— Не пошла, падла… Не пошла.
Павел отерся рукавом и чуть не заплакал.
Пил он с прошлого обеда, много и остервенело. Часам к девяти, когда в управлении кроме Ройтмана и сержанта-«срочника» никого не осталось, он уже блевал на крыльце. Лаял, ругал на чем свет стоит редких прохожих, совал кукиш в окна проезжающих мимо автомобилей, расстегивал ширинку, плясал гопака — словом, вытворял такое, на что способен только в дупель пьяный российский мужик.
В конечном итоге он все-таки отключился, унося с собой в забытье страх, больную совесть и смутное чувство, что не все вокруг чисто.
… На этот раз сон нарушил солнечный свет за окном и чьи-то приближающиеся шаги.
— А ведь подставил я Витьку! Подставил брата… — захныкал Ройтман, приподнимаясь на локтях. — И Карла тоже… хорош фрукт. Все замазаны! Все.
Мутным взглядом Павел уперся в музейную дверь — будто почувствовал, что сейчас в неё кто-то заглянет. И точно, дубовая створка со скрипом отьехала в сторону.
— Ах, это ты, старый… — хотел выговорить Ройтман, но вместо слов с губ его слетело какое-то неразборчивое мычание.
Спиригайло просунул голову внутрь:
— Ройтман, ты как, в норме? — Семен Игнатьевич осекся, приметив остекленевшие глаза подчиненного. Хмыкнул и пробурчал:
— Мн-да… Ясно.
И потопал дальше по коридору, в свой кабинет.
«Что, сволочь? Н-не нравится? — Подумал Паша. — Подожди, сейчас я тебе, старый коз-зел… Это все ты, сучье рыло!»
Ройтман попробовал встать, но потерял равновесие. Только с третьей попытки он принял вертикальное положение, отдышался и пригрозил вслух:
— Щас-с! Щас я с тобой по-нашему, по чекистски… От имени братского, бля… угнетенного чехословацкого нар-рода! Расстреляю на хер козла…
Вывалившись в коридор, Паша качнулся в заранее выбранном направлении и опираясь о стены взял курс на кабинет своего непосредственного начальника. Рука сама потянулась к кобуре, но пальцы не слушались и справиться с застежкой не было никакой возможности.
По мере движения к цели, Ройтман все замедлял и замедлял шаг, а у приоткрытой двери и вовсе остановился.
Спиригайло с кем-то на повышенных тонах беседовал по телефону.
— Перестарались, дорогой мой! Перестарались. Заставь, говорят, дурака Богу молиться…
Ройтман замер, прислушиваясь:
«Неудобно как-то сразу… Нехорошо мешать! Некорректно. — Он отер лицо ладонью и сполз по стене на корточки. Стало намного легче. — Пусть уж договорит. Пусть… А уж потом я его, гада!»
Постепенно до Павла начал доходить смысл произносимых человеком за дверью фраз и возгласов.
— А как же мне ещё реагировать? Пиккельман мертв, склад и офис разгромлены… — орал Спиригайло. — Кто? Рогов, конечно! Кто же еще… Ну при чем тут Ройтман? Он пьяный в стельку валяется, здесь, в музее. Да… Дерьмо. А Курьева с его волчатами не найти никак…
Павел взмок, пытаясь сосредоточиться, а начальник его продолжал, но уже спокойнее:
— Нет, Курьев знает только то, что ему положено.
Что-то, видимо, в тоне Спиригайло собеседнику не понравилось, поэтому Семену Игнатьевичу пришлось повторить:
— Нет, Курьев не в курсе… Исключено.
Павлу стало не по себе, но уже не от выпитой водки:
«Виктор убил Пиккельмана? Господи… А я-то? А я тогда кто получаюсь? Соучастник?»
Ужас полоснул по мозгу, словно остро отточенная бритва:
«Бежать. Срочно бежать! Но куда?»
Впрочем, ноги уже сами несли его обратно, в музей:
— Куда угодно! Закрыться, спрятаться…
Окончания телефонного разговора Павел не услышал, да ничего интересного и не прозвучало.
Положив трубку, Спиригайло ещё некоторое время простоял у стола. Потом громко, матерно выругался:
— Так твою м-мать перемать! Трепло старое.
Припомнилось — пансионат, Новый год, сугробы… Куря тогда организовал все тридцать три удовольствия: баня, водка, шашлык, девочки! Особенно та, молоденькая, с ресничками и ногами от коренного зуба. Кажется, Галя? Неважно.
Пил тогда Спирагайло наравне с молодежью, да и насчет остального всего тоже — в общем, не осрамил пограничные войска. А Куря, сволочь… Тот больше подливал, улыбался, заискивал.
Потом уже, когда размякший Семен Игнатьевич с девкой своей из парилки вернулся, разговоры начались банные, задушевные. Понесло его, распустил слюни, расхвастался: вот-вот, мол, разбогатеет, только не время еще, не срок… Мол, сперва икону надо найти, и знак на ней секретный. А уж тогда богатства будет — куда там Мавроди, куда Черномырдину! Тьфу! Икона где? Да у приятеля одного припрятана.
