Акимин подошел, взял ее на руки и понес в комнату. Нина болтала ногами, пыталась вырваться. Но делала она это скорее шутя, и Роман без труда дотащил ее до кровати и поставил на нее. Потом бесцеремонно сдернул с нее юбку и колготки.
– Эй, меня уже не спрашивают, чего я больше хочу, секса или чая? – с деланым возмущением воскликнула Нина.
Роман мотнул головой и стянул с нее трусики.
Сначала он целовал ее живот, бедра, лобок. Нина опустилась на колени. И он стал целовать ее губы, шею, ключицы, грудь. Нина легла на спину, увлекая за собой Романа. Ее голова опустилась на подушку, ту самую, впитавшую ее запах, волосы разметались по наволочке. Акимин навис над Ниной и несколько секунд просто любовался ею. Когда он коснулся ее губ, она вдруг вскрикнула.
– Что с тобой? – испугался Рома, откатываясь. Он решил, что придавил ее или нечаянно защипнул кожу.
– Кольнуло что-то… Вот сюда! – И, сев, легонько похлопала себя по шее.
Акимин взял подушку, пощупал ее и тоже ойкнул.
– Да, там что-то есть, – пробормотал он. – Похоже на крупное перо, но подушка набита холофайбером.
Они вместе стащили наволочку с подушки. В ее чехле (раньше, помнится, когда подушки были перьевыми, их называли «наперниками») оказалась небольшая дырка. Рома засунул туда руку и снова укололся. Решив поберечь пальцы, все ж они для журналиста орудие труда, он разорвал чехол. Среди светлых кусков холофайбера оказался черный клубок ниток, в который были воткнуты закопченные иголки.
Акимин выругался, смачно, матерно. Он никогда не позволял себе ругаться при женщинах. Но не сдержался.
Нина удивленно кашлянула, услышав матерную тираду. Затем спросила:
– Эта фигня из той же серии, что и обгоревшая фотка с клочком волос?
– Точно!
– И каково ее назначение? Присушить тебя или очернить меня?
– Скорее причинить вред. Физический.
– Тебе?
– Похоже, тебе. Думаю, это тоже Марта подсунула сегодня утром.
– Откуда она узнала, что я сплю именно на этой подушке? Их тут две.
– Она знает, с какой стороны кровати я обычно ложусь. К тому же от твоей пахнет… – Он хотел сказать «диким вереском», но подумал, что это только его ассоциация, и произнес: – От твоей пахнет по-женски нежно. Сразу ясно, кто на ней спит.
– Слушай, я твоей Марте набью морду! – в сердцах воскликнула Нина.
– Ее не бить надо, а к психологу вести.
– Вот и отведи. – Нина встала с кровати и начала одеваться. – Она всегда была с приветом, или у нее после разрыва с тобой заскоки начались? Я имею в виду ее увлечение черной магией…
– Раньше не замечал. Она была только немного суеверна. И очень любила читать журнал, в котором я работаю. Особенно статьи про всякие обряды и ритуалы.
– Начиталась, – буркнула Нина. Сердитая, она была еще красивее. Акимин не удержался, притянул ее к себе. Но на сей раз Нина не поддалась. Отстранилась со словами: – Ром, я поехала на работу. Мне давно пора. А вот это, – она кивнула на клубок, – я с собой возьму.
– Зачем?
– Есть у меня знакомая колдунья, ей отнесу.
– Только не говори мне, что ты веришь в эту магическую дребедень.
– А ты нет?
– Нет.
– Человек, пишущий для «Паранормы», не верит в магию?
– Я допускаю наличие у человека ауры или энергетической оболочки. И верю, что существуют люди, способные на нее влиять. Тут нет никакой магии. Просто мы, человеки, не только не постигли все тайны Вселенной, но и в себе самих не разобрались. У всех разные таланты. Возьми музыкантов, композиторов. Ты можешь понять, как рождается в их голове музыка? Я – нет. Для меня это такая же магия, как и изобретение, например, компьютера. Чудо, истинное чудо! Каждый из нас имеет свой дар. Мы все маги. И каждый может сотворить свою Вселенную, главное – захотеть.
– Это экспромт или выдержка из твоей последней статьи? – насмешливо спросила Нина.
– Да, пафосно получилось, перепишу, – рассмеялся Роман. – Но ты поняла мою мысль?
– Да, конечно. Паранормальные явления – это феномены, существование которых не имеет научного объяснения и находится за пределами современной научной картины мира (это определение я нашла в Интернете). Ты считаешь, что эта картина пока не полная. Но придет время, когда все изменится. И дар, к примеру, экстрасенса станет в один ряд с даром композитора.
– Совершенно верно.
– Отлично. Я тоже так считаю. Но пока картина не полная, я подстрахуюсь и схожу к знакомой ведьме!
С этими словами она взяла наволочку, завернула в нее черный клубок и, держа мешочек двумя пальцами, направилась в прихожую.
