– Это официальная версия происшедшего, – Биркин лукаво склонил кучерявую голову к плечу. – На самом же деле это вы, Тамила Осиповна, изучая феномен гениальности, сами обезумели от общения с гением и подожгли спальню Дали, ибо не смогли больше выносить безумия художника. Оно вас заразило. Вы сами впали в безумие и ненамеренно стали причиной не только увечий и ожогов художника, после которых он недолго протянул, но и гибели собственного сына, за что до сих пор не можете себя простить.
Когда вы вернулись в Москву, вы вышли замуж за своего научного руководителя. В тот момент Глеб Владимирович Левандовский не только преподавал в Пироговском университете, но и возглавлял Преображенскую психиатрическую больницу, которой вы теперь заведуете. Он сделал вас, Тамила Осиповна, своим заместителем, принял совершенно раздавленную, вложил в вас душу, залечивая ваши раны, помог защитить диссертацию, но вы изменили преданному вам мужчине с профессором Горидзе. Горидзе возник на вашем горизонте, как прекрасный принц. Он был относительно молод, достаточно хорош собой, собирал материалы для своей книги о Дали и, чтобы узнать о художнике побольше, ради практических соображений стал вашим любовником.
Думая, что мешает вашему счастью, Глеб Левандовский уехал в Израиль, полагая, что искусствовед собирается оставить семью и жениться на вас. Так же думали и вы, когда не поехали с мужем на его историческую родину, а остались в Москве с Горидзе. И однажды в порыве нахлынувших чувств вы открыли Вахтангу Илларионовичу всю правду о пожаре. Будучи от природы трусом, Горидзе испугался этой страшной правды и бежал от вас как от чумы. Много лет искусствовед не давал о себе знать и вот теперь объявился, намекая на свою осведомленность и требуя помощи в проекте. Вы не хотели влезать в это дело, но Горидзе стал на вас давить, грозя предать огласке подробности пожара в Пуболе и назвать имя косвенного виновника смерти Дали. Вы согласились сотрудничать с нами, но при первой же возможности, чтобы обезопасить себя, чужими руками убрали профессора.
Мила изменилась в лице, ноги ее подогнулись, и, упав на колени перед столом, она принялась рыдать, выкрикивая:
– Мне безразлично, что со мной будет! Мне это совершенно все равно! Мне жаль моих пациентов! Они мне как дети! Лорочка, Лис, Света, Федор Иванович… Я не позволю их использовать! Они безумны не по своей вине! Почему эти люди должны страдать? И почему должны страдать их близкие? Вы! Вы! Вы сытый, самодовольный тип, все на свете меряющий деньгами! Вы знаете, что такое жить рядом с безумцем? Быть осыпаемой проклятьями вместо благодарности, получать тумаки и оплеухи? Дали вымещал на мне ту злость, которую десятилетиями копил для Галы, не смея сказать ей ни слова поперек! А я стала его последней так называемой музой, той, которой не досталось ничего, кроме пинков и ругани! Я ненавижу! Ненавижу его! И всех сумасшедших гениев вместе взятых, отпустивших свое безумие на волю случая только для того, чтобы «творить»! Да, я хотела убить Дали, а убила собственного сына! Вы правы! Правы! Я убийца! Убийца! Делайте со мной что хотите! Судите, сажайте, расстреливайте! Я больше не могу так жить! Не могу!
Мила вскочила на ноги и бросилась к окну. Она с силой дернула фрамугу, но Прохор Биркин спрыгнул со стола, кинулся к Левандовской и, прижимая ее к себе и не давая вырваться, свободной рукой вынул из кармана джинсов смартфон и торопливо нашел нужный номер.
– Глеб Владимирович, вы у себя? – прокричал он в трубку. – Поднимитесь ко мне! Быстрее! С медикаментами! Тамиле Осиповне нехорошо! Держу ее, чтобы в окно не бросилась! – Нажав отбой и сунув трубку обратно в карман, он растерянно забормотал: – Сейчас, Тамила Осиповна, придет ваш доктор Левандовский, ваш бывший муж. Глеб Владимирович – самый хороший врач из всех ныне здравствующих. Он мировое светило, он знает свое дело. Я специально вызвал его из Тель-Авива, намереваясь предложить руководство открывающейся клиникой. Успокойтесь, Тамила Осиповна, я понял, что вы правы. Вам удалось меня переубедить. Я передумал организовывать Центр по созданию гениев. Я и сам вижу, что мир сошел с ума и гораздо нужнее реабилитационная клиника для лиц, страдающих душевными расстройствами.
Не слушая увещеваний, Мила выла и вырывалась, осыпая Прохора проклятьями, когда в кабинет ворвался плотный бритый господин в роговых очках и прямиком устремился к Миле. За ним шли еще какие-то люди, но я их не видела, все свое внимание сконцентрировав на бритом.
