Крупинки на ботинках, следы на полу, белье и письма, и непонятно, что из этого более личностно, более интимно.
Сегодня же он поедет к Эльзе, нет, сейчас же, ночи осталось пару часов, законное право на сон и незаконное пока – на чужую жизнь. Эльза удивится, но не станет спрашивать, и Церера, палево-черная тварь, родная сестра остроухого демона по кличке Принц, тоже удивится и тоже не станет спрашивать, разве что оскалится недовольно. А Руслан не станет ничего рассказывать, ни про Яну, ни про обыск, ни про пистолет, изъятый Гавриком.
В конце концов, рано делать выводы. Баллистическая экспертиза, проверка связей, алиби… ведь не Яна же их убивала, в самом-то деле.
– К следователю ее когда, завтра уже? Или эксперты сначала? – поинтересовался Гаврик.
– Не знаю. Как скажет, так и сделаю. Мне без разницы.
Эльза и вправду не стала задавать вопросов и удивленной не выглядела. Зато – недовольной, заспанной и впервые за все время их знакомства по-домашнему некрасивой. Примятые кудри, припухшие ото сна глаза и розовый след от подушки на щеке.
Как шрам.
Крест! Он забыл изъять этот треклятый крест! Все время помнил, а потом забыл.
– По-моему, с твоей стороны неразумно являться в такую рань, – заметила Эльза, сервируя стол. Сахарница у нее была один в один с той, случайно разбитой и не вписывавшейся в обстановку. Самая обыкновенная сахарница.
Самый обыкновенный револьвер.
И дело тоже обыкновенное, если убрать некоторые детали… неужели…
– Ты спишь на ходу, – еще один упрек. – Нельзя столько работать.
Нельзя. Но нужно. Правда, не получается. Завтра. Он додумает сегодняшнюю мысль завтра.
На рынке воняло, застарелый смрад, похоже, въелся в камни мостовой, в стены домов, в редкие сохранившиеся деревья и даже в блеклое сентябрьское небо, вместе с грязью и резкими визгливыми голосами торговок. Луковая кожура, гниющий капустный лист, опилки, конское и коровье дерьмо… тут же, на земле, на платках рыжие куриные яйца, крынки с молоком, сметаной и творогом, плетенки чеснока да лука. Мясные ряды с мясными мухами, топор в колоде.
Зачем я здесь? Чего ищу? Следую совету безумного Федора Николаевича? Пытаюсь слушать людей? Люди обходят меня стороной, расступаются, пропуская сквозь бурлящую толпу, и шепот впереди смолкает, а позади вспыхивает с новой силой.
– Товарищ офицер, товарищ офицер, попробуйте творожку, – бабка появилась откуда-то сбоку, маленькая, сгорбленная, укутанная, несмотря на теплый день, в пуховой платок. – Хороший творожок, домашний… или вот молочка…
– Сколько? – пробовать и выбирать я не умел, да и на рынке прежде если и бывал, то по иным надобностям. Однако сторговались быстро, и, заплатив за творог, я направился к выходу с рынка. Я думал вернуться домой, но вышел отчего-то к церкви.
Точнее, некогда тут была церковь, теперь же от нее остались фундамент, часть стены да тонкая, стоящая наособицу колокольня. У колокольни, свернувшись калачиком и подложив руки под голову, спал пьяный.
– Благословен будь, – раздался сзади тихий голос. – Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа.
Священник был молод, примерно одного с Никитой возраста, черная ряса смотрелась нелепо, да и опасно по нынешним временам, а крест на груди, поблескивавший желтою эмалью, и вовсе могли принять за золотой.
– Не боитесь вот так ходить? – я думал поздороваться, а вместо этого вопрос задал.
– Все в руках Божьих. Отец Сергий, – он чуть склонил голову.
– Выходит, мы с вами тезки. Сергей Аполлонович, Корлычев.
– Как же, узнал, – отец Сергий улыбнулся, хорошо так, светло и искренне, давно мне не доводилось видеть подобных улыбок. – Вы, Сергей Аполлонович, личность в городе известная.
– И чем же?
– Большей частью вашей близостью к Никите Александровичу Озерцову. Поговаривают, будто вы имеете на него некоторое влияние, более того, что он относится к вам как к отцу… ну или старшему брату. – Отец Сергий присел на одно из не прибранных еще бревен. Признаться, подобный поворот беседы был неожидан и, более того, неприятен.
– Не волнуйтесь, Сергей Аполлонович, я не стану докучать вам любопытством. Присядьте, отдохните, день сегодня хороший… и место тоже.
