— Не может быть! — Селена Мэри была ошеломлена.
— Может. Еще она нашла резную фигурку из кости мамонта, такую же древнюю.
— Не-е-ет! — снова вырвалось у нее.
— Вы имеете в виду сотни лет, да? — подал голос Найджел.
— Тысячи, — поправила я. — Возрастом двадцать пять тысяч лет.
— Значит, это неандертальцы?
— Не неандертальцы, а гомо сапиенс, наши предки, что жили в пещерах.
— Думаю, милая курочка, за это надо выпить, — крякнул Найджел. — Кажется, вы разволновались.
Он поднялся и, допрыгав на здоровой ноге до столика, вернулся обратно с бутылкой скотча и тремя стаканами. Он наполнил один и протянул Селене, потом в ответ на мой кивок налил стакан и для меня, затем — себе.
— Откуда вы все это знаете? — подозрительно сощурился Найджел.
— У меня есть ее дневники, — пояснила я. — И я собираюсь оставить вам копию, госпожа Морисон.
— Зовите меня просто Селена, курочка, — улыбнулась она.
К этому времени я решила, что «курочка» означало нечто вроде «милочка».
— Налей мне еще, Найджел, — попросила она, протягивая свой стакан. Это напомнило мне о Лили Ларрингтон (казалось, это было так давно), как она передавала наполненные с хересом стаканы, размером чуть ли не с кувшин. Я налила себе еще немного скотча, поскольку больше не беспокоилась насчет своей реакции на алкоголь.
— Хочу оставить вам вот эту книгу, — я достала «Путешественника и Пещеру» из сумки. — Должна предупредить вас, однако, что некто другой присвоил себе право находки скелета, человек по имени Сирил Пайпер.
Оба посмотрели на меня, будто я была пришельцем из космоса.
— Ну это уже из мира фантазий, — обратилась Селена к Найджелу.
— Извините, — продолжила я, — понимаю, что это звучит невероятно.
— Точно, — кивнул Найджел. — Почему Селена должна вам верить?
— Полагаю, у вас не осталось ничего, написанного ее рукой? — спросила я.
— Кажется, есть, — задумалась Селена. — Вот, дальше в альбоме есть кое-что. Письмо моему отцу на его день рождения. Он был младше ее.
«Дорогой Роберт, — говорилось в письме. — Надеюсь, что письмо дойдет до тебя вовремя к твоему девятнадцатилетию, чтобы ты знал, как много я думаю о тебе в этот день. Скоро тебе придется задуматься о женитьбе. Выбирай девушку, прежде всего, с жизнерадостным нравом, а также добродетельную. Если же она будет еще и миловидная, да с неплохим приданым, это тоже было бы неплохо. Как всегда, ты в моем сердце.
Твоя любящая сестра, Селена.
P.S. Поблагодари нашего дядю за меня за то, что так быстро переслал мне чеком мое небольшое наследство. Я правильно распоряжусь им.
С.».
— Он так любил ее! — воскликнула Селена. — А она — своего брата. Можно почувствовать любовь, что исходит от написанных слов, правда?
— Правда, — согласилась я. — Посмотрите на это письмо. Я сделала копию в музее в Лондоне. Вам знаком этот почерк? — Мне удалось убедить Хилари позволить мне отксерокопировать только одно письмо, и то с некоторыми трудностями. Я выбрала письмо, в котором Селена просила о работе, возможно, потому, что это письмо злило больше всего, а мне не хотелось успокаиваться.
— Похоже… — протянул Найджел.
— Послушайте, я знаю, что моя просьба может показаться довольно дерзкой, — сказала я, — но мне бы очень хотелось снять копию с вашего письма. Мне очень нужно. Если вы позволите мне и скажете, где можно сделать копию, я обещаю, что верну его вам через несколько минут. Видите ли, оригинал дневников находится сейчас в Торонто. Они рукописные. Я могла бы организовать сравнительную экспертизу почерков. Я уверена, что они совпадут, и надеюсь, это докажет вам правдивость моих слов.
— Вы говорите, что моя тетя нашла нечто важное? — спросила Селена.
— Очень важное, — подтвердила я.
— Найджел? — обратилась она к нему. — Что ты посоветуешь?
— Возьми мой ключ, курочка, — произнес Найджел, протягивая Селене цепочку с ключом. — Ты знаешь, где стоит мой факс. Сможете сделать копию?
* * *
Селена немного запыхалась, когда мы добрались до второго этажа дома Найджела, но эта маленькая женщина была очень решительной. Она не умела обращаться с факсом, да и я тоже, но вместе мы с техникой справились. Через несколько минут у меня был нужный образец почерка, и мы отправились обратно, чтобы пропустить еще по стаканчику.
— Знаю, что мой следующий вопрос самый трудный, — отважилась я. — И все же я спрошу. Были какие-либо проявления, любые, какие придут на память, помешательства в вашей семье?
Выражение лица Найджела стало беспокойным.
