Ушла, упиваясь возмездием. А Влада…
А Влада умирала каждый день от страха за себя, за него, за то, что будущее, кажется, кончилось, так и не успев по-настоящему начаться. Умирала и молчала. А потом, когда он пришел к ней с обвинениями, она просто сказала ему, что у нее никого нет, кроме него. Он обвинял, а она ему о чувствах. И это после трех часов знакомства! При всем при том, что их ничего не связывает, кроме…
Кроме общей на двоих беды.
Он подошел к диванчику под навесом и со вздохом опустился на него. Беду-то надо устранять, да. Сегодня уже некогда. Сегодня нужно отдохнуть, а завтра уже нужно будет думать, как отыскать того мерзавца, что взял на себя право распоряжаться жизнями стольких людей.
