Потом открылась еще одна причина потрясения и замешательства Абдулова — он ломал голову над тем, как сообщить о смерти Соловей в прессе. Весть о том, что журналистку восьмого телеканала, ведущую «Культурных новостей», зарезали в подворотне в проституточьем прикиде, давать в эфир было немыслимо. Конечно, шила в мешке не утаишь, долго скрывать обстоятельства смерти Соловей не удастся. Абдулов лучше других знал своих коллег-репортеров — все что угодно разнюхают и раскопают, а еще и напридумывают при этом с три короба, главное, чтоб интереснее было. Он может попробовать воззвать к их чувству профессиональной солидарности, но слишком на эту солидарность Абдулов не рассчитывал. Первое время ребята будут крепиться и помалкивать, а потом все равно кто-нибудь не удержится и даст утечку — вполне вероятно, анонимную… В журналистике, как и везде, дружба дружбой, а табачок врозь. Каждый репортер желает стать автором сенсации. Абдулову требовалось время, чтобы все обмозговать и придумать какую-то первоначальную пристойную версию событий — для публики, для зрителей, для Огульновского и Кремля, наконец! Пусть потом все раскроется, плевать. Первая версия крепче других застрянет у обывателя в мозгу, а все последующие станут лишь шлейфом слухов, сплетен, домыслов и спекуляций, которые сопровождают любое громкое — тем более трагическое — событие, любое известное имя.
Абдулов и Костов договорились, что пока — на день, на два, сколько можно потянуть — воздержатся давать информацию о смерти Соловей в прессу. В конце концов это случайность, что Костов узнал ее там же, при обнаружении на месте преступления. А так бы лежал бесхозный труп в морге, и менты с ног бы сейчас сбивались в попытках установить личность убитой… А все-таки странно, что Абдулов был так потрясен новостью о смерти Соловей, думал Костов. Когда убили Лосского, он держался лучше.
— А что, могли Алену Соловей на такое задание послать — сыграть роль проститутки для телесюжета? Влезть в шкуру живописуемого объекта? Так сказать, журналистское расследование, специальный репортаж. Ну там, «письмо позвало в дорогу»… — поинтересовался Костов у Марфы — ее давно пора было вывести из оцепенения.
— Мы не газета и не журнал — мы на сюжет без камеры не ездим, — ответила Марфа. — А вы видели на Дусе камеру? На такое Абдулов никого бы не послал — тем более свою сотрудницу, тем более Соловей. Что бы вы ни думали об Абдулове, а он соображает и умеет распознавать опасные ситуации. Он не авантюрист — в легкомыслии его не упрекнешь. Да вы знаете, что он ни одной репортерше ни разу не разрешил съездить в Чечню! А как некоторые просили, как давили ему на психику — и мужским шовинистом называли, и деспотом, и Кечину жаловались. Да я сама называла и жаловалась. Тоже ведь хочется выделиться, засветиться на главном событии, на «новости дня». На репортажах о моде сделаешь себе серьезное имя в журналистике? Не сделаешь. Фиг! У Абдулова зарок — он женщин в «горячие точки» не пускает, как бы они ни бесились! «Вам рожать!» — и весь разговор. А скажешь, мол, ребенок уже есть, ответит: «Тем более! Нечего детей сиротить!» А Соловей… Да в голову никому не пришло бы именно Дусю использовать в таком сюжете! Она… Она ханжа была, как мы считали. Ханжа с вечно поджатыми губками. Это так на нее не похоже…
— Почему она не насторожилась? — произнес Костов, обращаясь неизвестно к кому, когда он и Надежда на трясущемся милицейском «уазике» возвращались к себе в управление. — Нет, я, конечно, понимаю, что существует масса других увлекательных вопросов, на которые у нас нет ответа. Зачем Соловей вообще этим занималась? Как она там оказалась? Почему ее убили? Но я не понимаю, почему она не насторожилась, когда ее снял мужик со следами царапин на щеке. Не понимаю. Ведь она не дура.