— Я спрашиваю, потому что в дневниках есть упоминание об этом. Я зачитаю для вас. Их два: сумасшествие не всегда передается из поколения в поколение — первое. Второе: я должна верить, что помешательство не есть неизбежный результат деторождения от тех, кто поражен им. Возможно, мне следовало бы сказать, что всего три упоминания. Последние написанные слова говорят о чем-то вроде того, что она боится сгущающихся черных туч и что в этот раз ей этого не пережить. Я считаю, что она говорила не о погоде, а об острой депрессии. Я права?
— Тебе совсем не обязательно отвечать на это, курочка, — заявил Найджел.
— Ничего не имею против, — покачала она головой. — Мой отец рассказывал, что его мать, моя бабушка, очень сильно страдала от депрессии, и его сестра тоже. Однажды он сказал, что боится за свою сестру, что она может не попасть на небеса, поскольку покончила с собой, понимаете? Не было никакого способа привезти тело обратно. Семья, у которой она жила, позаботилась должным образом о похоронах, ее похоронили по христианскому обычаю. Но было упоминание, вы читали, что не о чем беспокоиться. Думаю, моего отца всегда мучила мысль, знали ли они, что она сама спрыгнула, а не просто упала. За это попадаешь в ад, в геенну огненную.
Когда я была маленькой, он много раз говорил, что собирается съездить к ней на могилу, но так и не сделал этого. Ему бы следовало сразу же туда отправиться, так ведь? Через несколько лет после этого началась война, а затем другая. Он потерял двух сыновей в Шотландии и так и не оправился от этой потери. Возможно, он тоже страдал от депрессии. Меня это тоже беспокоило. К счастью, кажется, меня эта болезнь обошла стороной. Если бы мне суждено было потерять рассудок, это бы произошло, когда я потеряла братьев и Мика.
— Ты — самый здравомыслящий человек, каких я знаю, — заверил ее Найджел. — Хоть сейчас, наверное, немного подшофе.
— Негодный мальчишка, Найджел! Обязательно надо было отметить это. Найджел из Глазго, — поведала она. — У него манера причудливо выражаться.
Подшофе? Полагаю, это значит — пьяный. Мне было почти так же трудно понимать смысл этой беседы, как и венгерскую речь.
— Я бы хотела съездить туда и попробовать найти ее могилу, — сказала Селена. — Меня, в конце концов, назвали в ее честь. Скорее всего, я никогда не попаду туда так же, как и мой отец. Уже столько лет я не могла, из-за коммунистов и все такое. Теперь же я слишком стара.
* * *
Я провела еще около часа с Селеной и ее «юным» другом Найджелом, рассказала ей о Мадьярской венере, о том, как пыталась проследить ее происхождение и как в процессе расследования натолкнулась на ее тетю. А еще я пообещала, что сделаю все как должно.
После обеда я покинула Эдинбург с коробкой песочного печенья Селены в сумке и отправилась назад в Лондон, а оттуда в Будапешт. Я должна была быть счастлива, ведь я раскрыла предательство С.Д. Пайпера и этот факт должен пристыдить Кароля. К тому же я была очень близка к установлению происхождения венеры. В конце концов, какое это имеет значение, что Пайпер не писал дневников, пока я могу доказать, что кто-то другой это сделал, что венеру действительно нашли в горах Бюкк?
Но это было важно, потому что Михаль Коваш продал венеру Каролю Молнару, и Михаль Коваш был мертв.
* * *
На следующий день я была на Фальк Микша с Лори Барретт, которая по моей просьбе согласилась сопровождать меня в качестве переводчика. Было уже далеко за полдень, когда мы добрались до адреса, указанного на письмах Селены Б. Дивы отлично справились. Это было одно из трех мест, что они нашли. С Лори я встретилась в кофейне на Сент Иштван кёрут, и когда мы прошли мимо цветочных палаток и повернули на Гонвед утца, я поняла, что мы нашли верное место. Говед ут переходит в Паннониа утца на другой стороне кёрут. Да и Паннониа была там, где, как рассказывала Каролю его мать, стоял русский танк во время тех ужасных событий в ноябре 1956 года, когда коммунисты заняли Будапешт.
Я испытывала смешанные чувства, когда мы приближались к дому. Я все продолжала думать о том, как Лори рассказала мне в первый день нашей встречи в Жербо, что люди в Будапеште не меняют дома так, как делаем это мы в Северной Америке, и я надеялась вопреки всему, что в этот раз все окажется правдой. Даже если нет, пока кто-нибудь помнит семью Надашди, или Фэкэтэ, и что с ними случилось, я могла бы просто замкнуть круг вокруг происхождения Мадьярской венеры, или, по крайней мере, приблизится к этому моменту. Если б каким-нибудь образом я смогла бы доказать, что потомок настоящих Надашди продал венеру Михалю Ковашу, который, в свою очередь, продал ее Каролю, тогда почти наверняка нельзя было бы оспорить подлинность венеры. Да, Селена Б. Морисон могла бы и выдумать все это, но почему-то мне так не казалось. Я все еще ощущала себя преданной Каролем, но знала, что вполне возможно, его падение было результатом недостаточных знаний, неполного исследования, а не намеренного искажения фактов или, что еще хуже, преступления.
