Бессменная институтская вахтерша улыбнулась ему на прощание, как старому знакомому: вот ведь какой мужчина положительный, скрупулезный. Раз в полгода приезжает, всегда в одно и то же время… Заочник, наверное, с производства.
Или, может, лекторат контролирует.
На набережной, у тротуара, уже поджидало прапорщика такси. Водители менялись, но машина всегда была одна и та же: в первый раз, в пятый… Ничего против Коваленко не имел: конспирация!
Такси оторвалось от поребрика и по асфальту зашуршали шины. Проплыл слева Казанский собор, стайка туристов метнулась из-под капота при выезде на Невский, потом замелькали окна, пестрые вывески магазинов, рекламные щиты, троллейбусы, автомобили…
Коваленко везли к начальству. Он представил, как отчитается, получит новую порцию указаний и много денег — а потом вынужден будет, как всегда, возвращаться из всей этой красоты и строгого великолепия в забытую людьми и Богом глухую свою Тахтамыгду.
Кошмар. Не хочется даже думать об этом!
Водитель припарковал такси у гостиницы.
Швейцар, расшитый золотом, будто он и не швейцар вовсе, а гоф-маршал, учтиво распахнул дверь, вытянулся — но разглядев костюмчик и багаж прибывшего, сделал лицо попроще. И оказался прав: чаевых не предвиделось. Каваленко давно решил, что всем раздавать — никаких денег не напасешься…
Выйдя их лифта, он оказался посреди бесконечного коридора.
Мимо прошмыгнула смазливая горничная с подносом в руках.
«А размалевана-то как… шлюха!» — Осуждающе покачал головой прапорщик, но внизу живота его что-то отозвалось.
— Вам в какой номер? К кому? — Невесть откуда появился высокий скуластый охранник.
— Мне бы… это самое…
— Пропусти! Это ко мне.
В конце коридора, среди широких, мясистых листьев декоративного фикуса возникла хитрая, прищуренная физиономия.
Годы нещадно берут свое, но и Виктор Рогов сейчас без труда узнал бы этого человека: это был отставной полковник медицинской службы, авторитетный зэк со стажем Болотов.
Очень дорогой костюм скрадывал все недостатки его обрюзгшей фигуры, а мягкие туфли были из тех, что не набивают мозолей и даже не скрипнут, как их не изламывай старческая нога. Словом, респектабельная ухоженность «папы» Болотова сразу бросалась в глаза.
Коваленко поприветствовал начальство взмахом руки и, получив приглашение, шагнул в номер. Рассевшись в кресле, мягком и облегающем тело, словно руки искусной любовницы, он мельком глянул на инкрустированный столик.
Полный джентльменский набор, мечта советского пижона: импортная выпивка в красивых бутылках, закуска, деликатесы, шкатулка из черного дерева — с сигарами. Настоящими, гаванскими…
— Ну-с? Как доехали? Спалось ли в дороге, кушалось ли? — Ласково, по-докторски, начал расспросы Болотов.
— Все в порядке, Валерий Николаевич, — доложил Коваленко, понимая, что речь идет вовсе не о его самочувствии. — Доставил в целости и сохранности. До последнего грамма.
— Отлично, — потер ладони собеседник. — Грандиозную работу вы там провели. Молодцы, одним словом… И выдержки хватило.
— Как вы указывали.
— Да, вовремя… Лето на носу. У наших клиентов голодуха начинается, так что «трава» теперь на вес золота. Вдридорога купят!
— У меня, в основном, «пластилин», и…
— Знаю, — Перебил Болотов. — Вот, получи.
Он потряс перед собой туго стянутой пачкой стодолларовых купюр:
— Это вам, голубчики мои.
Коваленко взял деньги, взвесил их на ладони, прикинул и разочарованно шмыгнул носом.
— Что, милок? Что не так? — Заморгал Болотов. — Что беспокоит?
— Дык… не малолвато ли? — Прапорщик засмущался. — Наши там и без того артачатся. «Амурчанка»-то выводится, посевных площадей все меньше стало… Сложно стало качественную «дурь» собирать, да ещё сколько вы требуете.
— Это аванс, — успокоил его собеседник. — Как только реализуем, получишь ещё вдвое больше. Так что, вернешься — вразуми всех, мы же свои люди, не обидим.
— Понял, — кивнул Коваленко. — Обьясню.
— Вот и отлично… Да ты угощайся, будь как дома! Надо же твой удачный приезд отметить.
Прапорщик послушно потянулся к бутылкам, но тут только заметил, что столик накрыт на троих:
— Кого-то ждем?
Болотов отмахнулся:
— Наливай пока. Это для Булыжника, сейчас подойти должен.
