На самом деле Абдулов собрался перевезти на свою дачу выздоравливающую, но еще слабую Алину. С его стороны это был поступок непривычный, для него самого неожиданный, слишком вызывающий по отношению к жене, к которой он старался сохранять всяческий респект. Нина того заслуживала. Зачем он это делал? Чего хотел? Абдулов сам не мог разобраться. «Алина страдает, я должен о ней позаботиться. Вот и все. Что в этом плохого, грешного? Ничего».
Абдулов думал-думал, как все обставить, и решил не афишировать свою акцию ни на работе, ни дома. Он посоветовал Алине сказать близким, что, мол, она отправляется в загородный санаторий, откуда дозвониться до столицы очень трудно. Сам он отчета никому давать и не собирался. Вот только требовалось что-то придумать для жены… Нина была умницей — и по природе умницей, да еще жизнь с Абдуловым многому научила. Она сделала вид, что поверила мужу. «Да, да, — покивала она головой, когда он сообщил ей за завтраком о своих планах. — Конечно, дорогой, поработай на даче. Но зачем же отказываться от визитов друзей? Я тебя знаю — скучать будешь без настоящей мужской беседы с пивом, раками, сигарой и сальными анекдотами. Всем нужно время от времени расслабиться. Если изредка… Они делу не помешают». — «Что ты, что ты, — замахал на нее руками Абдулов. — В другой раз, при иных обстоятельствах — с удовольствием. Я с мужиками за бутылкой посидеть люблю. Но не сейчас. Полный цейтнот, ни на секунду нельзя отвлекаться. Кечин ногами топает, Огульновский из своего Лондона звонит, нервы треплет… Добью проект, и мы с тобой потом по-настоящему отдохнем. Оторвемся…» Говорил, улыбался жене, та отвечала нежным взглядом — и не верил ни одному собственному слову. Почему-то было такое ощущение, какого никогда не было, что впереди неизвестность, и неизвестность, не очень благожелательно к нему, Абдулову, настроенная. Он не знал и боялся гадать, что будет через неделю, через месяц, осенью…
Была одна неочевидная причина, зачем стоило увезти Алину из Москвы. Абдулов не хотел, чтобы она сейчас узнала о смерти Соловей. Может быть, это бессмысленно — рано или поздно ее поставят в известность. Но по крайней мере пусть узнает позже, не сейчас, ее надо как-то подготовить. И пусть узнает от него, а не от других. Как только в «Останкино» стало известно о Соловей, Абдулов приехал к Алине, дал ей снотворного, отключил телефоны и лишь тогда немного успокоился. Никто не успел сообщить раненой «радостную» новость. У него было какое-то жуткое необъяснимое чувство, что Алина… Как только она на него посмотрит, он растеряется, забегает глазами, покраснеет. А она скажет тихо: «Еще одна смерть. Сколько можно? Сколько еще будет? Зачем? Зачем ты это сделал?» И он застынет, и язык у него не повернется лепетать оправдания. Ему надо было что-то придумать, чтобы не произошло так, как рисовало сейчас его воображение.
Шила в мешке не утаишь, и разумеется, до Нины дойдет правда. Соседи заметят и сообщат… Коллеги с его, Абдулова, работы позвонят из «Останкино» поинтересоваться здоровьем и ненароком намекнут. Да уже сейчас она, должно быть, все знает, все поняла. Не страшно. Нина — надежный тыл. Он взглянул на жену — волна признательности и даже нежности захлестнула Абдулова. Нина хороша — годы с ней не справляются, и не потому, что жена слишком много времени уделяет уходу за своей внешностью. Она не пропадает в спортзалах, не часто наведывается к массажистке, а пластическую косметику — все эти подтяжки, липосакции — вообще не приемлет, просто содрогается при мысли о том, что кто-то режет лицо, вставляет имплантант в грудь, выкачивает жир с талии… Сама жизнь не дает ей распускаться — работа, знаменитый трудный муж, ребенок, на которого у Абдулова никогда нет времени и которого растит мужчиной именно Нина. Всегда в тонусе, всегда собранна, почти всегда неуязвима. Стойкий оловянный солдатик, который терпит все его истерики, загулы, запои, ложь. Почему она его не бросила, думал иногда Абдулов, вполне успела бы еще устроить свою судьбу. Нина не дурочка из тех, что толпой стоят у телецентра и караулят «звезд». Те верят, что быть подругой какого-нибудь Абдулова — счастье. А сам он знает, какой он чемодан без ручки — нести очень тяжело и неудобно.