– Мила, девочка моя, я здесь, – принимая из рук Прохора отбивающуюся женщину, располагающим басом заговорил он. – Иди сюда, родная. Все хорошо.
– Глеб, Глебушка! – приникла она к его груди. – Ты мой самый дорогой, ты и Ваня… Ваня мертв. Ты же знаешь! И наш сыночек, наш Женечка тоже умер! Я убила его своими руками! А все потому, что Эухенио был непослушный, все время убегал. Я не справилась с сыном. Мне Ваня этого никогда не простит…
Мила принялась молотить кулачками по груди бритого доктора, точно это он был виноват в случившемся, а бритый поглаживал ее по волосам, придерживая рукой очки и негромко приговаривая, будто рассказывая сказку:
– Тише, тише, милая. Ваня тебя уже простил. Помнишь, как Ваня, точнее Хуан Обиолс, пришел к вам на курс? Сын испанского коммуниста, присланный в Страну Советов получать медицинское образование в самом лучшем институте Москвы. Красавец, спортсмен, он сразу же влюбился в самую красивую девочку на курсе. В тебя, Милочка. Я смотрел на вас и радовался. И, честно говоря, немного ему завидовал. И когда вы уехали в Испанию, я ждал ваших звонков и писем совсем не потому, что был вашим научным руководителем и мечтал узнать, как прогрессирует болезнь безумного художника Дали. Какое мне было дело до запущенного случая нелеченой психопатии? Я уже тогда любил тебя, Мила. Как я жалел, что выхлопотал вам с Хуаном пропуск в архив Преображенской больницы и договорился, чтобы вам позволили вынести оттуда историю болезни Кутасова! С нее ведь все и началось. Вернее, с этого вот «волшебного фонаря».
Бритый, сверкнув очками, бросил сердитый взгляд на стол, где все еще стояла старая игрушка.
– Помнишь, Мила, я вам тогда еще говорил, что мудрый Фрейд ошибается, и душевные болезни недопустимо пускать на самотек, отдавая пациента во власть его Градивы? Мало ли, что этой Градиве взбредет в голову? Да и не каждой музе под силу вынести груз безумия своего гения. Но вы с Хуаном меня не слушали. Вы были молоды, наивны и жаждали открытий. Хотели постичь гениальность через безумие. Однако ваш безумный гений, ваш Дали, оказался сильнее пары пытливых психиатров и прошелся по тебе катком, моя бедная. А Хуан так и вовсе погиб. Пока я был нужен тебе – я был рядом. Когда стал мешать – удалился. Я жил все эти годы вдали от тебя и думал, что ты счастлива, и боялся себе признаться, что очень от этого страдаю. Но как только мне позвонил господин Биркин и рассказал об истинном положении дел, я бросил работу, пациентов, покинул ведущую клинику Израиля и приехал к своей девочке, к своей Миле. Больше я не оставлю тебя, что бы ни случилось.
– Да, Глеб, я знаю, что ты меня любишь. Спасибо тебе, родной. Спасибо за все.
Мила обмякла и затихла. Не выпуская ее из объятий, Левандовский обернулся к хозяину кабинета и, сердито блестя очками, проговорил:
– Прохор Наумович, буду говорить с вами как мужчина с мужчиной. Ваша жена нуждается в лечении точно так же, как и моя. Давайте исходить из того, что обе они не преступницы, а больные люди, и закон нарушили не по своей воле, а в силу заболевания. Так же, как и Илья Портнов. Парень не убийца, а жертва вашего сумасбродного каприза. Надо же такое придумать! Центр по созданию гениев! Совершенно безумный план! Это равнозначно тому, что вы бы взялись чинить часовой механизм при помощи разводного ключа и крестовой отвертки! Я просто обязан заняться лечением доведенных вами до сумасшествия людей. Только на этих условиях я готов возглавить вашу клинику.
– Да я не возражаю, – смутился Прохор. – Как скажете. Вы врач, Глеб Владимирович, вам виднее. Ну что же, доктор Левандовский, принимайте первых пациентов. Я распоряжусь, чтобы Кристину тоже привели в ваш кабинет.
– Да, и вот еще что, – снова нахмурился бритый. – Мой вам совет. Передайте «волшебный фонарь» в дар театру-музею в Фигерасе. Там он гораздо уместнее.
Чьи-то добрые руки подхватили меня и заботливо повели в просторный светлый номер этой прекрасной новой гостиницы. Почти такой же, как та, куда меня приводила Мила, только гораздо лучше. А рядом по широкому светлому коридору шли Мила и Лис. Они были рядом, мои самые близкие люди. И я знала, что теперь все будет хорошо. Солнечный зайчик запрыгал по стене, и я поймала его, зажав в ладони и унося в новую, добрую жизнь, полную покоя и радости.
Gala (фр.) – праздник.