Спиригайло опять выругался:
— Идиот! Седина в бороду, бес в ребро. — Девке той, помнится, обещал квартиру купить, на содержание взять. Много чего обещал!
… А перепуганный Ройтман тем временем на дрожащих ногах досеменил по коридору управления до заветной музейной двери. Заскочил внутрь и заперся на защелку:
— Все! Нет меня. Нету… Уснул, сменился, умер. Понятно?
Но всего через несколько минут кто-то настойчиво дернул за ручку. Постучались, окликнули по званию, приставив губы к замочной скважине.
Паша замер, затих, как мышка, но все равно не мог узнать голос:
— Господи, пронеси… — Мысленно помолился Ройтман. — Господи, ну кто там еще?
Конечно, мог проявить заботу обеспокоенный сержант-дежурный, но… Если это Спиригайло? Если это он стоит за дверью, ищет, хочет вцепиться своими мужицкими пальцами в Пашино горло?
По коридору, в сторону выхода, удалились шаги. Видимо, непрошенный гость ушел, так и не дождавшись ответа.
«Как пить дать — Спиригайло… А может, там Виктор? — Ройтмана зазнобило. — Ох, мамочка! Теперь-то что? Что делать, а? Я ж ведь причастен, я ж ведь их с Карлой туда отвозил…»
— Нет. Нет! Я ничего не знал, даже предположить не мог.
«За такое ведь не наказывают? Это не преступление, верно? Нельзя меня наказывать. Никак нельзя!»
Павел опять покосился на дверь:
— Коз-зел старый…
«Это все он. Морда литовская, Спиригайло! Он все затеял — выведывал, вынюхивал… Подставил Виктора, меня подставил, верно? А я не причем… Я вообще сейчас сам… Меня поймут, выслушают — я ведь наш, свой, не какой-нибудь там!»
Решение пришло. Неотвратимое, не терпящее отлагательств — Павел Ройтман решил сдаться властям. Не дожидаться, пока вызовут, пока приедут, возьмут, наденут наручники. Добровольная явка с повинной! Немедленно, все равно кому. Лишь бы защитили.
В правильности своего решения он не сомневался. Не хватало только духу, сил не хватало совсем немного, чтобы подняться с корточек, встать…
Паша подкатил к себе бутылку с остатками водки. Было в ней немного совсем, граммов сто-сто пятьдесят в лучшем случае.
— Вмажу. Вмажу для храбрости. — Дрожащей рукой Ройтман поднес стеклянное горлышко к губам и не отрываясь влил в себя содержимое:
— Хорошо. Теперь…
Но ни договорить, ни додумать он уже не успел. Алкоголь усиленной дозой ударил по нервам, повел бедолагу из стороны в сторону, опустил на ближайший стул… Подтянув по-детски коленки к животу, Павел сполз набок, подложил под ухо ладошку и засопел.
— Сейчас… сейчас…
Вот теперь сон Ройтмана был крепок и светел.
* * *
Рабочий день хоть и был ещё в самом разгаре, но для Валерия Максимовича Заболотного он уже кончился. И ведь столько неприятностей принес ему этот день…
Считай, все пошло наперекосяк с самого утра. Сначала перегорел персональный электрокипятильник — любимый, на один стакан. Надо же! А так хотелось заварить в тиши кабинета чайку — свежего, душистого, не какой-нибудь индийско-грузинской гадости с привкусом, а настоящего, с острова Цейлон.
Затем куда-то запропастился ключ от сейфа. Искал его полковник по всем закоулкам, ящики сверху донизу обшарил, в карманах порылся, даже под батарею глянул — нет!
А тут как раз этот паникер и тупица Спиригайло по телефону: ах, господин Пиккельман мертв! ах, это его Рогов замочил!
«Ну и что? — Размышлял Заболотный, глядя, как солнце встает над городскими крышами. Вид у него из окна был шикарный, на зависть сослуживцам. — Замочил, так замочил. Эка невидаль! Сейчас каждый день кого-нибудь мочат, да не по одному, пачками… А он — разорался! Собственно, чего плохого? Не этого ли мы добивались? Чего уж тут. Выжидали, провоцировали раз за разом. А этот инфарктник вопит, как недорезаный, глаза на лоб…»
— Ну и что? — Повторил вслух полковник.
«Что с того, если и отправил он на тот свет старикашку? В конце концов, должен же он был кого-нибудь замочить. Не все же ему наши выходки терпеть. Сколько можно? Зато теперь, наверняка, в побег кинется. Побежит… А бежать ему, кроме как в Светловодск, некуда».
— Пусть бежит!
От ментов приберечь не проблема. И уж там молодой человек начнет суетиться, искать — без гроша-то в кармане. А Антон наш, Эдуардович, как раз и проследит. Слава Богу, связи остались… Кругом, блин, наследники Дзержинского, им граница не помеха.