Отец Сергий поднял голову вверх. Шея у него была худая, тонкая, с мелкими черными пятнышками грязи, а кадык выпирал, и цепь от креста напоминала ошейник.
О чем я думаю? Лучше и вправду на небо глядеть, отдыхать. Блеклое, размытое, ясное…
– Знаете, Сергей Аполлонович, порой мне начинает казаться, что на земле слишком много грязи и несправедливости, темноты и боли, чтобы цепляться за жизнь. Или что Господь жесток, раз дозволяет всему этому существовать… или беспомощен, если не способен вступиться за детей своих.
– И что тогда?
– Тогда появляется желание уйти, туда, где, говорят, лучше и светлее.
– И пытались? – сверток с творогом налился влагой, да и неудобно было держать в руках, и я положил его рядом, на бревно.
– Нет. Вера требует испытаний, иначе как понять, что это – именно вера, а не простое соблюдение установленных традиций.
– А если веры нет? И Бога нет? – Боль, обида, стыд и еще что-то глубинное, запрятанное на самом дне моей неспокойной души, прорвались наружу. Оксана, Никита, Федор Николаевич с его Анютой, те, кто умер от руки Харыгина, те, кто еще умрет в безвестных ямах, вырытых собственноручно… и слова о Боге.
– Есть. Только не на небе, – отец Сергий вдруг повернулся ко мне, светлые глаза его смотрели с позабытым уже умиротворением, которое прежде мне доводилось видеть лишь на иконах. – В себе Бога ищите. Какого найдете, тот и ваш.
– Слышать подобные слова от священника более чем странно.
– Видеть особиста, который ищет путь на небо, тоже странно, – парировал отец Сергий.
Я вернулся к развалинам церкви спустя несколько дней, и потом, позже приходил ежедневно, не знаю, ради чего – ради непонятного успокоения, которое ощущал лишь на этом оскверненном месте, либо же ради бесед с отцом Сергием. Разговоры наши в равной степени выходили за рамки дозволенного властью земной и небесной.
Как выяснилось, отец Сергий священником не являлся, поскольку в свое время из семинарии был отчислен за крамольные взгляды, однако, по его словам, стремление нести людям слово Божие пересилило условности и запреты. Я не знаю, какие пути привели отца Сергия в наш город, но обосновался он здесь надолго, чему я, признаться, радовался, ибо ежедневные беседы приносили измученной душе желанный покой.
Естественно, что мои ежедневные отлучки, с каждым разом все более длительные, не могли остаться незамеченными. Я надеялся, что Никита спишет их на романтическую связь, однако недооценил прозорливость и воистину звериный нюх Озерцова. Тот не стал гадать и думать, просто как-то вечером вышел к разложенному отцом Сергием кострищу и весело поздоровался.
– Вот шел мимо… а тут огонь. Найдется место?
– Как для всякого ищущего, – отец Сергий подвинулся. Я же не испытывал от этой якобы случайной встречи никакой радости: всякий раз, стоило в моей жизни установиться хоть какому-то подобию равновесия, Никита тут же разрушал его.
– Благодарю. А вы, значит, греетесь? – Озерцов огляделся, кивнул мне вместо приветствия и уселся на разостланную на голой земле газету. Костер был небольшим и горел не столько ради тепла, сколько ради удовольствия. Тонкие язычки пламени взбирались по сыроватым дровам, отфыркиваясь искрами, и даже шипели, поймав редкую каплю дождя.
– Значит, вы – святой отец? А почему святой? И кому отцом приходитесь? – поинтересовался Никита. – И отчего тут обосновались, а? Церкви-то нету?
– А нужна? – Отец Сергий подкинул в костер поленце, из тех, что вчера пилили. И снова возникла мысль, что неправильно это – церковь жечь, рушить, пилить на дрова и жечь. – Что важнее, дом или в нем живущий? Здание возведенное либо Тот, Кто возводил его?
– Или тот, кто им пользуется, – оборвал начавшуюся проповедь Никита. – Красивые слова, за которыми ничего не стоит. Ты вот лучше скажи, почему одни живут, а другие умирают? Кто делает выбор?
– Господь.
– Неужели? – В руке Озерцова внезапно появился револьвер, мой револьвер, которому полагалось спокойно лежать в ящике стола. – Господь? Всего лишь некто незримый и вездесущий решает судьбу каждого человека? И твою?
– И мою, – отец Сергий неотрывно смотрел на оружие. – Все в руках Его.
– Проверим? – Никита крутанул барабан. – Одна пуля, один круг, по одной попытке на каждого…