— Шеф, — пожала плечами Надежда. — А откуда она могла узнать про царапины, которые заполучил убийца Лосского? Ведь мы эту информацию до поры не разглашали. Утечка произошла уже в связи с арестом Абдулова, а Соловей, видимо, к тому времени с головой ушла в это свое «хобби». Пропадала днями и ночами, к телефону не подходила, автоответчик не прослушивала, телевизор не смотрела. Она небось и знать не знала, что Абдулова в мочиловке заподозрили, что он в Бутырку на пару дней загремел… Я другого не пойму, — в свою очередь задалась вопросом Надежда. — Всю эту историю грехопадения… Я имею в виду похождения Соловей на панели. Если редакционного задания не было… Она что, так на булавки подрабатывала? Журналистка, телевизионщица. Как можно? Как не противно? Ведь девка не нуждалась, с голоду не подыхала, многодетной семьей не была обременена. Я понимаю, в моей родной деревне, где, кроме как обслужить проезжего дальнобойщика прямо у него в машине, другой работы для баб нет. У нас рядом трасса проходит. Там девки семьи содержат, родителям помогают, детей в люди выводят… Всю деревню автострада кормит. Их и не осуждает никто, потому что выживают, как могут. Таким, как Соловей, тысячи — да что там, сотни тысяч, если не миллионы по всей стране завидуют, сидя в своих зачуханных райцентрах и поселках городского типа. В «Останкино» работает, на экране появляется, верный кусок хлеба с маслом имеет… Душу бы продали, лишь бы на ее месте оказаться. А эта… леди с высшим образованием целый комод потаскушьими тряпками набила. Чего ей не хватало?
Костов молчал и думал о том, что никогда не догадаешься, кому чего в жизни не хватает. Его в отличие от Надежды хобби Соловей не возмущало, а озадачивало, настраивало на философский лад. Ему было жалко эту хитренькую Телянкину-Соловей — ни одна женщина не заслуживает такой смерти. Под забором, раскоряченная, в чужом грязном парике, под гримом, неузнаваемая, с выбеленным, как у гейши, лицом, залитая кровью… Говорят, любая женщина озабочена мыслью о том, как она будет выглядеть, испустив дух, нет ни одной равнодушной к этой теме. Все хотят на смертном одре впечатлить окружающих последней красотой или по крайней мере выглядеть прилично, благообразно, достойно.
Могла, конечно, и подрабатывать. Все говорят, что копеечку она считала, что стать знаменитой и богатой — это была ее заветная мечта. Соловей на ногах стояла крепко, и все твердят, что она настырная, пройдошистая, что добилась бы в своей телевизионной карьере многого — не мытьем, так катаньем. Она сама думала, что ей для счастья денег не хватает, а оказалось… Совсем другого ей не хватало. А как можно ее осуждать? А вдруг только так она и могла заинтересовать, подцепить мужика, привлечь к себе внимание? Коллеги говорят, что ни одного романа у Соловей не было на работе, ничего себе не позволяла. Не исключено, что все проще: не умела, не знала, как себе позволить, боялась неудачи, насмешки или огласки. А когда ты проститутка, для тебя действуют другие правила игры. Все просто — ты знаешь, чего хочет клиент и за сколько, он знает, на что ты готова. Без мужика не останешься. Имеешь столько мужиков, сколько захочешь, вернее, сколько сможешь выдюжить. И никаких любовных неудач и стрессов из-за ревности, пренебрежения или невнимательности возлюбленного. Закомплексованная… Она и из-за имени своего простонародного, неизящного страдала — Дуся Телянкина… Тем более рядом такая, как Алина Сохова, обольстительная и победоносная. Еще ни один психолог, ни один физиолог, ни один социолог на свете не объяснил, почему некоторые женщины — их много в мире — отдаются за деньги. В любом обществе — презренная, но везде востребованная профессия… Чего только не придумывали — и легализовывали проституцию, и запрещали, и закрывали на нее глаза, и облагали девушек налогом, и трудоустраивали, и профсоюз для них создавали… И дустом их, и рублем, и кнутом, и пряником. И все равно проституток не убывает — ни в благополучных странах, ни в нищенствующих. Где-то очень глубоко в натуре человеческой в равной мере у мужчин и женщин эта потребность в продажной любви сохраняется, сидит, и не вытравить ее пока ничем.
— Она не подрабатывала, — сказал Костов вслух. — Она зачем-то попробовала, а потом втянулась. Ей понравилось. Вот и все.
Абдулов, как всегда в середине июля, распрощался со своими зрителями до сентября, но в отпуск пока решил не уезжать. Обычно они с Ниной — отпуск, что бы в его жизни ни происходило, он имел обыкновение проводить только с женой — месяц отдыхали на Средиземноморском побережье Франции или на испанских курортах. Любили отдых с комфортом, а лучше даже с роскошью, и никаких дешевеньких туров в Турцию или на Кипр. На этот раз он сказал жене, что пока ехать не может, а, напротив, хочет уединиться на даче, чтобы как следует обмозговать новый телевизионный проект, который они на канале готовят к следующему сезону. В сентябре — кровь из носу — проект должен быть уже в работе, а дел впереди — конь не валялся. Он предложил ей поехать одной — развеяться пару недель в Италии или где сама захочет. Ему на даче нужен полный покой и уединение, только компьютер, телевизор, прогулки по лесу и изредка — легкие, как смена форм труда, работы на огороде и в саду. И никаких мобильников, визитов друзей или родственников. Он собирается там поотшельничать полмесяца, так что у нее карт-бланш…