Энгельса привели в маленькое помещение со столом и двумя стульями, прикрученными к полу. Один был занят. На второй усадили Славина.
– Здравствуй. Как ты? – спросил визитер. Впервые за много лет знакомства он обратился к Энгельсу на «ты».
– Так себе, – пожал плечами Славин.
– Ты держись!
– Держусь, Борь.
– Я не мог тебя не проведать. Пускать не хотели, я же не родственник. Но я все же умудрился прорваться…
Верещагин грустно смотрел на Энгельса и, судя по всему, не знал, что еще сказать. Тогда Славин сам задал вопрос:
– Ты-то как? Чувствуешь себя нормально? Вид у тебя изможденный.
– Устаю очень. Но болей пока нет.
Он опустил глаза. И Славин сразу почуял неладное. Верещагин так вел себя потому, что он хотел что-то сказать, но не решался.
– Что случилось, Боря?
– Твоя матушка… Скончалась.
Энгельс медленно кивнул. Он ожидал услышать именно это. И все равно ощутил укол в сердце.
Мама умерла! Как же больно…
Кто-то сказал бы: «Отмучилась!» Или: «Отмучился!» – имея в виду Энгельса. Ведь для него она была обузой. Так все считали. Сумасшедшая мамаша, которую нужно навещать. А чтобы за ней был в больнице надлежащий уход, приплачивать персоналу. Но Славин по-другому относился и к матери, и к своим обязанностям. Прежде всего она была его родительницей, а уж потом сумасшедшей старухой. И навещал он ее не для очистки совести, а потому что скучал и хотел ее видеть. Хотя она и мало напоминала ту, какой была до болезни. Особенно изменились ее глаза, поэтому Энгельс старался в них не смотреть и обычно цеплялся взглядом за мамины руки. Они остались теми же. Разве что морщинок на них прибавилось, но и только. В остальном же у нее были руки здорового человека. Спокойные, мягкие. Не то что глаза. Глаза бегали или сверкали бешеным огнем. А руки покоились на столе или коленях. Не тряслись, не дергались.
Энгельс почувствовал на щеках влагу. Он плакал!
– Она пришла в себя перед кончиной? – прокашлявшись, чтобы избавиться от кома в горле, спросил он.
– Да. На мгновение.
– Что-то сказала?
– Я не присутствовал. Но по словам медсестры, открыв глаза, она спросила, где ее сын. Та ответила, что тебя здесь нет. Тогда она попросила передать, что любит тебя. И прощает.
– За что?
– Медсестра тоже задала этот вопрос. И получила вот такой ответ: «Кровь на его руках… Но я все равно люблю его. И прощаю!» Это дословно.
Энгельс опустил голову, прислонился лбом к столешнице.
– Что она имела в виду, Энгельс? – донесся до него голос Верещагина. – Неужели она почувствовала?.. – Пауза. – Твою причастность к этим смертям…
– Значит, ты тоже решил, что это я убил их? – горько усмехнулся Энгельс. Затем распрямился и посмотрел Борису в лицо. Тот отвел взгляд. – Да, ты именно так и думаешь.
– Я не знаю, что думать…
– Я не убийца. Но кровь на моих руках действительно есть.
– Как это?
– По моей вине погиб человек. Вернее, не так… Не я виноват был. Но если б я в тот миг не оказался на дороге, тот человек был бы жив.
– Не понял.
– Два года назад я попал в аварию. У меня «девятка» была, помнишь? Вот на ней я ехал по пригородному шоссе ночью. Машин мало. И вдруг у поворота догоняет меня огромный джип. Он проскочил бы за секунду, но я испугался. Такая махина мчится! Дорогущая к тому же. Думаю, вдруг сейчас заденет меня, а я виноват буду, и до пенсии придется выплачивать ущерб. Занервничал. Заметался. И, судя по всему, отвлек внимание водителя джипа. Этого мгновения было достаточно. Внедорожник врезался в столб. Я тоже тюкнулся в придорожный столбик, но только бок помял да разбил фару. Джип же здорово пострадал. Однако я был уверен, что с водителем ничего серьезного. Такая машина! Танк! Да и подушки безопасности наверняка есть. Конечно, я вылез из «девятки» и бросился к джипу… Меня затошнило, когда я увидел то, что случилось. Подушки не сработали. Водителя бросило вперед. Он пробил головой лобовое стекло и налетел на острый осколок шеей. Когда я подбежал к нему, мужчина еще был жив. Хрипел что-то, на губах красные пузыри. Кошмарное зрелище! Я хотел ему помочь. Но не знал как. Хватался за шею, пытался заткнуть рану. Кровь лилась по моим рукам. Не сразу понял, что человек уже мертв.
– А когда понял?
– Уехал. Сбежал.
– Правильно сделал.
– Не знаю…
– Покойнику ты уже ничем бы не помог. Так зачем ввязываться в неприятности? Я поступил бы так же.