— Обещал?
— Да, он тут, в соседнем номере. Прихватил мальчишечку «голубого» из бара и развлекается. Молодость решил вспомнить… — Валерий Николаевич покачал головой:
— Совсем уж старикан рехнулся! Книжонку недавно нацапрапал.
— Да вы что?
— Жиденькая такая, в мягкой обложке. Что-то насчет законности… Да ты разливай пока!
В этот момент послышался щелчок дверного замка и в номер вошел голый по пояс Булыжник. Изтатуированный торс его мог поведать искушенному человеку многое о бурном прошлом этого коренного обитателя тюрем, пересылок и лагерей.
Сейчас он жил тихо, почти пристойно. Молодость и здоровье потеряны, а сил осталось только на редкие развлечения с педиками. Впрочем, любил Булыжник и женщин, но общение с ними не давало ему всей той красочной гаммы ощущений, которые хоть на время возвращали старика в прошлое.
— Надо прожить жизнь так, чтобы жаль стало ушедшие годы, — любил он повторять, перекраивая на свой манер слова классика советской литературы…
Коваленко привстал и почтительно поздоровался.
Булыжник в ответ кивнул, выпил рюмку коньяка и загрыз яблочком:
— Ну, как тебе Питер?
— Ох, не давите на больную мозоль, — ответил курьер. — Питер — мечта моя с детства… Прямо балдею от него.
— Ничего, ничего, — покровительственно похлопал его по плечу Болотов. — Еще чуток послужишь — и к нам!
— Хорошо бы. Мне иногда по ночам даже снится… Красиво здесь. Людей вокруг тьма-тьмущая, а ни одной знакомой рожи.
Коваленко осекся и припомнил:
— Кстати… Представляете? Я же сегодня Рогова встретил.
— Кого? — Чуть не выронил рюмку Болотов.
— Помните, был такой? Циркачем его все называли.
— Где? — В один голос рявкнули Болтов и Булыжник. Да так, что прапорщик чуть не зажмурился.
— Где ж ты видел его, милок? Говори, — первым совладал с собой бывший военный врач.
Коваленко описал, на какой улице, когда и при каких обстоятельствах встретился с бывшим осужденным.
Собеседники переглянулись.
— Значит, никуда он в мусоровозе не уехал. — Потер подбородок Болотов. — Там и остался.
— У бабы той самой, — подтвердил Булыжник. — Про которую менты говорили…
— Больше негде. — Булыжник с размаху припечатал ладонью столик:
— Бля, ведь думал же! Парадная там одна, остальные квартиры или вообще нежилые, или дома никого тогда не было.
— Участковый мог и наврать.
— Кому? Нам? За такие деньги? Это он начальству своему может мозги пудрить…
— Значит, гражданочка его спрятала.
— Давай-ка, поднимай людей! — Распорядился Булыжник и с надеждой в голосе повернулся к Коваленко:
— А куда он пошел? Не сказал? Ничего не говорил?
— Нет, — смутился прапорщик. — Мы ведь с ним как-то мельком…
— Домой он дернется, отвечаю! — Болотов уже накинул плащ и замер в дверях номера. — Слушай, Курьев твой где?
— На связи, — ответил Булыжник.
— Пусть Заболотного берет в работу, порасспросит толком! Хватит, нечего больше тянуть. Надо срочно выяснить, на кой хрен он-то со своей шоблой столько лет за Циркачом гоняется.
— Мочить придется.
— Если не расколется. А в общем… В общем, все равно живым оставлять нельзя, Курьев сам понимает. Не мальчик!
— А ты куда? — Булыжник уже взял в руки телефонную трубку.
— Я по своим каналам… Циркача надо по-любому к бабе этой его, спасительнице вернуть. Оттуда уже не соскочит.
Первый раз Павлик Ройтман открыл глаза, когда ночь за окном лишь немного рассеялась, разбавилась фиолетовым цветом. На город готовилось снизойти очередное хмурое утро…
Пьяный ещё со вчерашнего, он лежал на длинном студенческом столе посередине своего музея — в позе покойника и в качестве дежурного по зданию. Стол был заранее притащен из аудитории. В общем-то, именно его Ройтману всегда недоставало для полноценного отдыха — на стульях особо не выспишься, а так очень даже недурно.
Прикинув, что на часах, наверное, не больше пяти, Павел нашарил рукой початую бутылку «Столичной», откупорил, сплюнул пробку и приложился. Сделал большой глоток, потом попытался повторить, но…
Глаза Ройтмана вылезли из орбит, он весь надулся, закашлялся — и выплеснул половину обратно на пол.
— Не пошла, падла… Не пошла.