Однажды — давно, в минуту откровенности — она ему проговорилась. Сама, должно быть, уже и забыла те свои слова, а ему они почему-то врезались в память. Был поздний вечер, они сидели вдвоем в кухне за столом — еще на той, старой, плохонькой их квартире. Что-то праздновали — то ли ее повышение по службе, то ли получение его первого крупного гонорара. Свет в кухне был потушен, на столе горели свечи, мерцали два бокала с шампанским. Нина уже, видимо, под воздействием первого глотка — шампанское всегда действовало на нее мгновенно, — не отрывая глаз от огонька свечи, сказала: «Знаешь, я верю, что муж в жизни должен быть один. Один. Почему? Не спрашивай. Я не смогу тебе объяснить — ты скажешь, мистика. Я… я чувствую небесный запрет на все остальное. Чувствую так остро, что иногда даже страшно становится, жутко. Я чувствую, что иное не простится. Нельзя…»
Он ценил ее отношение, ее терпение, но… не больше. Он не мог ограничивать себя ни в чем и не ограничивал, только старался, как мог, щадить ее чувство собственного достоинства. Абдулов считал, что у него получалось. Считала ли так Нина, он не знал — они эту тему не обсуждали.
…К даче они с Алиной подъехали часов в пять, ближе к вечеру. Абдулов всю дорогу при первом удобном случае оборачивался к сидящей на заднем сиденье Алине и с беспокойством спрашивал: «Как себя чувствуешь? Не растрясло?» Та, бледная, измученная, каждый раз с легкой улыбкой отрицательно мотала головой. Когда «БМВ» Абдулова замер перед закрытыми деревянными воротами и Алина поняла, что все, приехали, достигли пункта назначения, она перевела дух. Хотелось вдохнуть свежего воздуха, выкарабкаться из душной машины и почувствовать под ногами землю. И тем не менее, когда она ступила на гравий, которым был усыпан подъезд к даче, вдохнула влажного вечернего воздуха, голова у нее закружилась… Алина опустилась на корточки тут же, рядом с «БМВ». Потерять сейчас сознание — это было бы глупо. Напугала бы до смерти Абдулова — мужчины, если они не врачи, не спецназовцы, в таких ситуациях, как правило, теряются как дети, ударяются в панику. Несколько секунд — и в глазах посветлело.
— Алина! Алина… — Аркадий был рядом — тоже на корточках. Он осторожно обнял ее за плечи и помог встать.
По каменистой тропинке они прошли к дому — Абдулов уже успел отпереть дверь и даже занести их сумки, извлеченные из багажника «БМВ». Он провел Алину в просторную — с окном во всю стену — гостиную и усадил на диван.
— Отдохни. — Он помог девушке избавиться от куртки и ботинок, накинул ей на колени шерстяной плед. — Я сделаю чай. Или немного коньяку?
Алина выбрала чай.
Абдулов исчез на кухне, а она стала с интересом рассматривать окружающее. В комнате было очень уютно — окно в гостиной достигало непостижимой ширины, создавалось впечатление, что одна из стен отсутствует. За стеклом шумели старые высокие ели, вплотную подступавшие к дому. Солнце стояло уже низко, и в комнате царил полумрак. Мебели было немного, и вся неновая, носившая на себе благородные знаки ушедших времен — цельнодеревянная, немодная, потертая и отреставрированная. Этажерка, шифоньер, тахта — сегодня и слова-то эти забыли. На многочисленных полках и полочках стояли бесконечные безделушки, сувениры из разных стран, до которых Абдулов был весьма охоч. Фигурки, светильники, декоративные тарелки и бокалы, целая коллекция керосиновых ламп — от обычных, какие до сих пор можно купить в любом хозяйственном магазине, до микроскопических сувенирных. Все лампы были, так сказать, действующими, любую из них можно было использовать по прямому назначению…
Алину тянуло прилечь, и она уступила своему желанию — положила голову на маленькую диванную подушку, согнула ноги в коленях и укуталась до подбородка пледом. И скоро незаметно для себя отключилась.
Когда она очнулась ото сна — сколько прошло времени: полчаса? час? два? — в комнате потемнело еще больше. «Аркадий!..» — осторожно — шуметь не хотелось — позвала она. Тишина. В изголовье у нее стоял поднос с остывшим чаем. Свет нигде не горел, от этого и комната, и дом вдруг показались ей заброшенными, безлюдными, все вещи — одичавшими, бесхозными, давно не ощущавшими присутствия людей. У нее было странное чувство — словно бы она не помнила, как попала сюда. Ей помнилось, что с ней был Аркадий… Был? Или нет? Или померещилось во сне? На мгновение сознанием овладела жуткая догадка — никакого Аркадия не было… «Ерунда! Мы приехали вместе». Вдруг… что-то заставило Алину резко повернуть голову. Какое-то движение у нее за спиной? Что-то промелькнуло за окном? Чье-то незримое присутствие? Она замерла и прислушалась, осмотрела внимательно комнату. Может быть, просто упала с полки подломившаяся от старости безделушка, а она уже всполошилась… Ничего. Показалось. Но внезапно стало неуютно, нехорошо. Ощущение спокойствия и комфорта, овладевшее ею с первых минут пребывания в этом доме, улетучилось. Ее начали беспокоить отсутствие Абдулова и мертвая тишина.
